Мы сехали под ночь в карете
С почтового вместе двора
И, крепко прижавшись друг к другу,
Шутили, смеясь, до утра.
Когда ж рассвело, удивились
Нежданной мы вещи с тобой:
Сидел между нами в карете
Амур, пассажир даровой.
Мы плыли с тобой, дорогая,
К неведомым, дальним краям…
Тиха была ночь, и беззвучно
Скользил наш челнок по волнам.
* * *
На острове духов волшебном,
При трепетном свете луны,
В тумане ночном были песни,
Прекрасныя песни слышны…
* * *
Мы долго и много друг друга любили,
Но в добром согласье и мире мы жили,
И часто мы в «Мужа с Женою» играли,
Но ссоры и драки совсем мы не знали.
И тешились вместе, и вместе смеялись,
И нежно ласкались, и все целовались,
И, в жмурки играя, из детской забавы,
Зашли мы далеко, в леса и дубравы…
И спрятаться так хорошо мы успели,
Что после друг друга найти не сумели.
Мою печаль, мое мученье
Я в это влил произведенье;
Когда раскроешь ты его —
Раскроешь вместе с ним глубь сердца моего.
Мотылек влюбился в розу
И порхает все над ней,
А над ним блестит, порхает
Солнца луч в красе своей.
А в кого влюбилась роза?
Кто в мечтах ее всегда?
Соловей ли сладкозвучный?
Иль вечерняя звезда?
Что мне в том, не знаю право!
Всех люблю сердечно я:
Море отдыхает под лучом луны,
Еле-еле слышен плеск его волны,
Робко и уныло дышит грудь моя,
O старинной песне думаю все я;
O старинной песне, где поется мне
О зарытых в море на глубоком дне
Городах, откуда сквозь морской покров
Слышатcя молитвы, звон колоколов.
Коль быть ты захочешь моею женой, —
Узнаешь завидную долю:
Тебе я доставлю веселостей рой,
И дам тебе полную волю.
И брань, и капризы сносить я готов
Без ропота, с кроткой душою;
Но если моих ты не взлюбишь стихов,
То знай, — разведусь я с тобою.
Много слышал добрых я советов,
Наставлений, ласки и обетов;
Говорили: «Только не ропщите,
Мы уж вас поддержим, погодите!»
Я поверил, ждал, заботы кинул,
И едва от голоду не сгинул…
Да нашелся добрый человек,
Поддержал, спасибо, он мой век.
Мне снился пыл неистовых измен,
И резеда, и локоны, и встречи,
И уст сладчайших горестные речи,
И сумрачных напевов томный плен.
Поблекли сны, развеялись виденья,
И образ твой, любимая, поблек!
Осталось то, что воплотить я мог,
Давно когда-то, в звуки песнопенья.
Мне снился пыл томлений и измен,
И резеда, и локоны, и встречи,
И уст сладчайших горестные речи,
И сумрачных напевов томный плен.
Поблекли сны, развеялись виденья,
И образ твой, любимая, поблек!
Осталось то, что воплотить я мог,
Давно когда-то, в звуки песнопенья
Мне снился край безлюдный и далекий,
Окутанный покровом снеговым.
В тот снег зарыт лежал я одинокий,
Заснувши сном холодным. гробовым.
Мириады звезд, сияя над могилой,
Глядели вниз с угрюмой вышины;
Их взор горел победоносной силой
И полон был любви и тишины.
Мне снилось, что месяц так грустно светил,
И звезды так грустно светили;
И был унесен я в тот град, где любил,
За многие тысячи милей.
И к дому любезной моей приведен,
Крыльца целовал я ступени,
Которых краями касался хитон,
Ее покрывавший колени.
Мне снилось царское дитя
С больными, бледными щеками…
Под липой мы сидели с ней,
Полны любви, сплетясь руками.
— Не нужен мне отцовский трон,
Его держава золотая;
Я не хочу его венца —
Тебя хочу я, дорогая!
Мне снилось снова, что царская дочь,
Полна непонятной тоскою,
Со мною под липой сидела всю ночь,
Безумно обнявшис со мною.
«Не нужно мне трона отца твоего,
Не нужно его самовластья,
Ни тяжкой короны, ни скиптра его —
Мне нужно тебя, мое счастье!»
Мне снилось: печально светила луна,
И звезды печально светили;
В тот город, в котором осталась она,
Я мчался за многия мили.
Примчался и каменный дома порог
Так пламенно стал целовать я —
Те камни, что̀ милых касалися ног,
Касались краев ея платья…
Земля — столбовая дорога; на ней
Мы все пассажиры, и разным манером
Несемся, пешком ли, иль взяв лошадей,
Подобно гонцам-скороходам, курьерам.
Друг друга встречаешь, кивнешь головой,
Поклон посылаешь платком из кареты,
И даже обняться бы рады душой,
Да лошади мчатся и времени нету.
