Ветер осенний колышет
Листья дерев при луне;
В плащ завернувшись, я еду
Лесом густым на коне.
Мысли, меня обгоняя,
Быстро несутся вперед…
Домик подруги знакомый
Взорам моим предстает.
Спектакль окончен. Занавес спустили.
Толпа изящных дам и кавалеров
Спешит домой. Поэта наградили
Рукоплесканья шумныя партера,
И вот теперь, в большом и темном зданье
Сменило шум угрюмое молчанье.
Но, чу! Близь опустевшей сцены, вдруг,
Послышался какой-то резкий звук;
То лопнула струна в оркестре… крысы
Скребутся где-то и грызут кулисы…
Освещенныя луною,
Волны искрятся в реке;
Милый с милою несутся
Быстро в утлом челноке.
— Ты бледнеешь и бледнеешь,
Ненаглядная моя!
— Милый! Слышишь? Нагоняет
Нас отцовская ладья…
Ветер воет меж деревьев,
Мрак ночной вокруг меня;
Серой мантией окутан,
Я гоню в лесу коня.
Впереди меня порхают
Вереницы легких снов
И несут меня на крыльях
Под давно желанный кров.
Я старинную песенку знаю —
И печальна она, и мрачна:
Как любовью на смерть ранен рыцарь,
Но подруга его неверна.
И ее, драгоценную сердцу,
Принужден он теперь презирать,
И свои же сердечныя муки
За позорныя должен считать.
Улыбке злой не верь, мой друг, но знай,
Что добрыя улыбочки страшнее:
Увидел я в одной улыбке рай,
Зато когтей не видывал острее.
И старому коту не слишком верь,
Но знай, мой друг — опаснее котята;
Взгляни, как весь истерзан я теперь
Лишь оттого, что полюбил когда-то.
Мне снились страстные восторги и страданья,
И мирт и резеда в кудрях прекрасной девы,
И речи горькия, и сладкия лобзанья,
И песен сумрачных унылые напевы.
Давно поблекнули и разлетелись грезы;
Исчезло даже ты, любимое виденье!
Осталась песня мне: той песне на храненье
Вверял я некогда и радости, и слезы.
Манжеты, бант, нарядный черный фрак —
Таким во сне увидел сам себя я
На торжестве. И предо мной былая
Моя любовь. Я подступил на шаг
И произнес: «Невеста вы? Так, так!
Позвольте вас поздравить, дорогая!»
Но эта фраза, светская, пустая,
В душе моей усилила лишь мрак.
Осанка величаво-благородна,
Но кроткое хранишь ты выраженье,
Глаза горят, все мышцы в напряжеиье,
Но речь течет спокойно и свободно.
Твой голос нам вещает о народной
Истории, о мудром устремленье
Правительств, о развитье и дробленье
Германии, о связи стран природной.
О свобода! Ты больше не будешь
Босиком по болотам ходить:
Наконец получила ты право
И чулки, и сапожки носить.
И хорошую, теплую шапку
Ты получишь от добрых людей,
Чтобы в зимние дни не могла ты
Как-нибудь отморозить ушей.
Все думаю о сказочке одной,
В ту сказочку и песня вплетена,
И в песне той любимая, она,
Цветет и дышит дивною весной.
Сердечко есть у девушки у той,
Но вот любовь сердечку не дана,
И глубь его надменностью полна,
И холодом, и гордостью пустой.
Как серна робкая, она
Летела предо мною,
По скалам прыгая легко,
С распущеной косою.
Ее догнал я на краю
Крутой скалы прибрежной;
Там сердце гордое ее
Смягчил я речью нежной.
Они давали мне советы, наставленья,
Не мало почестей я получал от них;
Просили лишь иметь немножечко терпенья,
Суля протекцию по мере сил своих.
Однако, с этой всей протекцией, конечно,
От голода совсем издохнуть я бы мог,
Да славный человек нашелся; он сердечно
Мне руку протянул и истинно помог.
Свет для меня был комнатою пыток,
Где за ноги повесили меня,
Где погубили сил моих избыток
При помощи железа и огня.
Кричал от боли я сильнее с каждым годом,
Из горла и из глаз бежала кровь ручьем;
Тут девушка дала мне мимоходом
Еще удар последний молотком.
Непонятной тоской
Мое сердце полно, —
Сказку старую все
Повторяет оно…
Вечер светел и свеж,
Рейн спокойно бежит,
На вершинах холмов
Луч вечерний горит.
Ты своему не верил достоянью:
Хоть рейнская тебя манила сага;
Ты смело рвал цветы в долине Таго
И Темзу облагал чудесной данью.
Служила Сена славе и стяжанью,
Суровый Тибр твои умножил блага;
Ты знал и Ганг, влекла тебя отвага
К святыне Брамы дерзостною дланью.
По вечерам, в часы печальных грез,
Плывут ко мне забытых песен звуки;
Я внемлю им; тускнеет взор от слез,
И сердце старыя терзают му̀ки.
Как в зеркале, всплывает предо мной
Возлюбленной моей изображенье:
Она сидит, отрадной тишиной
Озарено прелестное виденье.
Если-б знали малютки цветочки,
Как в душе моей боль глубока,
Зарыдали они бы со мною,
Чтоб моя излечилась тоска.
И когда-б соловьи понимали,
Как я грустен и болен душой,
С наслажденьем они бы пропели
Утешения песнь надо мной.
Тщеславье шепчет мне, что тайно
Меня давно уж любишь ты,
Но ум твердит, что тут лишь чувство
Великодушной доброты;
Что должное воздать ты хочешь
Тому, кого не понял свет,
И что за общее гоненье
Вдвойне тобою он пригрет.
Любовь моя — страшная сказка,
Со всем, что есть дикого в ней,
С таинственным блеском и бредом,
Создание жарких ночей.
Вот — «рыцарь и дева гуляли
В волшебном саду меж цветов…
Кругом соловьи грохотали,
И месяц светил сквозь дерев…
В роброне пышном, вышитом богато,
И в туфельках с острейшими носками,
Вся в мушках, с набеленными щеками
И талией, корсетом туго сжатой, —
Такой тебе явилася когда-то
Лжемуза, обольщая похвалами;
Но ты пошел не торными путями,
В туманное наитье веря свято.
Всадник несется на борзом коне
Свежею пущей лесной;
То запоет он, то в рог затрубит,
Весел и волен душой.
Крепки литые доспехи его,
Дух не сломился от бед.
Он это — Львиное Сердце Ричард,
Божьего воинства цвет.
Пора, пора за ум мне взяться!
Пора отбросить этот вздор,
С которым в мир привык являться
Я, как напыщенный актер!
Смешно все в мантии иль тоге,
С партера не сводя очей,
Читать в надутом монологе
Анализ сердца и страстей!..
Пусты улицы все, ночь тиха и светла.
В зтом доме моя дорогая жила.
Уж давно ею город покинут, но дом,
Как и прежде, стоит все на месте одном.
И стоит перед ним человек; и вперил
Взоры он в вышину: руки он заломил,
Полон страшной тоски… И, о ужас! кого
При луне я увидел? Себя самого!
Когда в гробу, любовь моя,
Лежать ты будешь безмолвно,
Сойду к тебе в могилу я,
Прижмусь к тебе любовно.
К недвижной, бледной, к ледяной
Прильну всей силой своею!
От страсти трепещу неземной,
И плачу, и сам мертвею.