Ветви гнет осенний ветер,
Воздух холоден ночной;
Завернувшись в плащ свой серый,
Еду чащею лесной.
Еду, — и мои все думы
Также скачут предо мной
И меня легко, воздушно,
Мчат к жилищу дорогой.
Мне человечек маленький, нарядный
Приснился; был он в тонкое сукно
Одет, как снег белело полотно;
Внутри же было грязно, заурядно.
Внутри он был ничтожен и негоден,
Наружностью-ж почтение внушал,
Так много он о храбрости кричал,
Был так на вид и смел, и благороден.
О, как бы я рыдал, когда бы мог!
О, как бы к небу я хотел подняться!
Но нет, внизу я должен пресмыкаться,
Где свист и шип, где вьется змей клубок.
Хотел бы я лететь на огонек,
Вокруг любимой нежно увиваться,
Ее дыханьем сладким упиваться,
Но нет — увы! — я сердцем изнемог.
Как с бедностью покончил бы я скоро,
Когда б, по строгим правилам творцов,
Мог кистью украшать плафон собора,
И стены пышных замков и дворцов!
Мне золота насыпали бы груду,
Когда б на флейте, скрипке мог играть
Чувствительно я так, что мне повсюду
Любила бы толпа рукоплескать.
Мир для меня был пыткою сплошною
В застенке, где ногами вверх висело
Мое вконец истерзанное тело,
Зажатое колодою стальною.
Из губ запекшихся шла кровь струею,
И я вопил — в мозгу моем кипело;.
И девушка, что мимо шла, умело,
Уколом в сердце, кончила со мною.
В марте началась любовь моя —
Заболел умом и сердцем я;
Но когда зеленый май явился,
Со своей печалью я простился.
Вечерком, в беседке скрытой той,
Что стоит за липою густой,
Я сидел с красавицей моею
И в любви открылся перед нею.
Ну, время! конца не дождешься!
И ночь-то! и дождик-то льет!
К окну подойдешь, содрогнешься,
И за́ сердце злоба возьмет.
А вон — с фонарем через лужи
Ведь вышел же кто-то бродить…
Старушка-соседка! дрожит, чай, от стужи,
Да надобно му́чки купить.
В полночный час до замка мы добрались,
И развели костер у цитадели,
Уселись тесным кругом и запели,
И в песне той победы вспоминались.
В честь родины вином мы упивались,
И призрак мы на башне подсмотрели;
В потемках латы рыцарей блестели,
И тени женские вокруг метались.
Выводя ослов на сцену в басенках твоих,
Называй ты поименно каждого из них;
А иначе выйдет плохо: вдруг из всех углов
Набегут к твоей картине дюжины ослов.
Заревет сейчас же каждый, впавши в ярый гнев:
«Ах, мои вед это уши! Этот мерзкий рев —
Голос мой! Осел-то этоть — я, ей-Богу, я,
И меня сейчас узнает родина моя,
Несмотря на то, что скрыто прозвище мое!
Я в осле представлен этом, я… И-йо! и-йо!»
Рой мыслей, что одна в другую вдета,
Как звенья цепи, от моих очей
Сон гонят прочь; уж сколько я ночей
Провел в слезах и стонах до рассвета!
Чем прекратится злая пытка эта?
Чем умерщвлю я стоголовых змей,
Что вновь родятся, как ты их ни бей?
Нашел, нашел! Создам два-три сонета!
Раз сам себя во сне увидел я
В жилете шелковом и черном платье,
В манжетах — будто поздравлять я
Пришел; и вижу — милая моя.
Я ей поклон отвесил и сказал:
«Ну, поздравляю вас. Так вы невеста?»
Но я стоял, не двигался с места;
Холодный светский звук мне горло сжал.
Как сквозь облачного дыма
Виден млечный лунный свет,
Так во тьме былого зрима
Ты, картина светлых лет!
Дружным кругом мы сидели…
Гордо Рейном плыл наш челн.
