И если ты будешь моею женой,
Завидную выберешь долю:
Начнутся забавы одна за другой,
Плезиров и радостей вволю.
Бранись и шути, сколько хочешь, — я тих,
Безмолвно всему покорюся;
Но, если стихов не похвалишь моих,
Я тут же с тобой разведуся.
Идет за племем племя,
Идет за годом год;
А все любовь былая
Из сердца вон нейдет.
Лишь раз тебя б увидеть,
И пасть к твоим ногам,
И молвить, умирая:
«Я вас люблю, Madamе!»
И днем, и ночью (я имел на то причины)
Осмеивались мной и дамы, и мужчины;
Не мало глупостей я в жизни натворил,
Но действуя умно, сильней себе вредил.
Девица зачала и родила. Ну, что же?
Об этом горевать и слезы лить негоже.
Кто не был дураком хоть раз за весь свой век,
Тот не был никогда и умный человек.
И день и ночь стихи я сочинял —
И ничего в итоге не добился;
В гармониях век целый утопал
И все-таки ни с чем в итоге очутился.
Играет буря танец,
В нем свист, и рев, и вой;
Эй! Прыгает кораблик,
Веселый паяц ночной.
Вздымает гулкое море
Живые горы из вод;
Здесь пропасти чернеют,
Там белая башня растет.
И в повседневных грезах,
В бессоннице неизменной
Твой в сердце не умолкает
Смех, для меня бесценный.
Помнишь, как в Монморанси
Верхом на осла ты села
И вдруг, не удержавшись,
В чертополох слетела?
Земля так долго скаредна была;
Май наступил — у ней опять щедро́ты;
Повсюду смех, и радость, и хвала —
Но у меня смеяться неть охоты.
Цветы растут; бубенцами звеня,
Идут стада; по-человечьи птица,
Как в сказке, говорит — что́ мне их болтовня?
На все могу я только злиться.
Земля оделась вся в роскошные цветы,
Зеленый лес вверху соплел свои листы
Победной аркою; пернатый хор гремит,
Песнь встречи радостной из уст его летит.
Примчалась чудная красавица-весна;
Глаза ее блестят, вся кровь огнем полна;
Ее вам нужно бы на свадьбу пригласит —
Там, где цветет любовь, приятно ей гостит.
Здесь место есть… Самоубийц
Тела там зарываются…
На месте том плакун-трава
Одна, как тень, качается…
Я там стоял… Душа моя
Тоскою надрывалася…
Плакун-трава в лучах луны
Таинственно качалася.
Звезды, с неба протяните
Золотые к милой нити;
Бледный, горестный поэт
Верен ей и шлет привет.
Звезды ночи золотыя, поклонитесь моей милой
И скажите, что я тот же — как и некогда — унылый,
С болью в сердце безпримерной
И попрежнему ей верный.
Звезды ночи золотые, поклонитесь моей милой
И скажите, что я тот же — как и некогда — унылый,
С болью в сердце беспримерной
И по-прежнему ей верный.
Каждый раз, как на нашей холодной земле
Молодые сердца разбиваются,
Из эфира недвижных, полночных небес
Звезды, глядя на нас, улыбаются.
«О, несчастные люди! они говорят:
С сердцем любящим в мир вы приходите,
Но мученья любви вас приводят к тому,
Что друг друга в могилу вы сводите.
За тебя, дитя, боюсь я
И стараюсь сам немало,
Чтобы ты ко мне любовью
Никогда не воспылала.
На свои успехи в этом
Все же я гляжу уныло
И порой мечтаю все же:
Если б все же ты любила!
Застыло сердце в скуке безотрадной,
В холодный мир вступаю как чужой,
В исходе осень, и туманной мглой
Окутан край окрестный неприглядный.
И ветер, воя, вьет с тоскою жадной
И покрасневших листьев крутит рой,
Вздыхает лес, дымится луг нагой,
К тому же — дождик беспощадный.
Зарыт на дальнем перекрестке
Самоубийцы труп в песок,
Над ним растет цветочек синий,
Несчастных грешников цветок.
