Для чего непременно ты хочешь,
Чтоб с тобой был я нежен при всех?
Для чего сокровенныя чувства
Выставлять для показа, на смех?
Неужели тебе не дороже
Упоительный миг в тишине,
Миг, когда грациозно и нежно
Ты склоняешь головку ко мне?
Верь, дитя мое, эти порывы,
Эти чудные звуки души,
Только в темной, темной аллее,
При сияньи луны хороши,
И при шепоте синяго моря,
И при пеньи живом соловья…
А в толпе равнодушной, холодной,
Мы смешны, дорогая моя!
Сохраним же заветныя чувства,
Не дадим их мы людям на смех,
И любви упоительной тайна
Пусть останется тайной для всех!
Где гибнут добрые, там побеждают злые;
В дни наши, милый друг, хвалить наклонен свет
Не мирты в зелени, а тополи сухие;
Не пламя чистых душ, а яркий треск ракет.
Напрасно на Парнас ты будешь подыматься,
Сбирать там образы, созвучия, цветы,
Напрасно до́ смерти ты будешь надрываться —
Толпе не нужно то, к чему так рвешься ты.
Как бранный бык, сперва обзаведись рогами,
Чтоб смело ратовать с писаками-врагами;
И о себе в трубу не забывай трубить,
Потомство позабудь, чернь только потешая,
Эффекты для своих созданий измышляя —
И будет, верь, толпа в райке тебе кадить.
Три старухи, одна с другой схожи,
У дороги сидят,
И прядут, и сурово глядят…
Все такие противные рожи!
Прялка в пальцах у первой старухи.
Ей приходится нитки сучить,
Нитку каждую надо смочить —
Оттого у ней губы отвислые сухи.
Под руками второй все быстрее, быстрее
Пляшет веретено —
Как-то странно смешно…
Глаза у старухи сандала краснее.
Держит ножиицы третья Парка;
И зловеще мрачна,
мурлычит она…
Острый нос у нее, на носу бородавка.
О, не медли! Не мучь моего ожиданья!
Перережь поскорей
Эту нить злополучную жизни моей,
Чтоб покончились страшные эти страданья!
Пред истуканами в мишурной позолоте
Не стану я плясать, курить им ѳимиам,
И ни за что своей руки я не подам
Тем, кто грязнить меня готов в своем болоте.
И к идолам толпы, подемля льстивый взор,
Не побегу пред их победной колесницей,
Как не склонюся я пред наглою блудницей,
Что̀ на показ несет золо̀ченый позор.
Я знаю, под грозой могучий дуб валится,
Тростник же гибкий бурь нимало не боится,
И мимо пронеслась опасность в тот же миг;
Зато потом на трость, он к фату попадает,
Да пыль из платья им служитель выбивает —
Что̀-ж, много выиграл в конце концов тростник?
Дочь обер-кистера вела
Меня по святыне портала,
Как золото косы, и ростом мала,
Косынка с шейки сползала.
За грош осмотрел я — собор был стар —
Кресты, гробницы, дверцы.
Взглянув на личико Эльсбет, жар
Почуял я в самом сердце.
И снова глядел я вверх и вниз —
На храма хоругвь святую,
На жен, что в пляске на стеклах неслись
В одном белье, аллилуя!
Дочь обер-кистера целый час
Вместе со мной оставалась.
Была у ней пара чудесных глаз,
В которых все отражалось.
Дочь обер-кистера назад
Вышла со мной из портала, —
Красна была шейка, ротик сжат,
С груди косынка упала.
Тебя на крыльях песнопенья
Я унесу в страну чудес,
Где Ганга пышное теченье,
Где пальм таинственный навес.
Сверкает алыми цветами
В лучах луны волшебный сад,
И лотос с тихими мечтами
Там ждет тебя, как нежный брат.
Фиялки млеют, полны ласки,
И к небу поднимают взор,
Чуть слышно розы шепчут сказки,
Ведут друг с другом разговор.
Газель их слушает с вниманьем
И скачет, как мечта—легка,
Вдали с таинственным журчаньем
Течет священная река.
Мы там устроим пристань нашу
Вдвоем с тобой, любви полны,
Мы будем пить блаженства чашу
И видеть золотые сны.
М. Давидова.
Любовь их была глубока и сильна,
Мошенник был он, потаскушка она.
Когда молодцу сплутовать удавалось,
Кидалась она на кровать и смеялась.
И шумно и буйно летели их дни;
По темным ночам целовались они.
В тюрьму угодил он. Она не прощалась;
Глядела, как взяли дружка, и смеялась.
Послал он сказать ей: «Зашла бы ко мне!
С ума ты нейдешь наяву и во сне:
Душа у меня по тебе стосковалась!»
