Ты поешь, как Тиртей. Твоя песня
Вдохновенной отваги полна…
Но ты публику выбрал плохую,
Ты в плохие поешь времена.
Тебя слушают, правда, с восторгам
И, дивясь, восклицают потом:
«Как полет его дум благороден,
Как владеет он мощно стихом!»
За стаканом вина не однажды
Тебе даже кричали: «Ура!»
Хором песни твои распевали,
Распевали всю ночь до утра.
За столом спеть свободную песню
Очень любят рабы… Ведь она
И желудку варить помогает,
Да и больше с ней выпьешь вина!
Когда я книжечку твою рукой
Поспешною открыл — мне вдруг предстали
Виденья милыя, что̀ так витали
В дни детства нежнаго передо мною,
Мне вновь предстал собор, что̀ так главою
Вознесся к небесам и что̀ создали
Германцы верные; вновь зазвучали
Колокола с органом, со святою
Молитвою. Вот вижу я… толпятся
Вкруг зданья карлики, наверх влезают
И украшения его ломают.
Напрасно дуб им оголять стараться:
Придет весна вслед за зимой суровой,
И листьями покроется он снова.
Освещенные луною,
Волны искрятся в реке;
Милый с милою несутся
Быстро в утлом челноке.
— Ты бледнеешь и бледнеешь,
Ненаглядная моя!
— Милый! Слышишь? Нагоняет
Нас отцовская ладья...
— Бросим челн, и вплавь скорее,
Ненаглядная моя!
— Милый! Брань отца, и крики,
И проклятья слышу я!
— Голову держи повыше,
Ненаглядная моя!
— Милый! Мне уж в уши входит
Леденящая струя!
— У меня немеют ноги,
Ненаглядная моя!
— Милый! Смерть в твоих обятьях
С наслажденьем встречу я!
Была пора — в безумном ослепленье
Покинул я тебя и край родной;
Меня влекло души моей стремленье —
Пуститься в свет, искать любви живой.
И я пошел, и до изнеможенья
Ходил, искал, просил любви одной,
Но лишь одно холодное презренье
Встречал везде на зов сердечный мой!
Из края в край скитаясь, одинокий,
И не сыскав нигде любви святой,
Я, наконец, с печалию глубокой
Пришел домой и встречен был тобой…
И тут в твоих очах увидел ясно,
Чего искал так долго и напрасно.
На дворе метель и вьюга;
Окна снегом занесло.
Здесь же, в комнатке уютной,
Так спокойно и тепло.
Я сижу в широком кресле;
Предо мной камин трещит;
С закипающей водою
Чайник, песню мне жужжит.
На полу лежит котенок,
Греет лапки у огня…
Думы странные наводит
Яркий пламень на меня.
И забытые явленья
Возникают предо мной,
С потускневшим их сияньем,
С маскарадной пестротой.
Вижу я, в толпе кивают —
Мне красавицы тайком;
И кривляясь арлекины
Скачут с хохотом кругом.
Ветер воет меж деревьев,
Мрак ночной вокруг меня;
Серой мантией окутан,
Я гоню в лесу коня.
Впереди меня порхают
Вереницы легких снов
И несут меня на крыльях
Под давно желанный кров.
Лают псы; встречают слуги
У крыльца с огнем меня:
Я по лестнице взбегаю,
Шумно шпорами звеня.
Освещен покой знакомый —
Как уютен он и тих, —
И она, моя царица,
Уж в обятиях моих.
Ветер воет меж деревьев;
Шепчут вкруг меня листы:
«Сны твои, ездок безумный,
Так же глупы, как и ты».
Спектакль окончен. Занавес спустили.
Толпа изящных дам и кавалеров
Спешит домой. Поэта наградили
Рукоплесканья шумныя партера,
И вот теперь, в большом и темном зданье
Сменило шум угрюмое молчанье.
