Шел Генрих, бледный и худой;
Склонясь на подоконник,
Гедвига молвит: «Боже мой,
Как бледен — совсем покойник!»
Он кверху возвел пылающий взор,
Взглянул на ее подоконник,
И вот от любви и она с тех пор
Совсем бледна — как покойник.
Она с него днем не сводит глаз,
Опершись на подоконник,
А ночью в обятьях его — в тот час,
Когда нас пугает покойник.
Жил-был старый король,
С седой бородою да с суровою душою,
И, бедный старый король,
Он жил с женой молодою.
И жил-был паж молодой,
С головой белокурой да с веселой душою…
Носил он шлейф золотой
За царской женой молодою.
Есть старая песня одна,
Мне с самого детства ее натвердили:
Им гибель обоим была суждена…
Друг друга они слишком сильно любили…
Мы плыли с тобой, дорогая,
К неведомым, дальним краям…
Тиха была ночь, и беззвучно
Скользил наш челнок по волнам.
* * *
На острове духов волшебном,
При трепетном свете луны,
В тумане ночном были песни,
Прекрасныя песни слышны…
* * *
Те песни звучали так чудно
В тиши, среди дремлющих вод…
Но, с грустною думой, все дальше
Мы по морю плыли вперед…
Ты мне долго верна оставалась,
Помогала мне в горе, в нужде.
За меня горячо заступалась;
Где могла — хлопотала везде.
Ты кормила меня и поила;
Шел к тебе и за деньгами я;
И паспортом меня ты снабдила,
И дала на дорогу белья.
О! пусть дольше тебя, дорогая,
Рок от стужи и зноя хранит!
И живи ты тех благ не вкушая,
Что он мне так усердно дарит.
Пчелке твердила мать:
«К свечке нельзя летать!»
Только ее урок
Юной пчеле не впрок.
Носится вкруг огня,
Гулко жужжа, звеня;
Мать ей кричит вослед:
«Пчелка, опасен свет!»
Кровь, молодая кровь…
Вновь бы кружить и вновь;
Ярок свечи огонь, —
«Пчелка, крылом не тронь!»
Вспыхнул огня язык,
Пчелка сгорела вмиг, —
Это тебе урок:
Бойся любви, сынок!
Она ползет к нам ночь немая,
И скоро нас оденет тьмой.
С душой усталой, друг на друга —
Зевая смотрим мы с тобой.
Я стар и хил… ты постарела.
Нам не вернуть весенних дней!
Ты холодна… но зимний ходод
В моей груди еще сильней.
Мрачна развязка! Вслед за роем
Отрадных нам любви забот,
Уж без любви идут заботы
И вслед за жизнью — смерть идет.
«Да, соседи любезные, да,
Ведьма, если захочет, всегда
Обернуться в животное может
И людей в этом виде тревожит.
«Ваша кошка — супруга моя;
По всему узнаю это я —
По глазам, их коварному свету,
По мурлыканью, запаху, цвету».
И сосед, и соседка кричат:
«Ганс, скорей убери ее, брат!»
Лает пес во дворе: «Гау, гау!»
И мяукает кошечка: «Мьяу!»
Ты мне долго верной оставалась
И всегда защитой мне являлась.
Пролила ты много утешенья
На мои невзгоды и мученья.
Ты меня поила и кормила,
И не раз мне денег ты ссудила,
И бельем снабжала понемногу,
И дала мне паспорт на дорогу.
Бог храни тебя на долги годы
От жары и зимней непогоды;
Не пошли тебе Он воздаянья
За твои ко мне благодеянья.
Когда-то в жизни, полной мрака,
Мне образ ласковый светил;
Но он погас, — и сумрак ночи
Меня тотчас же охватил.
Когда ждет впотьмах ребенок,
Невольный страх его гнетет,
И, чтоб прогнать свой страх гнетущий,
Он песню звонкую поет.
И я — такой ребенок глупый,
Средь ночи песню я пою,
И хоть звучит она уныло,
Я все ж прогнал ей скорбь мою.
Итак, ты совсем и навеки забыла,
Как долго меня ты всем сердцем любила,
Тем маленьким сердцем, в котором все сладко и ложно:
Едва ли найти что и слаще, и лживее; можно;
Итак, ты любовь и страданье забыла,
Которыми сердце мое ты давила.