Качала она головой и смеялась.
Чем свет его вешать на площадь вели,
А в семь его сняли — в могилу снесли…
А в восемь она как ни в чем не бывало,
Вино попивая с другим, хохотала.
В лесу шумит осенний ветер
Средь ночи темной и сырой;
Закутан в плащ — угрюмый всадник —
Один я мчусь сквозь лес глухой.
Я быстро мчусь, и быстро грезы
Несутся в сумраке ночном,
На крыльях легких и воздушных
Несут меня в твой светлый дом…
Собаки лают; со свечами
Выходят слуги предо мной;
Со звоном шпор иду поспешно
Я вверх по лестнице витой.
Твоя гостиная блистает,
И ароматна, и тепла,
И ты меня, с улыбкой нежной,
В свои обятья приняла…
Шумит среди деревьев ветер,
И шепчут листья мне кругом:
«Куда ты мчишься, глупый всадник
С своим безумным, глупым сном?»
Лунным светом облитая,
Ты стояла предо мной,
Там, в саду, в конце аллеи,
Где прощались мы с тобой.
Ты была прекрасней ночи
И бледнее мертвеца,
И слезам, и поцалуям
Нашим не было конца.
Дни прошли, минули годы,
Ты страдала много лет,
И опять тебя увидел
Твой измученный поэт.
Но ты встретила безмолвно
Мой последний поцалуй,
Не заметила бежавших
Из очей горячих струй.
Было все забыто: горе,
Страсть, укоры злой судьбе,
И невольно я, невольно
Позавидовал тебе:
Лунным светом облитая
И с венком из роз на лбу,
Сном спокойным, непробудным
Ты спала в своем гробу.
Заставь горячими клещами
Меня щипать, лицо мне рвать,
Сечь розгами, хлестать плетями, —
Не заставляй лишь только ждать!
Заставь мне пыткою ужасной
Все кости вывихнуть, сломать, —
Не заставляй лишь ждать напрасно:
Страшнее муки нет, как ждать!
Вчера прождал я в этой муке
Тебя с полудня до шести.
Ты не пришла. Кусая руки,
Я был готов с ума сойти!
Меня душило нетерпенье,
Как змей. У двери зазвонят —
Вскочу… Не ты!.. В изнеможенье,
Как труп, я падаю назад.
Ты не пришла. Я рвусь и ною;
А в уши шепчет Сатана:
«Безумец старый! над тобою,
Не потешается ль она?»
Хотел бы плакать я, но плакать не могу;
Хотел бы в вышину стремительно подняться —
Не в силах; на земле я должен пресмыкаться
Средь гадов мерзостных, в шипящем их кругу.
Хотел бы я парить, исполненный любви,
Повсюду над тобой, чудесное созданье,
Блаженно жить в твоем божественном дыханье —
Нет сил; смертельный яд разлит в моей крови.
Из сердца жгучею течет она рекою,
Лежу, измученный гнетущею тоскою,
Тускнеет взор, и жду с томленьем жадным дня,
Когда в подземный мир откроются ступени,
И я спущусь туда, и дружеския тени
С приветом заключат в обятия меня.
Неверная Лиза приходит,
Шепча очень милыя речи;
Пред ней бедный Ульрих… Так мрачно
Глядят нагоревшия свечи.
Шалит и ласкается Лиза…
«Мой Бог! да какой ты унылый!
Совсем не смеешься уж больше.
Ну, полно, ну, полно же, милый!»
Шалит и ласкается Лиза.
Лепечет, у ног его лежа…
«Мой Бог! что́ с твоими руками?
Как лед, и лишь кости да кожа!»
Шалит и ласкается Лиза;
Но снова она испугалась:
«Мой Бог, твои волосы седы,
Как пепел. Что с бедными сталось?»
У беднаго Ульриха сердце
Как-будто разбито. Он злого
Ребенка целует, но губы
Промолвить не могут ни слова.
Растроганный, могу ль молчать я хладнокровно?
Ворвался в грудь мою твой дружеский привет,
Обвеян крыльями волшебными я словно
И вижу пред собой картины прошлых лет.
Струится старый Рейн; по берегам толпятся
И отражаются в нем замки и леса,
Там виноградники на солнце золотятся,
Там аромат цветов несется в небеса.
О, если бы я мог, мой милый, быть с тобою,
Который связан так давно с моей судьбою,
Как плющ, вьющийся вкруг каменной стены!
О, если бы я мог твое послушать пенье
На рейнском берегу, в часы отдохновенья,
Под щебетанье птиц и тихий плеск волны!
Собравшись за столиком чайным
Они о любви говорили;
Мужчины изящны, а дамы
Так нежны, чувствительны были. —
— Любить платонически должно!