Но, чу! Близь опустевшей сцены, вдруг,
Послышался какой-то резкий звук;
То лопнула струна в оркестре… крысы
Скребутся где-то и грызут кулисы…
Повсюду ненавистный запах масла…
Вот лампа замигала… и шипя
С отчаяньем — последняя — угасла!
Тот бедный пламень был — душа моя.
Ветер осенний колышет
Листья дерев при луне;
В плащ завернувшись, я еду
Лесом густым на коне.
Мысли, меня обгоняя,
Быстро несутся вперед…
Домик подруги знакомый
Взорам моим предстает.
Лают собаки… С огнями
Слуги встречают меня;
Вот я вхожу, о ступени
Шпорами громко звеня.
В комнате теплой и светлой
Милая плачет одна…
Радостно вскрикнув, на шею
Кинулась другу она.
Шум вкруг меня раздается;
Слышу я говор ветвей:
«Что тебе нужно, безумец,
С глупой мечтою своей?»
Освещенныя луною,
Волны искрятся в реке;
Милый с милою несутся
Быстро в утлом челноке.
— Ты бледнеешь и бледнеешь,
Ненаглядная моя!
— Милый! Слышишь? Нагоняет
Нас отцовская ладья…
— Бросим челн, и вплавь скорее,
Ненаглядная моя!
— Милый! Брань отца, и крики,
И проклятья слышу я!
— Голову держи повыше,
Ненаглядная моя!
— Милый! Мне уж в уши входит
Леденящая струя!
— У меня немеют ноги,
Ненаглядная моя!
— Милый! Смерть в твоих обятьях
С наслажденьем встречу я!
Мне снились страстные восторги и страданья,
И мирт и резеда в кудрях прекрасной девы,
И речи горькия, и сладкия лобзанья,
И песен сумрачных унылые напевы.
Давно поблекнули и разлетелись грезы;
Исчезло даже ты, любимое виденье!
Осталась песня мне: той песне на храненье
Вверял я некогда и радости, и слезы.
Осиротелая! умчись и ты скорее!
Лети, о песнь моя, вослед моих видений!
Найди мой лучший сон, по свету птицей рея,
И мой воздушный вздох отдай воздушной тени!
Улыбке злой не верь, мой друг, но знай,
Что добрыя улыбочки страшнее:
Увидел я в одной улыбке рай,
Зато когтей не видывал острее.
И старому коту не слишком верь,
Но знай, мой друг — опаснее котята;
Взгляни, как весь истерзан я теперь
Лишь оттого, что полюбил когда-то.
Возможно ли, котенок милый мой,
Чтоб я так зло обманут был тобой?
И как твоих когтей я не приметил?
Пока твою я ручку целовал,
Как раненый, от боли я стонал.
О, ангел мой! Зачем тебя я встретил!
Я старинную песенку знаю —
И печальна она, и мрачна:
Как любовью на смерть ранен рыцарь,
Но подруга его неверна.
И ее, драгоценную сердцу,
Принужден он теперь презирать,
И свои же сердечныя муки
За позорныя должен считать.
Появись он теперь на арене,
Кликни клич: «вызываю на бой
Всех, кто пятнышко только посмеет
Отыскать на моей дорогой!» —
Все, конечно, хранили-б молчанье,
Кроме собственной скорби его,
И пришлось бы ему по неволе
Меч направить в себя самого.
Манжеты, бант, нарядный черный фрак —
Таким во сне увидел сам себя я
На торжестве. И предо мной былая
Моя любовь. Я подступил на шаг
И произнес: «Невеста вы? Так, так!
Позвольте вас поздравить, дорогая!»
Но эта фраза, светская, пустая,
В душе моей усилила лишь мрак.
И слезы вдруг с неудержимой силой
Глаза ее прелестные застлали
И облаком сокрыли образ милой.
О звезды-очи, светочи святыни,
Хотя и в жизни так же вы мне лгали,
Как и во сне, — я верю вам доныне.
