Мне так смешны глупцы с козлиной мордой,
Что̀ на меня глаза таращат с любопытством,
Смиренныя лисицы, что̀ с ехидством
Обнюхивают вас. С осанкой гордой
Смешны мне обезьяны, что̀ решают
Вопросы в сфере умственной так смело,
Как будто это их умишек дело!
И трусы те смешны, что̀ угрожают
Отравленным клинком из-за угла.
Ах, если жизнь у нас все отняла,
Что̀ было нам, и дорого, и свято,
Разбито сердце, счастью нет возврата —
За неимением других утех,
Нам остается лишь открытый, звонкий смех.
Миннезингеры в молчанье
На турнир текут толпой;
То-то будет состязанье,
То-то будет славный бой.
Пыл неистового чувства
Миннезингеру, как конь;
Щит ему — его искусство,
Меч — фантазии огонь.
С золоченой галлереи
Смотрят дамы — пышный цвет;
Нет лишь той, что всех нежнее,
Лавра истинного нет.
Полон сил, к барьеру скачет
Рыцарь — славу обрести,
А певец от мира прячет
Рану смертную в груди.
И когда он кровью-песней,
Всех обильней, изойдет,
То уста, что всех прелестней,
Изрекут ему почет!
Гнуснейший червь — сомнения укоры,
Гнуснейший яд — в свои не верить силы:
Я их познал, был на краю могилы, —
Росток, лишенный дружеской опоры.
И ты к нему склонил с участьем взоры.
И вкруг тебя росток обвился хилый;
И если он воспрянет, легкокрылый,
То ты — пособник, благостный и скорый.
И, может быть, со временем аллеи
Украсит он в саду чудесной феи,
Той, что тебя избранием почтила.
Про этот сад мне нянька говорила:
И там для слуха все — очарованье,
И песнь цветов, и веток лепетанье.
Фраки, белые жилеты,
Тальи, стянутыя мило,
Комплименты, поцалуи…
Если б в вас да сердце было!
И любви хотя немножко
Было б в сердце!.. Тошны, право,
Ваши вопли и стенанья:
Разве жизнь вам не забава?
Ухожу от вас я в горы,
Где живут простые люди,
Где свободный веет воздух,
И дышать просторней груди…
В горы, где темнеют ели —
Шумны, зелены, могучи,
Воды плещут, птицы свищут,
И по воле мчатся тучи.
Полированныя залы…
Полированные гости…
В горы! в горы! Я оттуда
Улыбнуся вам без злости.
Отчего так бледны и печальны розы,
Ты скажи мне, друг мой дорогой,
Отчего фиалки пламенные слезы
Льют в затишье ночи голубой?
Отчего в разгаре золотого лета
Так тоскливо соловей поет?
Отчего дыханье свежего букета
Запахом могилы обдает?
Отчего так скупо солнце проливает
Золотистый отблеск на поля?
Отчего тоскует, плачет и страдает
Скорбная и хмурая земля?
Отчего так ноет грудь моя больная,
Полная безумной, страстною тоской?
Отчего, скажи мне, о моя родная,
Я покинут и забыт тобой?..
Мужчины, дамы, девушки, внимайте
И ревности подписку собирайте!
У граждан Франкфурта решенье есть —
Во славу Гете памятник возвесть.
Их мысль: «В дни ярмарки купцы чужие
Увидят, что мы с Гете ведь родные,
Что наш навоз взростил такой цветок —
И будет наш кредит везде высок!»
О, сонм господ купцов! Оставь поэту
Его венок; держи свою монету.
Сам Гете памятник себе, поверь,
Воздвигнул. Правда, что в грязи пеленок,
О, торгаши, вам близок был ребенок;
Но между им и вами целый мир теперь.
Раздолье злу, а доброму — препоны,
Не мирт в цене, а ствол осины тощей,
Что по ветру листву свою полощет,
Не жар в цене, а треск неугомонный.
И тщетно ты возделываешь склоны
Парнасские, растишь цветы и рощи;
Коль не поймешь, что дело много проще,
Везде и всюду ждут тебя уроны.