Под вечерним солнцем рдели
Берега лазурных волн.
В вечерний час, и тихий и печальный,
Ко мне слетают призраки былого,
И по щекам катятся слезы снова,
И тяжело душе многострадальной.
И словно в глади зеркала хрустальной,
Черты лица я вижу дорогого:
Сидит с иглой и не промолвит слова,
Овеянная тншыо изначальной.
«В последний раз, когда мы повстречались,
Ты поцелуя не дала в залог», —
Так молвил я, и нежен был упрек,
И алые уста ко мне прижались.
И от цветов, что в вазе распускались,
Ты отделила миртовый росток:
«Возьми с собой, и посади в горшок,
И под стеклом держи». И мы расстались.
Как сквозь облачнаго дыма
Виден млечный лунный свет,
Так во тьме былаго зрима
Ты, картина светлых лет!
Дружным кругом мы сидели…
Гордо Рейном плыл наш чолн.
Под вечерним солнцем рдели
Берега лазурных волн.
Едва твой труд успел открыться взору,
Как уж душа знакомыми обята
Картинами, которыми когда-то
Я любовался, в отрочества пору.
И вновь влекусь я мыслию к собору,
Что к небу взмыл торжественно и свято.
Ловлю я звук органного раската
И внемлю томно-сладостному хору.
Отчего это, милая, розы в цвету
Побледнели? скажи, отчего?
Отчего голубые фиялки в саду
Облетели? скажи, отчего?
Отчего это птицы так тихо поют?
Отчего их напев так уныл?
На лугу, где душистые травы растут,
Отчего слышен запах могил?
Ну, конец существованью,
Приступаю к завещанью —
И с любовию готов
Одарить своих врагов.
Этим людям честным, твердым,
Добродетельным и гордым,
Я навеки отдаю
Немочь страшную мою.
(Из Гейне)
Как порою светлый месяц
Выплывает из-за туч —
Так, один, в ночи былого
Светит мне отрадный луч.
Все на палубе сидели —
Вдоль по Ре́ину неслись,
Зеленеющие бреги
Перед нами раздались.
Скажи, кто времени придумал разделенья,
Кто выдумал часы и мерныя мгновенья?
Угрюмый человек. —Безмолвьем окружен,
В ночь длинную один сидел и думал он;
Писк мыши под полом он слушал, иль, на смену,
Стук мерный червяка, который точит стену.
Кто создал поцелуй? —Румяных уст чета:
То были свежия, счастливыя уста!
Они, не мудрствуя о многом, целовали…
Ты поешь, как Тиртей. Твоя песня
Вдохновенной отваги полна…
Но ты публику выбрал плохую,
Ты в плохие поешь времена.
Тебя слушают, правда, с восторгам
И, дивясь, восклицают потом:
«Как полет его дум благороден,
Как владеет он мощно стихом!»
Когда я книжечку твою рукой
Поспешною открыл — мне вдруг предстали
Виденья милыя, что̀ так витали
В дни детства нежнаго передо мною,
Мне вновь предстал собор, что̀ так главою
Вознесся к небесам и что̀ создали
Германцы верные; вновь зазвучали
Колокола с органом, со святою
Была пора — в безумном ослепленье
Покинул я тебя и край родной;
Меня влекло души моей стремленье —
Пуститься в свет, искать любви живой.
И я пошел, и до изнеможенья
Ходил, искал, просил любви одной,
Но лишь одно холодное презренье
Встречал везде на зов сердечный мой!
Освещенные луною,
Волны искрятся в реке;
Милый с милою несутся
Быстро в утлом челноке.
— Ты бледнеешь и бледнеешь,
Ненаглядная моя!
— Милый! Слышишь? Нагоняет
Нас отцовская ладья...
На дворе метель и вьюга;
Окна снегом занесло.
Здесь же, в комнатке уютной,
Так спокойно и тепло.
Я сижу в широком кресле;
Предо мной камин трещит;
С закипающей водою
Чайник, песню мне жужжит.