Там я стоял, вздыхая… Вечер
Все сном и холодом облек,
И при луне качался тихо
Несчастных грешников цветок.
Залив Бискайский был ей
Отчизной, говорят;
Она уж в колыбели
Замучала двух котят.
Потом через Пиренеи
Бежала она босиком.
Глазеть на великаншу
Валил Перпиньян валом.
Закутавшись в тучи, спят боги
В тумане небесного свода;
Отсюда храпенье их слышу…
У нас же шумит непогода.
Разбить наш корабль хочет буря.
Ей подвиги любы такие…
Ах, кто укротит эти ветры
И буйные волны морские!
Закрыв глаза ей, алый рот
Люблю я целовать;
Она покоя не дает —
Причину хочет знать.
И с вечера не устает
До утра приставать:
«Зачем, когда целуешь рот,
Глаза мне закрывать?»
(Из Гейне)
Закралась в сердце грусть — и смутно
Я вспомянул о старине —
Тогда все было так уютно
И люди жили как во сне…
А нынче мир весь как распался:
Все кверху дном, все сбились с ног —
Господь-Бог на небе скончался,
И в аде Сатана издох.
Зазвенело в песне звонкой
Все, что я в душе таил, —
Бог любви свою ручонку
Здесь, конечно, приложил.
Он маэстро в театре сердца
Моего, — и каждый миг
Превращает в звуки скерцо
Дум и чувств моих язык.
Блаженный миг, когда под нашим поцелуем
У почки с трепетом раскроются листы;
Когда ж во блеске всем созревшей красоты
Достался нам цветок — не меньше мы ликуем.
Осторожней, душа ты бессмертная, будь,
Чтоб беды не случилось с тобою,
Как расстанешься с жизнью земною.
Среди смерти и ночи лежит тебе путь.
Пред столицею света, у врат золотых,
На часах стоят божьи солдаты.
Спросят только про то, как жила ты;
А про имя и званье нет спроса у них.
Безоблачно небо, нет ветру с утра,
В большом затрудненье торчат флюгера:
Уж как ни гадают, никак не добьются,
В которую сторону им повернуться?
Осень 1856 (?)
Без забот, печали и недуга
Человек лежит в обятьях друга;
Вдруг к нему определенье рока
Принесло ; далеко
От своих и близких, и друзей
Уходить он должен поскорей.
Беги со мной и будь моей,
На сердце отдохни моем;
Ты на чужбине в нем найдешь
И край родной, и отчий дом.
***
Откажешь ты,—умру я здесь;
Тогда ты станешь сиротой.
Как на чужбине—будешь ты
«Беги со мной! будь мне женой!
На сердце отдохни моем!
Оно тебе в стране чужой —
Родимый край, родимый дом.
Иль лягу я в земле сырой,
И будешь в мире ты одна,
И будет дом родимый твой
Тебе чужая сторона!»
Возьми барабан и не бойся,
Целуй маркитанку звучней!
Вот смысл глубочайший искусства,
Вот смысл философии всей!
Сильнее стучи и тревогой
Ты спящих от сна пробуди!
Вот смысл глубочайший искусства;
А сам маршируй впереди!
Ах, я слез любовных жажду,
Жажду нежно-скорбных снов
И боюсь, что эту жажду
Утолю в конце концов.
Ах, небесной муке сладкой
Вновь любовь открыла путь,
Яд любви проник украдкой
В неокрепнувшую грудь.
«Ах, песню старую, друг милый,
Зачем затягиваешь вновь?
Зачем, как курица на яйцах,
Всегда высиживать любовь?
«История одна и та же:
Разбив скорлупку стен своих,
Пищат и мечутся цыплята —
А ты в стихи сажаешь их».
А ведь кастраты плачут,
Лишь песня сорвется с губ;
И плачут, и судачат,
Что голос мой слишком груб.
И нежно поют хоралы
Малые голоски
Колокольчики, кристаллы, —
Они высоки и легки.