Жил я верою одною
В то, что поцелуи жен
Нам назначены судьбою
От начала всех времен.
Целовать и целоваться
Так серьезно я умел,
Точно должен был стараться
Над решеньем важных дел.
Жил на свете чорт; к нему
Обезьянка раз явилась
И назойливо за хвост
Дергать беднаго пустилась.
Растерялся чорт; не знал,
Как спровадить гостью злую,
Выл, ревел — и наконец
Дал монету золотую.
Жил на свете черт; к нему
Обезьянка раз явилась
И назойливо за хвост
Дергать бедного пустилась.
Растерялся черт; не знал,
Как спровадить гостью злую,
Выл, ревел — и наконец
Дал монету золотую.
Жил-был старый король,
С седой бородою да с суровою душою,
И, бедный старый король,
Он жил с женой молодою.
И жил-был паж молодой,
С головой белокурой да с веселой душою…
Носил он шлейф золотой
За царской женой молодою.
Жил-был король суровый,
Старик седой, угрюм душой;
И жил король суровый
С женою молодой.
И жил-был паж веселый
Кудряв, и юн, и смел душой;
Носил он шлейф тяжелый
За юной госпожой.
Жизнь —это знойный летний день,
А смерть —прохладной ночи тень.
День смеркся; я ищу покоя,
Усталый от трудов и зноя.
Мне снится: дуб навес ветвей
Раскинул над моей постелью.
И в темной листве звонкой трелью
Гремит влюбленный соловей.
Жизнь — ненастный, мучительный день;
Смерть — ночная, прохладная тень.
Уже смерклось. Сон вежды смежи́л;
Я устал: меня день истощил.
Вот уж ива стоит надо мной…
Там запел соловей молодой, —
Звонко пел про любовь свою он.
Его песням я внемлю сквозь сон.
Живыя чувства разцветают
И отцветают в свой черед;
И вновь цветут… и вянут снова…
И так до гроба все идет…
Я это знаю… Мыслью этой
Смущен мой мир, моя любовь,
И к сердцу, умному некстати,
Тревожно приливает кровь…
Живые чувства расцветают
И отцветают в свой черед;
И вновь цветут… и вянут снова…
И так до гроба все идет…
Я это знаю… Мыслью этой
Смущен мой мир, моя любовь,
И к сердцу, умному некстати,
Тревожно приливает кровь…
Дева с свежими устами,
С тихой ясностью очей,
Ты, младенец мой прелестный,
Ты живешь в мечте моей.
Длинен этот зимний вечер,
Быть хотел бы я с тобой
И болтать весь длинный вечер
В тихой комнатке с тобой.
Я к устам моим прижал бы
Ручку белую твою
Жаркое играет лето
На щеках твоих;
Зимний холод веет
В сердце молодом.
Скоро все изменится,
Милая моя!
В сердце будет лето,
На щеках зима.
Если ты с дамой сошелся, любезный дружок, сохраняй
Тайну и имя ее осторожно скрывай;
Ради ее, коли это с порядочной женщиной связь, —
Ради себя, коль находишь ты в ней пошловатую грязь.
Если ты связан интимно с дамой,
Мой друг, скрывай ее имя упрямо!
Ради нее — если дама дворянка,
Ради себя — если дама мещанка.
Если только ты не слеп,
Погляди в мои напевы:
Ты увидишь, там блуждает
Дивный образ юной девы.
Если только ты не глух,
Услыхать и смех сумеешь,
От ее вздыханья, пенья
Сердцем, бедный, поглупеешь.
Друг! Ты все одну стрекочешь
Песню про свои напасти!
Иль высиживать все хочешь
Лишь птенцов давнишней страсти?
Ах! Цыплята все скребутся,
Скорлупа тесна цыпленку;
Выползли, пищат, трясутся,
Хвать — и запер их в книжонку.
Друг любезный! Ты влюбился…
Горе новое пришло…
В голове твоей туманно,
А на сердце так светло…
Друг любезный! Ты влюбился,
Но не хочешь говорить…
Но я вижу — счастье сердца
Чрез жилет твой ужь сквозит…
Друг, какое преступленье!
Изменил ты жирной Анне
И отдался этой тощей,
Точно спичка, Марианне.
Соблазняться мясом — это
Я оправдываю смело;
Но вести любовь с костями —
Омерзительное дело.
Дорогою старой плетусь я опять,
По улице — старой знакомой,
И вновь мимо дома желанной иду,
Пустого, забытаго дома.
И кажутся улицы тесными мне,
Несносна мне здесь мостовая,
Валятся как будто дома на меня;
Иду я, все шаг ускоряя.
Долго в этой жизни темной
Образ милой мне блистал;
Но исчез он — и, как прежде,
Я бродить в потемках стал.
Как ребенок запевает
Песню громкую впотьмах,
Чтобы ею хоть немного
Разогнать свой детский страх,