С поморья, поляной, в кольчуге стальной,
Неистово всадник несется…..
Свой плен вспоминает смущенной душой,
И пуще на родину рвется.
Прославился ратною доблестью он,
И твердым, внушительным словом,
Был «Львиное Сердце» за то наречен,
От рати, на гробе Христовом.
Да здравствует Ричард!—горланят леса;
Зеленую грудь раздвигая, —
Встречаем на почве британской тебя,
Оковы твои проклиная!
И вспомнил темницу австрийскую он,
И снова коню дает шпоры…..
Увы, на темницу безсрочную трон,
Ричард, променяешь ты скоро!
В платонических влеченьях
Наши души всеконечно
Скреплены духовной связью
Неразрывно и навечно;
Даже в случаях разлуки
Вновь друг с другом без усилья
Могут встретиться, имея
Быстромчащиеся крылья.
Сверх того они бессмертны;
Вечность же — веков громада;
И кому иcкать есть время,
Тот находит все, что надо.
Но телам, телам несчастным,
Крайне пагубна разлука;
Крыльев нет, ног только пара
И при этом смерти мука.
Обсуди все это, Китти,
И зимуй одна в Париже;
А весной мы вместе в Лондон…
Хорошенько обсуди же.
Умчу на крылах песнопений
Тебя, дорогая моя,
К равнинам у Гангеса; знаю
Там место чудесное я.
Там сад расцветает роскошный,
Облитый спокойной луной,
Там лотоса цвет ожидает
Свидания с милой сестрой.
Фиалки смеются, лепечут,
На звезды глядят высоко,
И розы друг другу все шепчут
Душистыя сказки в ушко.
И прыгают, слушая чутко,
Газели, умны и легки,
И глухо шумят в отдаленьи
Священныя волны реки,
Там будем под пальмой высокой
Лежать мы с тобою вдвоем;
Полны и любви, и покоя,
Мы в грезах блаженных заснем.
О, не клянись, мой друг, целуй — целуй скорей,
Не верить клятвам жизнь меня уж научила!
Твои слова нежны, но во сто крат нежней
Тот сладкий поцелуй, что ты мне подарила!
Ты мне дала его, дыша едва-едва,
Дала, — и что теперь все клятвы, что слова!
Клянись, мой милый друг, клянись, скорей клянись,
Мне верить хочется, что вся ты — совершенство!
С приливом новых ласк к груди моей прижмись,
Мне верить хочется, что полон я блаженства,
Что не изменишь ты в любви мне никогда,
Что будешь ты всегда моей, всегда!
Как луна сквозь сумрак тучи
Робко льет свой нежный свет,
Так твой образ милый светит
Мне сквозь тьму далеких лет.
Все на палубе сидели,
Гордо старый Рейн шумел,
Берег, зеленью покрытый,
В блеске солнечном горел.
Я у ног твоих безмолвно
Пенью светлых волн внимал,
Солнца луч дрожащий, яркий
На лице твоем играл.
Звуки музыки звенели,
Светлой радостью дыша,
Ярче небо разгорелось,
Ярче вспыхнула душа!
Точно в сказке, мчались мимо
Горы, замки на горах,
Точно в сказке, негу счастья
Я читал в твоих глазах!
Один не уйду я, любовь моя!
Со мною пойдешь ты
В дом мой темный, старинный, унылый,
В дом укромный, пустынный, милый,
Где мать моя на пороге сидит,
И сына ждет, и вдаль глядит.
«Оставь меня, страшный человек!
Оставь, незваный!
Твой грозен вид, как лед рука,
Твой взор горит, как мел щека, —
Я здесь останусь, ждут меня
Дыханье роз, сиянье дня».
Забудь про розы, про день забудь,
Моя дорогая!
Укройся к ночи фатою белой,
По струнам громче рукою смелой
И песню венчальную мне спой
Подхватит ветер ее ночной.
Как сглазила бабушка Лизу, решил
Народ ее сжечь в наказанье;
Судья хоть и много потратил чернил,
У бабки не вырвал сознанья.
И бросили бабку в котел, и со дна
Проклятья послышались, стоны;
Когда-ж черный дым повалил, то она
Исчезла с ним в виде вороны.
Бабуся пернатая черная, знай —
Я в башне томлюсь в заключенье:
Ты к внучку слети поскорей и подай
В решетку мне сыру, печенья.