Не знаю, что́ было в нем больше: любовь иль страдание злое —
Но знаю, что было велико и то, и, другое.
Ты помнишь — обнявшися нежно,
Неслися мы в лодке вдвоем,
Тиха была ночь, и безбрежно
Раскинулось море кругом.
И остров, как призрак прекрасный,
В сиянии лунном мерцал,
И пел чей-то голос там страстный,
И пеньем туман разгонял,
И слал нам любви обещанья,
На остров манил за собой, —
Но вдаль, затаивши рыданья,
Неслись мы в пучине морской.
Когда солнце светит ранней весной,
Распускаются пышно кругом цветы;
Когда месяц плывет дорогой ночной,
Выплывают и звезды, прозрачны, чисты;
Когда ясные глазки видит поэт,
Он песнею славит их сладостный цвет.
Но и песни, и звезды, и луна,
И глазки, и солнечный свет, и весна,
Как бы ими ни полнилась грудь,
В этом мире — не вся еще суть.
Теперь, мой друг, уж с полным правом
Ты можешь обо мне сказать:
«Да, человек он с скверным нравом,
Коли способен причинять
Боль даже мне — не оскорблявшей
Его ничем; душою всей
Его, напротив, защищавшей
От обвинений злых людей;
Мне, чья душа была готовой
Ему любовь отдать навек,
Не будь такой он бестолковый,
Такой безумный человек».
Сова изучала Пандекты,
Церковное право и .
Дойдя до земли итальянской,
Спросила: «А где тут Каносса?»
И старые вороны, грустно
Повесивши крылья, сказали:
«От старой Каноссы, сестрица,
Давно и следы все пропали!
«Мы стали бы новую строить,
Да столько препятствий несносных!
Нет главного: мраморной глыбы,
И плит, и гостей венценосных!»
В потоке быстром, светлом Рейна,
Как будто в зеркале большом,
Видны все занья, церкви Кельна, —
Собор священный виден в нем.
В соборе том есть лик старинный
Мадонны, в ризе золотой,
Он в жизни мне моей пустынной
Был путводною звездой.
Парят над ликом херувимы,
Весь он цветами окружен…
Мне образ женщины любимой
Напоминает сильно он…
Возьми барабан и не бойся,
Целуй маркитанку звучней!
Вот смысл глубочайший искусства,
Вот смысл философии всей!
Сильнее стучи и тревогой
Ты спящих от сна пробуди!
Вот смысл глубочайший искусства;
А сам маршируй впереди!
Вот Гегель! Вот книжная мудрость!
Вот дух философских начал!
Давно я постиг эту тайну,
Давно барабанщиком стал!
Как можешь ты спать спокойно
И зная, что я живу? —
Проснется мой гнев позабытый —
Я цепи свои разорву.
Не знаешь ты старую песню,
Как в мертвом проснулась любовь,
И девушку ночью унес он
В могилу, в двенадцать часов?
О ты, несравненная, верь мне,
Ты, горе всей жизни моей —
Живу я, и все-таки в жизни
Я мертвых страшней и сильней.
Мир — это девушка с румянцем чистоты;
Мир — это фурия; — и оба взгляда эти
Зависят от очков, в которых ходишь ты,
Жизнь видя в розовом, иль в самом черном цвете.
Но тот, кто в телескоп мир этот разглядит,
Какого пола он? — не разреша загадки, —
Тот, бросив в сторону бесплодные догадки,
Придет лишь к одному: что мир — гермафродит.
Не стонем мы, глаза не влажны,
Смеемся весело подчас;
Ни взгляд, ни речь не обнаружат,
Какая тайна скрыта в нас.
С своими муками немыми
На дне души она лежит,
И в сердце слышен дикий говор,
Но рот сомкнулся и молчит.
Спроси младенца в колыбели,
Спроси у мертвых под землей,
Что я таил — они, быть может,
Открыть сумеют пред тобой.
Порой взгрустнется по-неволе
О милой, доброй старине,
Как людям там жилося в волю,
Как всем спалося в тишине.
Теперь, везде возня, тревога,
Такой во всем переполох,
Как будто на̀ небе нет Бога,
А под землею чорт издох.
Коснеет ум, лень вяжет руки,
Мороз по коже, жар в крови,
И просто умер бы со скуки
Не будь тут крошечки —любви.