Счастлив, кто мирно в пристань вступил,
И за собою оставил
Море и бури,
И тепло и спокойно
В уютном сидит погребке
В городе Бремене.
Как приятно и ясно
В рюмке зеленой весь мир отражается!
Как отрадно,
В Фуле есть король. Он любит
Пить шампанское одно,
И теряет он сознанье
Каждый раз, как пьет вино.
Историческою школой —
Славной свитой — окружен,
И, владея очень плохо
Языком, лепечет он:
Завещанье свое принимаюсь писать.
Скоро, скоро в гробу перестану страдать:
Муки жизни так сердце мое истомили:
Что дивлюсь — почему я давно не в могиле.
O, Луиза, подруга моя по судьбе!
Я двенадцать рубах завещаю тебе,
Сотню блох — счет блохам я веду на удачу —
И моих триста тысяч проклятий в придачу.
Старушка у окошка;
В постели сын больной.
«Идет народ с крестами:
Не встанешь ли, родной?»
«Ах, болен я, родная!
В глазах туман и мгла.
Все сердце изболело,
Как Гретхен умерла».
Уж солнца круг, краснея и пылая,
К земле спускался, и в пурпурном свете
Цветы, деревья и поток далекий
Безмолвно и недвижимо стояли.
«Смотри, смотри! — воскликнула Мария, —
Как плавает то золотое око
В волнах лазурных!» — «Тише, бедный друг!» —
Сказал я ей — и чудное движенье
Увидел я в дрожащем полусвете.
Там образы туманные вставали,
Разстаться мы должны, и искренно вполне
Теперь ты думаешь, что плачешь обо мне,
Но, милая жена, ты этого не знаешь,
Что о самой себе ты слезы проливаешь.
Скажи, ты думала-ль о том когда-нибудь,
Деля со мной тревожной жизни путь,
Что волею судьбы сошлись мы в мире оба
И что связала нас она до двери гроба?
Вдвоем могли смотреть мы радостно вперед,
Расстаться мы должны, и искренно вполне
Теперь ты думаешь, что плачешь обо мне,
Но, милая жена, ты этого не знаешь,
Что о самой себе ты слезы проливаешь.
Скажи, ты думала ль о том когда-нибудь,
Деля со мной тревожной жизни путь,
Что волею судьбы сошлись мы в мире оба
И что связала нас она до двери гроба?
Вдвоем могли смотреть мы радостно вперед,
Вот идут они попарно
В светло-синих сюртучках.
Щечки их здоровьем пышат,
Радость светится в глазах!
Как они послушны, кротки
Эти милые сиротки!
В каждом сердце симпатию
Пробуждает детский вид.
И от милостыни щедрой
Из «Романцеро»
Вздымалося море, луна из-за туч
Уныло гляделась в волне.
От берега тихо отчалил наш челн,
И было нас трое в челне.
Стройна, недвижима, как бледная тень,
Пред нами стояла она.
На образ волшебный серебряный блеск
Порою кидала луна.
В глухую ночь, в блаженном сне,
Сошла любимая ко мне;
Волшебной силой, колдовской,
Ко мне явилась, в мой покой.
Она, прелестная, она!
Улыбка кроткая ясна;
Гляжу — и сердце рвется ввысь,
Слова потоком полились:
Он низко пал… Тамбурмажора
Не узнаю я больше в нем!
А в дни империи бывало,
Каким глядел он молодцом!
Он шел с улыбкой перед войском,
И палкой длинною махал.
Галун серебряный мундира
При свете солнечном блистал.
Влюбленный в муху с давних пор,
Вздыхая, жук сел на забор:
— О, будь моей женою, муха,
И тела моего, и духа!
Тебе шепну я на ушко:
Из золота мое брюшко,
Перед моей спиной все спины —
Был пудель, Брут. Могу сказать я смело,
На имя то имел он все права.
Про ум его и доблести гремела
По всей стране стоустая молва.
Терпения и правил самых строгих
И верности являл он образец.
