Краса моя, рыбачка,
Причаль сюда челнок,
Садись, рука с рукою,
Со мной на бережок.
Прижмись ко мне головкой,
Не бойся ничего!
Вверяешься ж ты морю —
Страшнее ль я его?
Пел соловей, и липа цвела,
Приветно смеялось светило дня;
К себе на грудь ты меня привлекла
И, обняв, целовала меня.
Угрюмо туманился солнечный лик,
Листы опадали под хрип ворон;
И холоден был расставанья миг,
И ты мне отвесила светский поклон.
На тебе ль не блистает алмаз,
Всем на зависть, средь нити жемчужной,
Твоих черных, смеющихся глаз
Нет прекрасней… чего ж тебе нужно?
Провела ты чрез муки огня
Мое сердце их лаской наружной,
Не любя, ты сгубила меня…
Так чего же еще тебе нужно?..
Тебе, равнодушной и вялой, всегда
Должна была странной казаться
Моя необузданно дикая страсть
Готовая всюду прорваться.
Удобства шоссейной дороги в любви
Искала ты, встретясь со мною;
Я вижу, ты под руку с мужем идешь
Почтенной, брюхатой женою.
Глаза весны синеют
Сквозь нежную траву.
То милые фиалки,
Из них букет я рву.
Я рву их и мечтаю,
И вздох мечты моей
Протяжно разглашает
По лесу соловей.
Свет близорук, свет недалек,
И скаждым днем пошлеет!
Представь, прелестный мой дружок:
Бранить твой характер смеет!
Свет близорук, свет недалек!
Он глупо тебя отвергает:
Что твой поцелуй так блаженно глубок,
Так сладостно жгуч, — он не знает!
Ведь свет наш глуп, ведь свет наш слеп
Своею пошлостью безмерной:
Он говорит, что у тебя
Характер, милая, прескверный.
Но свет наш слеп, но свет наш глуп:
Он не поймет тебя, не зная —
Как жжешь огнем ты свежих губ —
И как ласкаешь, изнывая!..
И если ты будешь моею женой,
Завидную выберешь долю:
Начнутся забавы одна за другой,
Плезиров и радостей вволю.
Бранись и шути, сколько хочешь, — я тих,
Безмолвно всему покорюся;
Но, если стихов не похвалишь моих,
Я тут же с тобой разведуся.
Стоят недвижно звезды
Уж много тысяч лет
И шлют, смотря с любовью,
Друг другу свой привет.
Оне ведут беседу, —
И чуден их язык;
Но ни один филолог
Их речи не постиг.
Притворными любовными речами
Тебя увлечь сумев искусно, я
Опутался своими же сетями,
Серьезной стала шуточка моя.
И ежели — мне должная награда! —
Меня, шутя, прогонишь ты — боюсь,
Что явятся за мною силы ада,
И я тогда серьезно застрелюсь.
Глупый свет глупеет с каждым днем,
Судит, рядит Бог знает, о чем,
Говорит он в слепоте своей:
Дурень нрав у миленькой моей
Глупый свет глупеет с каждым днем! —
Не узнает он каким огнем
Поцелуй твой сладостный горит,
Что твое обятье говорит…
На севере диком, на круче бесплодной
Стоит одиноко сосна;
Вся снегом одета в дремо́те холодной
Как саваном белым она.
Ей снится, что чудная пальма Востока
В далекой и знойной земле
В тоске молчаливой стоит одиноко
На солнцем палимой скале.
Стоят от века звезды
Недвижно над землей
И смотрят друг на друга
С любовью и тоской.
Их языка (богат он
И как хорош!) не мог
Постигнуть ни единый
Ученый филоло́г.
В письме своем ты злобой дышешь,
Не хочешь больше быть моей.
Не страшно мне! Ты длинно пишешь—
Страниц двенадцать! Ей-же-ей,
Все это, друг мой, очень странно,
И нет ни капли смысла тут:
Ну, разве пишут так пространно,
Когда карету подают!
В письме своем ты злобой дышишь,
Не хочешь больше быть моей.
Не страшно мне! Ты длинно пишешь —
Страниц двенадцать! Ей же-ей,
Все это, друг мой, очень странно,
И нет ни капли смысла тут:
Ну, разве пишут так пространно,
Когда карету подают!
На глазки милой я в короткий срок
Прелестные канцоны сочиню;
На ротик, этот розовый цветок,
Отличные терцины я спою;
А стансы будут щечки воспевать.
Еще б хотел прекраснейший сонет
По поводу сердечка написать,
Но не могу: его у милой нет.
На севере диком, на круче безплодной
Стоит одиноко сосна
Вся снегом одета в дремоте холодной
Как саваном белым она.
Ей снится, что чудная пальма Востока
В далекой и знойной земле
В тоске молчаливой стоит одиноко
На солнцем палимой скале.
Грозит беда, набат раздается,
И — ах! — я голову теряю!
Весна и два красивых глаза,
Вы против меня в заговоре, знаю!
Весна и два красивых глаза
Внушат мне новую глупость вскоре!
Я думаю, что соловьи и розы
Весьма замешаны в их загово́ре…
Сердце мне терзали,
Гнали мой покой:
Те — своей любовью,
Те — своей враждой.
Клали в хлеб отраву,
Яд — в напиток мой:
Те — своей любовью,
Те — своей враждой.
В голубые волны Рейна,
Полн церквей и колокольн,
Со святым своим собором
Наш святой глядится Кельн.
В том соборе есть икона,
Вся на фоне золотом.
Долго шел я в степи жизни
Освещен ее лучом.
Своей щекой прильни к моей —
Пусть вместе наши слезы льются,
И сердцем к сердцу жмись сильней —
Пусть вместе пламенем зажгутся.
Когда же потекут рекой
В то пламя слезы разставанья,
Я, охватив твой стан рукой,
Умру от сладкаго страданья.
В голубыя волны Рейна,
Полн церквей и колокольн,
Со святым своим собором
Наш святой глядится Кельн.
В том соборе есть икона,
Вся на фоне золотом.
Долго шел я в степи жизни
Освещен ея лучом.
Взгляну-ли в глубь твоих очей, —
И скорби нет в душе моей;
А поцалуй даришь ты мне, —
Здоров тогда я, бодр вполне…
Когда к твоей груди прильну, —
В блаженстве райском я тону…
Но скажешь мне: «ты мной любим» —
И нет конца слезам моим!..
На поляну иней пал
Середь вешней ночки;
Познобил он, погубил
Алые цветочки.
Темной ночкой с молодцом
Девушка бежала;
Ни родимой, ни отцу
Слова не сказала.
Жизнь —это знойный летний день,
А смерть —прохладной ночи тень.
День смеркся; я ищу покоя,
Усталый от трудов и зноя.
Мне снится: дуб навес ветвей
Раскинул над моей постелью.
И в темной листве звонкой трелью
Гремит влюбленный соловей.