Долго в этой жизни темной
Образ милый мне блистал;
Но исчез он, — и как прежде,
Я бродить в потемках стал.
Как ребенок запевает
Песню громкую в потьмах,
Чтобы ею, хоть немного,
Разогнать свой детский страх.
Бей в барабан и не бойся беды,
И маркитантку целуй вольней!
Вот тебе смысл глубочайших книг,
Вот тебе суть науки всей.
Людей барабаном от сна буди,
Зорю барабань, не жалея рук,
Маршем вперед, барабаня, иди, —
Вот тебе смысл всех наук.
Стучи в барабан и не бойся,
Целуй маркитантку под стук;
Вся мудрость житейская в этом,
Весь смысл глубочайший наук.
Буди барабаном уснувших,
Тревогу без устали бей;
Вперед и вперед подвигайся —
В том тайна премудрости всей.
Дождь осенний льется; ветер
Ходит, воя и свистя…
Где теперь моя бедняжка —
Боязливое дитя?
Вижу — в комнате уютной
Прислонившись у окна,
В ночь угрюмую, сквозь слезы,
Смотрит пристально она.
Дожда̀лся я светлаго мая;
Цветы и деревья цветут,
И по́ небу синему, тая,
Румяныя тучки плывут.
Запели веселыя пташки
В играющей листве лесов,
И белые скачут барашки
На зелени мягких лугов.
Дождался я светлого мая;
Цветы и деревья цветут,
И по́ небу синему, тая,
Румяные тучки плывут.
Запели веселые пташки
В играющей ли́стве лесов,
И белые скачут барашки
На зелени мягких лугов.
Выводя ослов на сцену в басенках твоих,
Называй ты поименно каждого из них;
А иначе выйдет плохо: вдруг из всех углов
Набегут к твоей картине дюжины ослов.
Заревет сейчас же каждый, впавши в ярый гнев:
«Ах, мои вед это уши! Этот мерзкий рев —
Голос мой! Осел-то этоть — я, ей-Богу, я,
И меня сейчас узнает родина моя,
Несмотря на то, что скрыто прозвище мое!
Я в осле представлен этом, я… И-йо! и-йо!»
До боли губы мне нацеловала ты,
Так поцелуями их исцели ты снова;
И — дело ведь не к спеху! — не беда,
Когда до вечера не будешь ты готова.
Ночь целая еще у нас есть впереди,
Подруга милая, и не одно мгновенье
В ночь длинную мы посвятим с тобой
Лобзаньям пламенным и чарам наслажденья.
Дни, года, века ужасной пытки
Шаг за шаг, как серые улитки,
Все ползут — и вдол своей дороги
Далеко вытягивают роги.
Иногда, в пустыне безотрадной,
В темноте могильно непроглядной,
Яркий свет блеснет с волшебной силой,
Точно взгляд моей подруги милой.
Дитя мое, свет глуп и слеп;
Во всех сужденьях ложь.
Он говорит, что у тебя
Характер не хорош.
Дитя мое, свет глуп и слеп;
Тебя ль он оцени́т?
Не знает он, каким огнем
Твой поцелуй горит.
Смерть — это ночь, ароматная, влажная,
Жизнь — это знойный, удушливый день.
День утомил меня, мне уже дремлется,
Ночи целительной близится тень.
Над головой моей липа склоняется,
Песнь соловья там звенит средь ветвей,
Слышу во сне, как меня он баюкает,
Все про любовь мне поет соловей.
Смерть — прохладной ночи тень,
Жизнь — палящий летний день.
Близок вечер; клонит сон:
Днем я знойным утомлен.
А над ложем дуб растет,
Соловей над ним поет…
Про любовь поет, и мне
Песни слышатся во сне.
Смерть подошла! Теперь, теперь скажу я смело
То, что из гордости таил внутри себя:
Лишь для тебя во мне, Мария, для тебя
И билось сердце, и горело!
Мой гроб готов. Идут в могилу опускать…
Там отдых, наконец, найду я…
Но ты, Мария, ты — ты обо мне, тоскуя
И плача, будешь вспоминать.
Смеркался вечер голубой
Над зеркалом залива.
В челне сидели мы с тобой
И плыли молчаливо.
В лучах луны лежал вдали
Волшебный остров, пышный;
Там тучи легкия текли
И песни были слышны.
Слышны звуки флейт и скрипок,
Труб звучанье раздается;
Там подруга дорогая
В танце свадебном несется.
От литавров и кларнетов
Громкий свист и дребезжанье,
А меж ними слышны стоны,
Добрых ангелов, рыданья.
Сладко пел в этот солнечный день соловей,
Ароматная липа дремала.
Ты меня обняла нежной ручкой своей
И без счета, любя, целовала.
Резко ворон кричит… Сад поблек и опал,
Солнце смотрит сквозь тучи несмело…
И тебе равнодушно «прости» я сказал,
И в ответ ты мне светски присела.
Скучно мне! И взор кидаю
Я на прошлое с тоской;
Лучше мир был! И дружнее
Жили люди меж собой…
А теперь… несносно, вяло,
Словно вымер целый свет.
В небесах не стало Бога,
Но и черта больше нет.
«Сколько яду в этих песнях!