Советник сказал свое мненье.
Советница только плечами
Пожала, с улыбкой презренья.
— Любить слишком пылко не надо,
Заметил пастор. Не здорово!
— Ну вот! поспешила девица
Вклеить в разговор свое слово.
Графиня промолвила томно:
Любовью я страсть называю!
Потом господину барону
Вздохнув, подала она чаю.
Твое лишь, за столиком чайным,
Местечко не занято было…
А как бы ты им рассказала
Мой друг — про любовь свою, мило!
Неверная Лиза приходит,
Шепча очень милые речи;
Пред ней бедный Ульрих… Так мрачно
Глядят нагоревшие свечи.
Шалит и ласкается Лиза…
«Мой Бог! да какой ты унылый!
Совсем не смеешься уж больше.
Ну, полно, ну, полно же, милый!»
Шалит и ласкается Лиза.
Лепечет, у ног его лежа…
«Мой Бог! что с твоими руками?
Как лед, и лишь кости да кожа!»
Шалит и ласкается Лиза;
Но снова она испугалась:
«Мой Бог, твои волосы седы,
Как пепел. Что с бедными сталось?»
У бедного Ульриха сердце
Как будто разбито. Он злого
Ребенка целует, но губы
Промолвить не могут ни слова.
Разстаемся мы на долго,
Мой родимый городок.
Ясных дней моих могила,
Колыбель моих тревог.
И тебе порог священный,
Где любимых ножек след,
Посылаю свой последний,
Свой прощальный я привет.
O зачем дано мне было —
Встретить гордую ее!
Не страдало-б — не томилось
Сердце бедное мое.
Я молчал, не докучая
Ей признанием своим.
И дышать хотел я только
С нею воздухом одним.
Но меня отсюда гонят
Милой строгия слова.
Разорваться хочет сердце,
И поникла голова.
Потащусь дорогой пыльной
Бедный странник я, пока —
Где-нибудь в могиле темной
Не заснет моя тоска.
Поешь ты, как в старое время Тиртей,
Весь полный геройской отваги своей;
Но время для пенья и публики круг
Совсем неудачно ты выбрал, мой друг.
Она с одобреньем внимает всегда
И даже в восторге кричит иногда,
Что много в идеях твоих красоты,
Что с формой отлично справляешься ты.
Случается также — за рюмкой вина
Тебя на «ура» подымает она.
И песню, в которой зовешь ты на бой,
Во всю свою глотку ревет за тобой.
Рад любить в трактире, в компании своих,
Петь громкие песни свободы: от них
И пища в желудке варится скорей,
И всякий напиток гораздо вкусней!
Скажите, кто первый часы изобрел?
Кто бедную жизнь на минуты расчел?
Наверно препасмурный умник… Нередко
Он в зимние ночи, свой долгий досуг,
В пустынных хоромах почившего предка,
Просиживал, слушая трепетный стук,
Жильцов-невидимок в старинной панели,
Да скребет мышей, прогрызающих щели.
Скажите мне, кто поцелуй изобрел?
Кто в фокус лучи наслаждения свел?
Наверно — блаженные, юные губки…
Целуясь, они подражали голубке,
Ни в чем не завидуя дивным богам,
И было то в дни благодатного мая,
Когда закипала любовь молодая,
И солнце с небес улыбалось цветам.
Вели мне тело рвать клещами,
Терзай и раны растравляй,
Меня избить вели бичами,
Но ждать меня не заставляй.
Прибегни к пыткам всевозможным,
Вели мне кости изломать,
Но ждать не заставляй напрасно:
Нет хуже пытки — ждать и ждать.
Вчера до вечера прождал я
Тебя, волшебница моя,
Но ты не шла — часы бежали,
И обезумел словно я.
Меня душило нетерпенье
Как змеи; дрогнет лишь звонок —
Бросался я к тебе на встречу,
Но ты не шла… я ждать не мог.
Ты не пришла — я бесновался,
А демон мне шептал не раз:
Как над тобой, безумец старый,
Смеется лотос в этот час!
Расстаемся мы надолго,
Мой родимый городок.
Ясных дней моих могила,
Колыбель моих тревог.
И тебе порог священный,
Где любимых ножек след,
Посылаю свой последний,
Свой прощальный я привет.
O зачем дано мне было —
Встретить гордую ее!
Не страдало б — не томилось
Сердце бедное мое.
Я молчал, не докучая
Ей признанием своим.
И дышать хотел я только
С нею воздухом одним.
Но меня отсюда гонят
Милой строгие слова.
Разорваться хочет сердце,
И поникла голова.
Потащусь дорогой пыльной
Бедный странник я, пока —
Где-нибудь в могиле темной
Не заснет моя тоска.