Блестящий перл, меж всех четвероногих,
Людьми был чтим, он как Натан мудрец.
Ценя его достойно по заслугам,
Ему во всем хозяин доверял;
Прекрасное солнце
Спокойно склонилось в море,
Зыбкие волны окрасила
Темная ночь,
И только заря осыпает их
Золотыми лучами;
И шумная сила прилива
Белые волны теснит к берегам,
И волны скачут в поспешном веселье,
Как стада белорунных овец,
Кошка была стара и зла,
Она сапожницею слыла;
И правда, стоял лоток у окошка,
С него торговала туфлями кошка,
А туфельки, как напоказ,
И под сафьян и под атлас,
Под бархат и с золотою каймой,
С цветами, с бантами, с бахромой.
Но издали на лотке видна
Средь тихой ночи, в сладком сне
Явилась милая ко мне;
В глухую ночь, в свой скромный дом
Ее привлек я волшебством.
Он здесь, мой образ неземной,
С улыбкой кроткой предо мной,
Забилось сердце у меня,
И говорю ей страстно я:
Как весело в замке Тюильри
Зеркальные окна блистают,
И все же там средь белого дня
Старые тени гуляют.
Является в Pavиllиon'е dе Florе
Мария-Антуанетта;
Она справляет там утром lеvеr
По всем статьям этикета.
Ты смотришь на меня, о, девушка моя,
Все отгадавшими, прекрасными глазами…
Да, ты права! Есть бездна между нами:
Ты так добра — так гадок я!
Так гадок я, так желчь мою волнует кровь!
В дар от меня лишь смех холодный получала
Та, что была всегда и кротость, и любовь,
И даже, ах, ни разу не солгала!
Огненно-красное солнце уходит
В далеко волнами шумящее,
Серебром окаймленное море;
Воздушные тучки, прозрачны и алы,
Несутся за ним; а напротив,
Из хмурых осенних облачных груд,
Грустным и мертвенно-бледным лицом
Смотрит луна; а за нею,
Словно мелкие искры,
В дали туманной
Я смотрю на тебя — и глазам я не верю своим…
Чудный розовый куст представляется им;
Аромат из него одуряющий
Бьет в мой мозг, что-то вдруг вспоминающий…
Был в ту пору безумен и молод я… Ах,
Нынче стар и безумен… В глазах
Закололо… Теперь я словами
Говорить принужден, да вдобавок — стихами…
Тяжело мне… Найду ли слова?
Полно сердце мое и пуста голова!
Все сладкое, все, что так манит собой,
Я все перенюхал на кухне земной;
Чем славится мир наш, чем может гордиться,
Я всем понемножку успел насладиться:
Я кофе пивал, пирожки поедал,
Я сахарных кукол взасос целовал;
Жилетки и фраки на мне то и дело
Менялись. А что в кошельке-то звенело!
Как Геллерт, я мчался на борзом коньке,
И строил я замки себе вдалеке;
Крапулинский и Вашляпский,
Родовитые поляки,
Храбро бились с москалями
Как присяжные рубаки.
Вот они уже в Париже…
Так на свете все превратно!
Впрочем, жить—как и погибнуть —
За отечество приятно.
Снова я в сказочном старом лесу:
Липы осыпаны цветом;
Месяц, чаруя мне душу, глядит
С неба таинственным светом.
Лесом иду я. Из чащи ветвей
Слышатся чудные звуки:
Это поет соловей про любовь
И про любовныя муки.
На прозрачном ручейке
Стрекоза-красотка пляшет,
Прихотлива и легка,
Бойко крылышками машет.
В упоении жучки
Созерцают диво-талью,
Спинки чудную эмаль,
Платье с синею вуалью.
Больной лежал в постели,
В окно смотрела мать.
— Процессия уж близко —
Сынок, тебе бы встать!
«Я рад бы встать, родная,
Но силы нет дохнуть;
По Гретхен я тоскую
И тяжко ноет грудь».