Ты своему не верил достоянью:
Хоть рейнская тебя манила сага;
Ты смело рвал цветы в долине Таго
И Темзу облагал чудесной данью.
Служила Сена славе и стяжанью,
Суровый Тибр твои умножил блага;
Ты знал и Ганг, влекла тебя отвага
К святыне Брамы дерзостною дланью.
О ненасытный, есть всему граница,
Пришла пора богатством насладиться;
Так не копи, а расточай отныне.
Сокровищами, добытыми с юга
И с севера, ты осчастливишь друга,
Ученика, наследника святыни.
По вечерам, в часы печальных грез,
Плывут ко мне забытых песен звуки;
Я внемлю им; тускнеет взор от слез,
И сердце старыя терзают му̀ки.
Как в зеркале, всплывает предо мной
Возлюбленной моей изображенье:
Она сидит, отрадной тишиной
Озарено прелестное виденье.
Вдруг милая порывисто встает
И прядь волос, отрезав, мне дает;
Я трепещу от счастья и боязни…
Злой дух меня жестоко проучил:
Из пряди той веревку он ссучил —
И дар любви стал горше лютой казни.
Если-б знали малютки цветочки,
Как в душе моей боль глубока,
Зарыдали они бы со мною,
Чтоб моя излечилась тоска.
И когда-б соловьи понимали,
Как я грустен и болен душой,
С наслажденьем они бы пропели
Утешения песнь надо мной.
И когда-б золотистыя звезды
Мое горе могли понимать,
Снизошли бы оне с поднебесья
Мне приветное слово сказать,
Но никто моей грусти не знает,
Знает грусть мою только одна:
Безпощадно сама разорвала,
Разорвала мне сердце она.
Тщеславье шепчет мне, что тайно
Меня давно уж любишь ты,
Но ум твердит, что тут лишь чувство
Великодушной доброты;
Что должное воздать ты хочешь
Тому, кого не понял свет,
И что за общее гоненье
Вдвойне тобою он пригрет.
Ты так кротка, ты так прекрасна,
Твой взгляд так нежен и глубок,
Твои слова так музыкальны,
И ароматны, как цветок.
Ты чудной звездочкою с неба
Мне посылаешь свой привет,
Врачуешь скорбь мою и вносишь
В земную тьму блаженный свет.
Любовь моя — страшная сказка,
Со всем, что есть дикого в ней,
С таинственным блеском и бредом,
Создание жарких ночей.
Вот — «рыцарь и дева гуляли
В волшебном саду меж цветов…
Кругом соловьи грохотали,
И месяц светил сквозь дерев…
Нема была дева, как мрамор…
К ногам ее рыцарь приник…
И вдруг великан к ним подходит,
Исчезла красавица вмиг…
Упал окровавленный рыцарь…
Исчез великан…» а потом…
Потом… Вот когда похоронят
Меня — то и сказка с концом!..
В роброне пышном, вышитом богато,
И в туфельках с острейшими носками,
Вся в мушках, с набеленными щеками
И талией, корсетом туго сжатой, —
Такой тебе явилася когда-то
Лжемуза, обольщая похвалами;
Но ты пошел не торными путями,
В туманное наитье веря свято.
И замок ты обрел в своем скитанье,
И там, недвижна, словно изваянье,
В волшебном сне красавица лежала.
И в чаянье желанного союза
В твои обятья подлинная Муза,
Восстав от сна, с улыбкою упала.
Всадник несется на борзом коне
Свежею пущей лесной;
То запоет он, то в рог затрубит,
Весел и волен душой.
Крепки литые доспехи его,
Дух не сломился от бед.
Он это — Львиное Сердце Ричард,
Божьего воинства цвет.
«Здравствуй на родине! — слышен ему
Радостный лепет ветвей, —
Слава, король наш, что вырвался ты
Цел из австрийских когтей!»
Полною грудью он пьет благодать
Вольного божьего дня;
Вспомнил о смраде австрийской тюрьмы —
Гонит и шпорит коня!
Пора, пора за ум мне взяться!
Пора отбросить этот вздор,
С которым в мир привык являться
Я, как напыщенный актер!
Смешно все в мантии иль тоге,
С партера не сводя очей,
Читать в надутом монологе
Анализ сердца и страстей!..
Так… но без ветоши ничтожной
Неловко сердцу моему!
Ему смешон был пафос ложный;
Противен смех теперь ему!
Ведь все ж, на память роль читая,
В ней вопли сердца я твердил
И, в глупой сцене умирая,
Взаправду смерть в груди носил!
Пусты улицы все, ночь тиха и светла.
В зтом доме моя дорогая жила.
Уж давно ею город покинут, но дом,
Как и прежде, стоит все на месте одном.
И стоит перед ним человек; и вперил
Взоры он в вышину: руки он заломил,
Полон страшной тоски… И, о ужас! кого
При луне я увидел? Себя самого!
Бледный призрак, двойник мой печальный! Зачем
Подражать ты пришел злым мучениям тем,
Что̀ так много ночей грудь терзали мою
На тех самых местах, где теперь я стою?..
Когда в гробу, любовь моя,
Лежать ты будешь безмолвно,
Сойду к тебе в могилу я,
Прижмусь к тебе любовно.
К недвижной, бледной, к ледяной
Прильну всей силой своею!
От страсти трепещу неземной,
И плачу, и сам мертвею.
Встают мертвецы на полночный зов,
Несутся в пляске, ликуя,
А нас могильный укрыл покров,
В обятьях твоих лежу я.
Встают мертвецы на последний суд,
На казнь и мзду по заслугам,
А нам с тобой хорошо и тут,
Лежим, обняв друг друга.
