Засела сказочка в мозгу моем упорно;
Есть песенка, одна в волшебной сказке той.
А в песне девушка блистает красотой;
У девушки в груди сердечко есть безспорно,
Но лишь любви то сердце непокорно;
В нем обитает холод, и оно
Так своенравием и гордостью полно̀,
Пропитано надменностью тлетворной.
Строю вновь я струны цитры,
И звучит она так ново.
Текст же стар: «Жена — не сладость».
Это — Соломона слово.
Как обманывает мужа,
Так и другу изменяет!
И полынь в любовной чаше
Напоследок оставляет.
Ах, как медлительно ползет
Ужасная улитка — время!
А я недвижно здесь лежу,
Влача болезни тяжкой бремя.
Ни солнца, ни надежды луч
Не проскользнет в мое жилище;
Я знаю: мрачный мой приют
Заменит мне одно кладбище.
Осанка гордая, и очи ярко блещут,
Но кротость в складе губ почти всегда видна;
Все мускулы лица и ходят и трепещут,
Но остается речь спокойна и стройна.
Таким на кафедре читал ты о правленье
Различных государств, о внутренней борьбе
Германии, ее разединенье,
О жизни нации и о ее судьбе.
Цветы мы и любим —
И мы же их губим.
В том сами они виноваты:
Растут у дороги,
Суются под ноги —
За то и бывают измяты.
В глубоком просторе
Индейского моря
Немало жемчужин таится;
Зарыты далеко, —
Сюртуки, чулки из шелка,
С тонким кружевом манжеты,
Речи льстивые, обятья —
Если б сердце вам при этом!
Если б сердце в грудь вложить вам,
В сердце чувство трепетало б, —
Ах, до смерти мне противна
Ложь любовных ваших жалоб!
Довольно! Пора мне забыть этот вздор!
Пора мне вернуться к рассудку!
Довольно с тобой, как искусный актер,
Я драму разыгрывал в шутку!
Расписаны были кулисы пестро,
Я так декламировал страстно.
И мантии блеск, и на шляпе перо,
И чувства — все было прекрасно.
Над долиной, по горе
Тихой рысью на коне
Едет рыцарь грустный.
«Путь куда меня ведет?
К сердцу-ль моей милой,
В темную-ль могилу?»
Эхо гор ему в ответ:
— В темную могилу.
Едет рыцарь дальше мой
Подожди, мой шкипер; в гавань
Я сейчас же; с дев четой
Дай проститься мне — с Европой
И с подругой дорогой.
Ключ кровавый, брызни шибко
Из груди и из очей!
Записать мои мученья
Должен кровью я своей.
Мои светлые червонцы,
Где блестите вы? На солнце?
Иль у рыбок золотистых,
Беззаботной неги полных,
Кувыркающихся в волнах?
У цветочков золотистых,
Что сверкают в свежих росах
Рано утром на покосах?
С поморья, поляной, в кольчуге стальной,
Неистово всадник несется…..
Свой плен вспоминает смущенной душой,
И пуще на родину рвется.
Прославился ратною доблестью он,
И твердым, внушительным словом,
Был «Львиное Сердце» за то наречен,
От рати, на гробе Христовом.
Умчу на крылах песнопений
Тебя, дорогая моя,
К равнинам у Гангеса; знаю
Там место чудесное я.
Там сад расцветает роскошный,
Облитый спокойной луной,
Там лотоса цвет ожидает
Свидания с милой сестрой.
В платонических влеченьях
Наши души всеконечно
Скреплены духовной связью
Неразрывно и навечно;
Даже в случаях разлуки
Вновь друг с другом без усилья
Могут встретиться, имея
Быстромчащиеся крылья.
О, не клянись, мой друг, целуй — целуй скорей,
Не верить клятвам жизнь меня уж научила!
Твои слова нежны, но во сто крат нежней
Тот сладкий поцелуй, что ты мне подарила!
Ты мне дала его, дыша едва-едва,
Дала, — и что теперь все клятвы, что слова!
Клянись, мой милый друг, клянись, скорей клянись,
Мне верить хочется, что вся ты — совершенство!
С приливом новых ласк к груди моей прижмись,
Как луна сквозь сумрак тучи
Робко льет свой нежный свет,
Так твой образ милый светит
Мне сквозь тьму далеких лет.
Все на палубе сидели,
Гордо старый Рейн шумел,
Берег, зеленью покрытый,
В блеске солнечном горел.
Один не уйду я, любовь моя!
Со мною пойдешь ты
В дом мой темный, старинный, унылый,
В дом укромный, пустынный, милый,
Где мать моя на пороге сидит,
И сына ждет, и вдаль глядит.
«Оставь меня, страшный человек!
Оставь, незваный!
Твой грозен вид, как лед рука,
Как сглазила бабушка Лизу, решил
Народ ее сжечь в наказанье;
Судья хоть и много потратил чернил,
У бабки не вырвал сознанья.
И бросили бабку в котел, и со дна
Проклятья послышались, стоны;
Когда-ж черный дым повалил, то она
Исчезла с ним в виде вороны.
Сырая ночь и буря,
Беззвездны небеса;
Один средь шумящих деревьев
Молча, бреду сквозь леса.
Светик далекий кажет
В охотничий домик путь;
Мне им прельщаться не надо,
Ведь скучно туда заглянуть.
Пускай присяжными рассудка
Не признана твоя вина,
И предо мною, о малютка,
Ты даже словом не грешна.
Пусть — равнодушна, безучастна —
Не раздувала ты огня,
Но я взываю не напрасно,
Тебя в душе моей виня.
Пускай присяжными разсудка
Не признана твоя вина,
И предо мною, о малютка,
Ты даже словом не грешна.
Пусть — равнодушна, безучастна —
Не раздувала ты огня,
Но я взываю не напрасно,
Тебя в душе моей виня.
В пустынной дубраве несется ездок,
В роскошном лесистом ущелье,
Поет, и смеется, и трубит он в рог,
В душе и во взоре веселье.
Он в крепкую броню стальную одет,
Знаком его меч сарацинам,
То Ричард, Христовых то воинов цвет,
И Сердцем зовут его Львиным.
Стоит погода злая!
Что за погода злая!
Сердито шумит гроза…
Сижу под окошком—и молча
Вперил я во мрак глаза.
Вдали огонек одинокий
Тихонько бредет…
С фонариком, вижу, старушка
Там дряхлой стопой идет,
Муки купить, яичек,
«О, любовь наделяет блаженством,
О, любовь нам богатство дает!»
Так в священной империи римской
Сотня тысяч гортаней поет.
Ты, ты чувствуешь смысл этих песен,
Друг любезный — и в сердце твоем
Им находится отклик веселый
В перспективе с торжественным днем,
Подожди, моряк суровый:
В гавань я иду с тобой,
Лишь с Европой дай проститься
И с подругой дорогой.
Ключ кровавый, брызни, брызни
Из груди и из очей!
Записать мои мученья
Должен кровью я своей.
Не думай, что скверные штуки твои
По глупости сносятся мною;
И ангелом тоже меня не считай,
Привыкшим прощать все дурное.
Твои все коварства я, правда, терпел
Безмолвно, без гнева и злобы;
Другие, конечно, на месте моем
Тебя умертвили давно бы.