Готовясь в бой, точи, приятель, зубы,
Труби вовсю в критические трубы,
Гляди кругом внимательно и зорко.
Пиши не для потомства, а для черни.
Побольше треска! — и избегнешь терний,
И будет обожать тебя галерка.
Ты наблюдал, как я сражался с хором
Крикливых сов и пуделей ученых,
Бесстыдной клеветой вооруженных,
Вещавших мне о пораженье скором.
Ты наблюдал педантов исступленных,
Шутов, хотевших взять меня измором,
Ты видел сердце пылкое, в котором
Клубок свивался гадов обозленных.
Но ты стоял, подобен башне прочной,
И маяком служил мне в час полночный,
И гаванью твое мне сердце было.
Пусть гавань та — вдали, за морем строгим,
И пусть дано войти в нее немногим,
Но кто вошел, того она укрыла.
В песнопеньи состязаться
Минезингеры идут…
Очень странное, признаться,
Представленье будет тут,
Пылкое воображенье
Будет им служить конем,
Их щитом — дар песнопенья,
А дар слова — их мечом.
Устремляют дамы взоры
Вниз с балкона, только нет
Той меж ними, от которой
Ждет венка себе поэт.
Всяк другой в арене бранной
Здрав и телом и дунюй;
Мы-ж идем с смертельной раной
К состязанью меж собой.
И кто больше на турнире
Крови песен изольет,
Тот из уст чуднейших в мире
Больше славы обретет.
Фраки, белые жилеты,
Тальи, стянутые мило,
Комплименты, поцелуи…
Если б в вас да сердце было!
И любви хотя немножко
Было б в сердце!.. Тошны, право,
Ваши вопли и стенанья:
Разве жизнь вам не забава?
Ухожу от вас я в горы,
Где живут простые люди,
Где свободный веет воздух
И дышать просторней груди…
В горы, где темнеют ели —
Шумны, зелены, могучи,
Воды плещут, птицы свищут
И по воле мчатся тучи.
Полированные залы…
Полированные гости…
В горы! в горы! Я оттуда
Улыбнуся вам без злости.
На крыльях моей песни
Я унесу тебя
Туда где Ганга плещет
Священная струя.
Я знаю там мечтечко
Где льет свой аромат,
Облитый весь сияньем
Луны, роскошный сад;
Где лотос, разцветая,
К себе сестрицу ждет
И роза розе тихо
Словцо любви шепнет;
Фиалки там смеются,
Болтая меж собой,
Подмигивают звезды
Им с выси голубой;
Остановясь газелей
Там резвый хоровод
Шум отдаленный внемлет
Священных Ганга вод.
И мы, под тенью пальмы,
Уснем с тобою там, —
Уснем — конца не будет
Волшебным, чудным снам.
Страшны, о друг мой, дьявольские рожи,
Но ангельские рожицы страшнее;
Я знал одну, в любовь играл я с нею,
Но коготки почувствовал на коже.
И кошки старые опасны тоже,
Но молодые, друг мой, много злее:
Одна из них — едва ль найдешь нежнее —
Мне сердце исцарапала до дрожи.
О рожица, как ты была смазлива!
Как мог в твоих я глазках ошибиться?
Возможно ли — когтями в сердце впиться?
О лапка, лапка мягкая на диво!
Прижать бы мне к устам ее с любовью,
И пусть исходит сердце алой кровыо!
Миннезингеры в молчанье
На турнир идут толпой;
То-то будет состязанье,
То-то славный будет бой!
Пыл неистового чувства
Для певца как верный конь:
Щит ему — его искусство,
Меч — фантазии огонь.
С золоченой галереи
Смотрят дамы — пышный цвет;
Нет лишь той, что всех нежнее,
Лавра истинного нет.
Полон сил, к барьеру скачет
Рыцарь — славу обрести,
А певец от мира прячет
Рану смертную в груди.
И когда он кровью-песней,
Побеждая, изойдет,
То уста, что всех прелестней,
Изрекут ему почет!
Неужель природа пала?
Наш порок привился к ней?
У животных, у растений
Вижу ложь как у людей.