Бабуся пернатая черная, тут
Ты можешь вполне постараться:
Пусть тетки твои глаз моих не клюют,
Как в петле я буду качаться.
Пускай присяжными разсудка
Не признана твоя вина,
И предо мною, о малютка,
Ты даже словом не грешна.
Пусть — равнодушна, безучастна —
Не раздувала ты огня,
Но я взываю не напрасно,
Тебя в душе моей виня.
Немолчный голос над собою
В полночных грезах слышу я,
И говорит он, что тобою
Вся жизнь загублена моя.
И он громит тебя сурово,
Приводит множество улик,
И обвиняющее слово
С зарею лишь смолкает вмиг.
Оно скрывается глубоко
В душе моей, и знаю я,
Одно мне ясно, что жестоко
Вся жизнь загублена моя.
Пускай присяжными рассудка
Не признана твоя вина,
И предо мною, о малютка,
Ты даже словом не грешна.
Пусть — равнодушна, безучастна —
Не раздувала ты огня,
Но я взываю не напрасно,
Тебя в душе моей виня.
Немолчный голос над собою
В полночных грезах слышу я,
И говорит он, что тобою
Вся жизнь загублена моя.
И он громит тебя сурово,
Приводит множество улик,
И обвиняющее слово
С зарею лишь смолкает вмиг.
Оно скрывается глубоко
В душе моей, и знаю я,
Одно мне ясно, что жестоко
Вся жизнь загублена моя.
Сырая ночь и буря,
Беззвездны небеса;
Один средь шумящих деревьев
Молча, бреду сквозь леса.
Светик далекий кажет
В охотничий домик путь;
Мне им прельщаться не надо,
Ведь скучно туда заглянуть.
Там бабушка в кожаном кресле,
Как изваянье, страшна,
Слепая, сидит без движенья
И слова не молвит она.
Там бродит, ругаясь, рыжий
Сын лесничего взад и вперед,
То яростным смехом зальется,
То в стену винтовку швырнет.
Там плачет красавица пряха.
И лен отсырел от слез;
У ног ее с урчаньем
Жмется отцовский пес.
В пустынной дубраве несется ездок,
В роскошном лесистом ущелье,
Поет, и смеется, и трубит он в рог,
В душе и во взоре веселье.
Он в крепкую броню стальную одет,
Знаком его меч сарацинам,
То Ричард, Христовых то воинов цвет,
И Сердцем зовут его Львиным.
«Здорово, король наш!— лепечут листы
И плюща зеленые стены,—
Здорово, король наш! Мы рады, что ты
Ушел из австрийского плена!»
Дышать на свободе привольно ему,
Он чует свое возрожденье,
И душную он вспоминает тюрьму,
И шпорит коня в упоенье.
<1868>
Стоит погода злая!
Что за погода злая!
Сердито шумит гроза…
Сижу под окошком—и молча
Вперил я во мрак глаза.
Вдали огонек одинокий
Тихонько бредет…
С фонариком, вижу, старушка
Там дряхлой стопой идет,
Муки купить, яичек,
И масла нужно ей…
Пирог спечь она хочет
Для дочери своей,
Для дочери своей.
А та лежит на кресле,
И, щурясь, глядит на ночник…
Пушистые кудри мягко
Льются на розовый лик.
Пушистые кудри мягко
Льются на розовый лик.
А та лежит на кресле
И, щурясь, глядит на ночник…
Что за погода злая!
«О, любовь наделяет блаженством,
О, любовь нам богатство дает!»
Так в священной империи римской
Сотня тысяч гортаней поет.
Ты, ты чувствуешь смысл этих песен,
Друг любезный — и в сердце твоем
Им находится отклик веселый
В перспективе с торжественным днем,
Днем, когда с краснощекой невестой
Ты пойдешь к алтарю, и отец,
Умиленно детей сединяя,
Поднесет вам солидный ларец,
Где червонцы, билеты, брильянты
Век считай, не окончится счет…
«O, любовь наделяет блаженством,
О, любовь нам богатство дает!...»
Подожди, моряк суровый:
В гавань я иду с тобой,
Лишь с Европой дай проститься
И с подругой дорогой.
Ключ кровавый, брызни, брызни
Из груди и из очей!