Отважный риск! Из-за каприза
Поставил жизнь на карту я —
И проиграл… Но ты не смеешь
Грустить, роптать, душа моя!
Саксонцы волю человека
Зовут «небесный мир его»,
Жизнь мной убита, но исполнил
Я прихоть сердца моего.
Мое блаженство, правда, длилось
Одно мгновение; но тот,
Кто опьянел от наслажденья,
Ужли часы считать начнет?
Там, где блаженство, таме и вечность;
Тут в яркий и единый свет
Лучи любви всегда сольются,
Тут времени и места нет!
Разстались мы — и встретились опять.
«Захочешь ли ты ныне, как бывало,
О, милая, меня поцеловать?»
И милая меня поцеловала.
Потом она со смехом, как дитя,
Мне миртовый отросток протянула:
«Взлелей его и вырасти, а я
За ним приду!» — и головой кивнула.
Давным-давно засох отросток тот —
Все милой нет, все милая нейдет,
Но поцелуй все так же пламенеет,
И вижу я опять желанный дом,
И, недвижим, стою перед окном,
Пока восток зарей не заалеет.
Далеко море отражало
Лучи последние заката;
Молчали мы — и все молчало,
Была темна рыбачья хата…
Ночной туман окутал воды,
Лишь чайка в нем одна кружилась,
Под гнетом скорби и невзгоды
Слеза из глаз твоих катилась…
И много слез себе на руки
Лила в ту ночь ты безотрадно,
И с поцелуем, полным муки,
Глотал те слезы я так жадно…
С тех пор все душу беспредельно
Терзают сумрачные грезы, —
Я отравле́н тобой смертельно:
Отравой были эти слезы.
В долине всадник, между гор;
Конь замедляет шаг.
«Ах, ждет ли меня любовь моя
Или тяжкий могильный мрак?»
Ответил голос так:
«Могильный мрак!»
И всадник едет вперед, вперед
И говорит с тоской:
«Мне рано судьба судила смерть,
Ну что же, в земле — покой».
И голос за горой:
«В земле — покой!»
Слеза бежит по его лицу,
И на сердце грусть, тоска:
«Что ж, если в земле лишь найду покой,
То, значит, земля легка».
В ответ издалека:
«Земля легка!»
Моя красавица сияла
Печально-мрачной красотой
И смутно сказку мне шептала
Средь ночи трепетно-немой:
«В саду влюбленные сидели
Под дубом, молча, вдалеке —
У соловьев дрожали трели,
И лунный свет дрожал в реке…
У ног красавицы смущенной
Любовник страстно изнывал —
И вдруг… как призрак, иступленный
Пред ними грозный муж предстал, —
И рыцарь в панцире и каске
На землю рухнулся в крови, —
Таков конец и нашей сказке
И нашей жизни и любви…»
Какою гармонией милой
Все члены роскошные полны!
На стройной красавице-шейке
Качается чудо-головка.
Чарует и трогает вместе
Лицо, на котором смешались
И женщины взгляд сладострастный,
И чистой малютки улыбка.
Когда б на плечах твоих только
Местами, как тени густые,
Пыль нашей земли не лежала,
Сравнил бы тебя я с Венерой,
С богиней Венерой, что вышла
Из волн в красоте лучезарной,
Свежа, как цветок, а при этом
Конечно — и вымыта чисто.
Не раз, мой друг, ты видела, как я
С разряженными куклами сражался,
И как оне позорили меня,
Дивясь, что цел и жив я оставался.
Ты видела, как я изнемогал,
С кичливыми воюя болтунами,
И как не раз я кровью истекал,
Язвимый их змеиными речами.
Ты-ж, твердая душою, как скала,
И маяком, и пристанью была
Моей душе разбитой и томимой.
Пусть грозные валы вокруг встают
И в пристань пусть немногие войдут:
Но кто вошел — тот спи невозмутимо.
Земля — столбовая дорога; на ней
Мы все пассажиры, и разным манером
Несемся, пешком ли, иль взяв лошадей,
Подобно гонцам-скороходам, курьерам.
Друг друга встречаешь, кивнешь головой,
Поклон посылаешь платком из кареты,
И даже обняться бы рады душой,
Да лошади мчатся и времени нету.
Едва лишь на станции встретил я вас,
Любезный мой принц Александр, и два слова
Успели сказать, мы друг другу, как нас
Труба почтальона разлучит уж снова.
Когда ты в суровой могиле,
В могиле уснешь навсегда,
Сойду я, моя дорогая,
Сойду я за тобою туда.
К безмолвной, холодной и бледной
Я, пылко целуя, прижмусь,
Дрожа, и ликуя, и плача,
Я сам в мертвеца обращусь.
Встают мертвецы, кличет полночь,
И пляшет воздушный их рой,
Мы оба — недвижны в могиле,
Лежу я, обнявшись с тобой.
И мертвых день судный сзывает
К блаженству, к мученьям злым;
А мы, ни о чем не горюя,
С тобою обнявшись лежим.
Моя любовь сияет ярко
Красою мрачною своей,
Как сказка летней ночи жаркой,
Унынья полная страстей.
В саду волшебном трепетали
Влюбленные… Была весна…
И соловьи все рокотали,
И томный свет лила Луна…
И пред немой, как мрамор, девой
Склонился рыцарь… Вдруг схватил
Его гигант, дрожа от гнева,
И деву в бегство обратил.
В крови пал рыцарь безоружный;
Исчез гигант, пустынь жилец…
Похоронить меня лишь нужно, —
Тогда и сказке всей конец.