Я невинности лилеи
Вовсе верить перестал;
Мотылек непостоянный
Слишком часто к ней летал!
Подозрительна фиалка,
С скромным запахом своим.
Этот маленький цветочек —
Славы жаждою томим.
Нет уж искреннего чувства,
В громких песнях соловья.
В этом щелканье и свисте —
Лишь рутину слышу я!
Скрылась правда. Верность тоже
Исчезает ей во след…
Вот и пес — хвостом виляет,
А уж верности в нем нет!
Цветы с окраской алою и бледной,
Из крови ран возникшие для света,
Собрал я в вязь единого букета
И приношу красе твоей победной.
Прими же песнь, что чистым сердцем спета;
Да не пребудет жизнь моя бесследной!
Я знак любви тебе оставил бедный, —
Когда умру, не забывай поэта!
Но не скорби, о мертвом вспоминая:
И в самой боли счастлив был мой жребий
Тебя носил я в сердце, дорогая.
И высшему дано свершиться чуду:
Бесплотный дух, любить тебя на небе
И твой покой хранить я свято буду.
Спесив, надут, торжественен и важен,
Мне человек привиделся во сне;
Он был и груб и грязен в глубине,
Хоть с виду чист, завит и напомажен.
Он внешне был прилизан и приглажен,
Но внутренно — ничтожество вполне;
Держался он со светом наравне,
Отважен был и даже авантажен.
И демон сна меня окинул взглядом:
«Ты хочешь знать, кто он? Взгляни сюда!»
И показал мне зеркало, в котором
Любимую я с ним увидел рядом,
Пред алтарем. Сказали оба «Да!»,
И ад, смеясь, «Аминь!» — пропел им хором.
В плену мечты, готов был мир попрать я
И молодость провел с тобой в разлуке,
Искал любви, чтобы в любовной муке
Любовно заключить любовь в обятья.
Любви искал я всюду без изятья,
И к каждой двери простирал я руки,
Стучал, как нищий, — и на эти стуки
Вражда была ответом и проклятья.
Повсюду я любви искал, повсюду
Искал любви — но не свершиться чуду,
И я домой вернулся одинокий.
И ты навстречу руки протянула,
И — ах! — слеза в глазах твоих блеснула
Любовью долгожданной и высокой.
Легче серны и пугливей,
По уступам диких скал,
От меня она бежала,
Ветер кудри ей взвевал.
Где утес нагнулся к морю,
Я ее остановил;
Словом кротким, словом нежным
Сердце гордое смягчил.
И на береге высоком
С нею сел я, счастья полн,
Мы смотрели, как тонуло
Солнце тихо в мраке волн.
Глубже, глубже все тонуло
Лучезарное оно;
И исчезло вдруг в пучине,
Морем злым поглощено.
O! не плачь, дитя! ведь солнце
Не погибло там на дне;
Но с теплом своим и светом
В сердце спряталось ко мне.
Да, ты страдалица, и не сержуся я…
Нам суждено страдать, прекрасная моя.
Пока не розобьет в нас смерть души больной,
Мы все должны страдать, мой милый, друг, с тобой.
Я видел у тебя презренье на устах,
И видел я, как гнев сверкал в твоих глазах,
И гордо, как волна, вздымалась грудь твоя;
Но все страдаешь ты, страдаешь так, каке я.
И боль незримая дрожит в твоих устах,
И скрытая слеза туманит свет в глазах,
И раны тайныя скрывает грудь твоя —
Нам суждено страдать, прекрасная моя!
Открыта грудь для дружеского слова,
Разверзлось сердце, рухнула преграда;
Опять со мной волшебная услада,
Я родину как будто вижу снова.
Катятся волны Рейна голубого,
В них замков отражается громада,
И никнут долу гроздья винограда,
Созревшего и солнцем налитого.
К тебе, к тебе, что предан мне доныне
И льнет ко мне доныне так, как льнет
Зеленый плющ к источенной руине!
К тебе, к тебе — отдаться тихим думам
Под песнь твою, и пусть в кустах поет
Малиновка и Рейн катится с шумом.