Осанка величаво-благородна,
Но кроткое хранишь ты выраженье,
Глаза горят, все мышцы в напряжеиье,
Но речь течет спокойно и свободно.
Твой голос нам вещает о народной
Истории, о мудром устремленье
Правительств, о развитье и дробленье
Германии, о связи стран природной.
Таким тебя я в мыслях сохранил!
В наш век самовлюбленного уродства
Отраден вид такого благородства.
И то, о чем со мной ты говорил
Наедине, отечески сердечно,
В моей душе храниться будет вечно.
О свобода! Ты больше не будешь
Босиком по болотам ходить:
Наконец получила ты право
И чулки, и сапожки носить.
И хорошую, теплую шапку
Ты получишь от добрых людей,
Чтобы в зимние дни не могла ты
Как-нибудь отморозить ушей.
Напоят тебя даже, накормят, —
Пред тобой открывается мир…
Но смотри, чтоб на крайности только
Не подбил тебя хитрый сатир.
Уклоняйся от дерзкой отваги,
Не сбивайся с прямого пути
И всегда своего бургомистра
И всех высших начальников чти.
Все думаю о сказочке одной,
В ту сказочку и песня вплетена,
И в песне той любимая, она,
Цветет и дышит дивною весной.
Сердечко есть у девушки у той,
Но вот любовь сердечку не дана,
И глубь его надменностью полна,
И холодом, и гордостью пустой.
Мой друг, ты слышишь сказки старой звуки?
И как напев гудит сурово, властно?
Как девушка смеется жутко-жутко?
Боюсь, что лопнет мозг от тяжкой муки,
И — ах! — ведь это было бы ужасно —
Лишиться напоследок и рассудка.
Как серна робкая, она
Летела предо мною,
По скалам прыгая легко,
С распущеной косою.
Ее догнал я на краю
Крутой скалы прибрежной;
Там сердце гордое ее
Смягчил я речью нежной.
Сидели мы, как в небесах,
Высо́ко и блаженно;
Под нами солнце в бездне волн
Толкнуло постепенно.
И потонуло в бездне воли
Прекрасное светило,
И море шумное над ним
Восторженно бурлило.
Не плачь о солнце! Никакой
Беды с ним не случилось:
Оно со всем своим огнем
В груди моей укрылось.
Они давали мне советы, наставленья,
Не мало почестей я получал от них;
Просили лишь иметь немножечко терпенья,
Суля протекцию по мере сил своих.
Однако, с этой всей протекцией, конечно,
От голода совсем издохнуть я бы мог,
Да славный человек нашелся; он сердечно
Мне руку протянул и истинно помог.
Прекрасный человек! Дает мне хлеба, платья;
Ему я вечную признательность воздам.
Как жаль, что не могу его поцеловать я:
Ведь этот человек прекраснейший — я сам.
Свет для меня был комнатою пыток,
Где за ноги повесили меня,
Где погубили сил моих избыток
При помощи железа и огня.
Кричал от боли я сильнее с каждым годом,
Из горла и из глаз бежала кровь ручьем;
Тут девушка дала мне мимоходом
Еще удар последний молотком.
Ей было любопытно видеть муки,
Конвульсии, сводящие мне руки,
Язык в крови, страданье членов всех;
И боль моя, предсмертное хрипенье
Ей музыкой казались в те мгновенья,
И вызывали только грубый смех.
Непонятной тоской
Мое сердце полно, —
Сказку старую все
Повторяет оно…
Вечер светел и свеж,
Рейн спокойно бежит,
На вершинах холмов
Луч вечерний горит.
Лорелея вдали,
Над утесом крутым,
Чешет злато кудрей
Гребешком золотым, —
Чешет кудри свои
С чудной песнью она:
Негой знойной любви
Эта песня полна…
И пловец в челноке
Пораженный сидит, —
Он не смотрит на путь,
Все на деву глядит.
Разобьется у скал
И потонет ладья, —
И пловец проклянет,
Лорелея, тебя!