Сколько яду, желчи, зла!..»
Что ж мне делать! столько яду
В жизнь мою ты пролила!
«Сколько яду в этих песнях!»
Что ж мне делать, жизнь моя!
Столько змей ношу я в сердце,
Да и сверх того — тебя!
С каким любопытством чайка
Глядит, снижаясь к нам:
Зачем я ухом крепко
Прильнул к твоим губам?
Ей надо узнать, что́ в ухо
Уста твои мне льют:
Туда слова ли только
Иль поцелуи текут?
«Скажи мне, кто вздумал часы изобресть:
В минуты, в секунды все время расчесть?» —
«Холодный и мрачный то был нелюдим:
Он в зимние ночи, хандрою томим,
Все слушал, как мышка скребется в подпечек
Да в щелке кует запоздалый кузнечик».
«А кто изобрел поцелуй и когда?» —
«Пылавшие счастьем и негой уста:
Без счету, без дум целовались они.
Скажи, кто времени придумал разделенья,
Кто выдумал часы и мерныя мгновенья?
Угрюмый человек. —Безмолвьем окружен,
В ночь длинную один сидел и думал он;
Писк мыши под полом он слушал, иль, на смену,
Стук мерный червяка, который точит стену.
Кто создал поцелуй? —Румяных уст чета:
То были свежия, счастливыя уста!
Они, не мудрствуя о многом, целовали…
Сиял один мне в жизни,
Один чудесный лик!
Но он угас — и мраком
Я был затоплен вмиг…
Когда детей внезапно
В лесу застигнет ночь,
Они заводят песню,
Чтоб ужас превозмочь;
Сердце, сердце! что ты плачешь?
Иль судьба тебе страшна?
Полно! что зима отымет —
Все отдаст тебе весна!
А ведь что еще осталось!
Божий мир не обойдешь!
Выбирай себе любое,
Что полюбишь — все возьмешь!
Сердце мне терзали,
Гнали мой покой:
Те — своей любовью,
Те — своей враждой.
Клали в хлеб отраву,
Яд — в напиток мой:
Те — своей любовью,
Те — своей враждой.
Сердца людские рвутся,
А звездам смешно бесстрастным;
Лепечут и смеются
Они на небе ясном:
«Да, всей душой друг друга
Несчастные люди любят,
Томятся от недуга
И жизнь любовью губят.
Сегодня я провел чудесно день,
И вечером ко мне судьба благоволила:
Как Китти хороша, как хорошо вино!
А сердце ненасытно все же было.
Коралловые губки жгли меня
Лобзаньями так страсно, так мятежно,
И темные глаза в мое лицо
Смотрели так умильно, кротко, нежно…
Сегодня у вас вечеринка,
И в комнатах будто бы день;
Сквозь яркия стекла мелькает
И движется стройная тень.
Меня ты не видишь: в потемках
Стою я внизу, под окном;
А в сердце моем и подавно
Не видишь — так сумрачно в нем.
Священный союз заключили
Горячия наши сердца —
И тесно с друг другом сомкнулись,
Чтоб биться вдвоем до конца.
Была на груди твоей роза
Посредницей наших сердец…
Мы очень теснили бедняжку —
И смяли совсем наконец.
Священный союз заключили
Горячие наши сердца —
И тесно с друг другом сомкнулись,
Чтоб биться вдвоем до конца.
Была на груди твоей роза
Посредницей наших сердец…
Мы очень теснили бедняжку —
И смяли совсем наконец.
С востока брели три святые волхва,
Везде узнавая: «Скажите,
Как, добрые люди, пройти в Виѳлеем?
Дорогу вы нам укажите».
Никто указать им дороги не мог,
Но это послов не смутило:
Звезда золотая вела их вперед
И ласково с неба светила.
Своею щекою к моей ты прильни,
И слезы пусть вместе струятся;
Тесней свое сердце прижми к моему, —
Пусть общим огнем загорятся.
Когда же в тот сильный огонь потекут
Обильной рекой наши слезы,
И крепко тебя мои руки сожмут, —
Умру я от сладостной грезы!…
Своей щекой прильни к моей —
Пусть вместе наши слезы льются,
И сердцем к сердцу жмись сильней —
Пусть вместе пламенем зажгутся.
Когда же потекут рекой
В то пламя слезы разставанья,
Я, охватив твой стан рукой,
Умру от сладкаго страданья.
Свет и слеп, и завистлив, и глуп. Каждый день
Это тысячи раз повторяют;
Пусть же толки его мимолетную тень
На тебя так жестоко бросают;
Пусть сердечко твое осуждают они, —
Ведь враги, дорогая, не знают,
Как блаженны лобзанья и ласки твои
И каким они зноем пылают!..
Свет близорук, свет недалек,
И скаждым днем пошлеет!
Представь, прелестный мой дружок:
Бранить твой характер смеет!
Свет близорук, свет недалек!
Он глупо тебя отвергает:
Что твой поцелуй так блаженно глубок,
Так сладостно жгуч, — он не знает!
Свадебной радости по́лны
Скрипки и флейты поют.
Вот мою милую волны
Быстрого танца несут.
Трубы грохочут; несется
Гул и гуденье и звон;
Тихо меж них раздается
Плачущих ангелов стон.