Записать мои мученья
Должен кровью я своей.
Вижу, ты теперь боишься
Крови, милая? Постой!
Сколько лет с кровавым сердцем
Я стоял перед тобой?
Ты знакома с ветхой притчей
Про коварную змею,
Ту, что яблоком сгубила
Прародителей в раю?
Этот плод — всех зол причина:
Ева в мир внесла с ним смерть,
Эрис — пламя в Трою, ты же
Вместе с пламенем — и смерть!
Не думай, что скверные штуки твои
По глупости сносятся мною;
И ангелом тоже меня не считай,
Привыкшим прощать все дурное.
Твои все коварства я, правда, терпел
Безмолвно, без гнева и злобы;
Другие, конечно, на месте моем
Тебя умертвили давно бы.
Тяжел этот кресть! Но не сброшу его;
Во мне никогда нетерпенья
Не встретишь ты. Знай, что любви моей цель —
Мои искупить прегрешенья.
Да, ты мне чистилищем служишь. Но Богь
Из пагубных этих обятий
Исторгнет меня и навеки спасет
Чрез силу Своей благодати.
И смех и песни! и солнца блеск!
Челнок наш легкий качают волны;
Я в нем с друзьями, веселья полный,
Плыву беспечно… Вдруг слышен треск.
И разлетелся в куски челнок —
Друзья пловцами плохими были,
Родные волны их поглотили,
Меня ж далеко умчал поток.
И вот сработал в чужой стране
Другой челнок я; но бьют сурово
Чужие волны в челнок мой новый;
Мой край далеко! как грустно мне!
Друзья иные теперь со мной!
И снова песни! Но воют бури,
И гаснут звезды в ночной лазури…
Прости навеки мой край родной!
Не думай, что скверныя штуки твои
По глупости сносятся мною;
И ангелом тоже меня не считай,
Привыкшим прощать все дурное.
Твои все коварства я, правда, терпел
Безмолвно, без гнева и злобы;
Другие, конечно, на месте моем
Тебя умертвили давно бы.
Тяжел этот крест! Но не сброшу его;
Во мне никогда нетерпенья
Не встретишь ты. Знай, что любви моей цель —
Мои искупить прегрешенья.
Да, ты мне чистилищем служишь. Но Бог
Из пагубных этих обятий
Исторгнет меня и навеки спасет
Чрез силу Своей благодати.
Конец! опущена завеса!
К разезду публика спешит…
Ну что ж? успех имела пьеса?
О, да! в ушах моих звучит
Еще доселе страстный шепот,
И крик, и вызовы, и топот…
Ушли… и зала уж темна,
Потухли свечи… тишина…
Чу! что-то глухо прозвенело
Во тьме близ сцены опустелой…
Иль это лопнула струна
На старой скрипке?.. Там что? крысы
Грызут ненужные кулисы…
И лампы гаснут, и чадит
От них дымящееся масло…
Одна осталась… вот — шипит,
Шипит… чуть тлеет… и угасла…
Ах, эта лампа… то, друзья,
Была, увы! душа моя.
Помнишь ты, друг мой, как часто, порою блаженной,
Милой головкой склоняся ко мне на плечо,
Ты уверяла в любви никогда неизменной,
Ты мне клялася любить высоко, горячо?
Помнишь, как нежно любуясь тобой, и лаская,
Грустным сомненьем тебя огорчал я всегда;
Помнишь, как мило ты, губки свои надувая,
Гадким, противным, меня называла тогда?
Видишь, я прав был: ты скоро меня разлюбила,
Ты оглянулась на прошлое наше, шутя…
Я не сержуся: ты сердце мое погубила,
Так как ломает игрушку шалунья-дитя!..
Снова сердце покорилось,
Гнев и злоба — все минуло;
Снова нежных чувств истому
Ты, весна, в меня вдохнула.
По исхоженным аллеям
Снова день и ночь слоняюсь
И под каждой женской шляпкой
Милый лик найти стараюсь.
На мосту торчу я снова
Над зеленою рекою, —
Может быть, проедет мимо,
Переглянется со мною.
Снова в шуме водопада
Тихим жалобам внимаю,
Разговоры белых струек
Чистым сердцем понимаю.
И в мечтах блуждаю снова
По тропинкам потаенным
И кажусь кустам и птицам
Дураком опять влюбленным.