Шел Генрих, бледный и худой;
Склонясь на подоконник,
Гедвига молвит: «Боже мой,
Как бледен — совсем покойник!»
Он кверху возвел пылающий взор,
Взглянул на ее подоконник,
И вот от любви и она с тех пор
Совсем бледна — как покойник.
Она с него днем не сводит глаз,
Опершись на подоконник,
А ночью в обятьях его — в тот час,
Когда нас пугает покойник.
Подождите терпеливо:
Еще все из сердца рвется
Старой боли стон, и живо
В новых песнях отдается.
Подождите, в жизни новой
Эхо боли расплывется, —
Из груди моей здоровой
Песнь весенняя польется.
Под Липами, мой друг, найдешь
Ты сердцу пищи много:
Красавиц здесь не перечтешь,
Усеяна дорога.
Да, здесь их самый пышный цвет,
Украшенных шелками…
Недаром на́звал их поэт
«Ходячими цветками».
Какие шали на плечах!
А шляпки, а платочки!
И что за дивный блеск в очах!
А шеи-то, а щечки!
Погребен на перекрестке
Тот, кто кончил сам с собой;
На его могиле вырос
Грешноцветник голубой.
Я стоял на перекрестке
И вздохнул… В ночи немой
При луне качался тихо
Грешноцветник голубой.
Ты сияешь в алмазах, как в звездах полнота,
Твое—чего жаждет хлопочущий свет!
Прозрачней а глубже небес твои очи —
Чего жь, дорогая, чего еще нет!
Дорогая! я звуками песень волшебных
Про чудныя очи наполнил весь свет!
И в дивных тех песнях ты будешь безсмертна —
Чего ж, дорогая, чего еще нет!
Те любимыя очи, те очи родныя
Забыт весь мятущийся не дал мне свет!
Сгубила меня ты очами своими —
Чего ж, дорогая, чего еще нет!
Племена уходят в могилу,
Идут, проходят года,
И только любовь не вырвать
Из сердца никогда.
Только раз бы тебя мне увидеть,
Склониться к твоим ногам,
Сказать тебе, умирая:
«Я вас люблю, !»
Плачу я, в лесу блуждая.
Дрозд за мной по веткам скачет,
На меня он все косится
И щебечет: «Что он плачет?»
«Ты спроси своих сестричек,
Умных ласточек спроси ты,
У которых гнезда прямо
Над окошком милой свиты!»
Плакал я во сне: мне снилось,
Что в могиле ты лежала;
Я проснулся — и слезинка
По щеке моей бежала.
Плакал я во сне: мне снилось,
Что пришла пора разлуки;
Я проснулся — и лилися
Долго слезы горькой муки.
Плакал я во сне: мне снилось,
Будто я любим тобою;
Я проснулся — слезы льются
И теперь еще рекою.
Письмо, что ты мне написала,
Меня ни чуть не испугало.
Меня не любишь ты давно?
Но что же длинно так оно?
Тетрадь исписанная мелко,
Страниц в двенадцать не безделка!
Когда хотят отставку дать,
Не станут длинно так писать!
Письмо, что она написала,
Весьма умилительно было:
Любить она будет безмерно,
Ужасно, до самой могилы!
Жестоко скучает бедняжка:
«Совсем от разлуки больна я,
Ты в Англию должен приехать,
Минуты одной не теряя».
Печально и вместе забавно,
Когда убеждаемся мы,
Что любят два сердца друг друга,
Но верить не могут умы.
Ты слышишь ли, крошка, как много
Любви в моем сердце? Она
Головкой качает: «Бог знает,
Кому та любовь отдана!»
Печален по роще брожу;
А дрозд мне с кудрявой березы
Щебечет: «О чем твои слезы?»
Да что тебе, птица, скажу?
Ведь, верно, печаль мою знают
Касатки, сестрицы твои,
Что умные гнезда свои
Над окнами милой свивают.
Песни мои ядовиты:
Как же в них яду не быть?
Цвет моей жизни отравой
Ты облила мне, мой друг!..
Песни мои ядовиты:
Как же в них яду не быть?
Множество змей в моем сердце,
Да еще ты, милый друг!..
Пел соловей, и липа цвела,
Приветно смеялось светило дня;
К себе на грудь ты меня привлекла
И, обняв, целовала меня.
Угрюмо туманился солнечный лик,
Листы опадали под хрип ворон;
И холоден был расставанья миг,
И ты мне отвесила светский поклон.
Певучая флейта со скрипкой…
И трубы звучат все слышней…
То милая с кроткой улыбкой
Танцует на свадьбе своей.
Звук резкий рожка, дребезжанье
Литавров — и тут же, меж них,
Так явственно слышны рыданья
И стон херувимов святых.
Дитя мое, меня конфузишь ты, когда
Под Липами мне кланяешься смело.
Вот как домой придем мы — ну, тогда
Совсем другое дело.
Дитя, мне страшна твоя гибель,
И сам я стараюсь немало,
Чтоб в сердце твоем пономногу
Любовь ко мне вовсе пропала.
Мне это легко удается,
Хоть ото порой и досадно,
И втайне любви твоей прежней
Возврата желаю я жадно.
Дитя! как цветок ты прекрасна
Светла и чиста и мила;
Смотрю на тебя… и любуюсь, —
И снова душа ожила…
Охотно-б тебе на головку
Я руки свои возложил;
Прося чтобы Бог тебя вечно
Прекрасной и чистой хранил.
Дитя! Как полевой цветок, ты
Чиста, прекрасна и мила;
Гляжу я на тебя, и му́ка
Мне смутно в сердце залегла.
И руки над твоей головкой
В мольбе охотно б я сложил,
Прося, чтоб Бог прекрасной, чистой
Тебя навеки сохранил.
День и ночь я все мечтаю
О тебе друг милый мой;
О твоих прекрасных глазках
Об улыбке молодой.
Как бы я хотел с тобою
Вечер длинный разделить;
В уголке твоем уютном
Посидеть, поговорить!
И к губам прижать хотел бы
Ручку белую твою;
Оросить ее слезами
Ручку белую твою!..
Девушку юноша любит,
А ей по сердцу другой,
Другой полюбил другую,
И та ему стала женой.
И девушка тут же, с досады,
Идет, невпопад и невпрок,
За первого встречного замуж,
А юноша — одинок.
Все это старо бесконечно
И вечно ново для нас,
И тот, с кем оно приключится,
Навеки сердцем угас.
Девушка, чьи нежны губки,
Чья улыбка так чиста,
Милая моя малютка, —
О тебе моя мечта.
Долог нынче зимний вечер,
И хотел бы я скорей
Быть с тобой, болтать с тобою
В тихой комнатке твоей.
Я к губам своим прижал бы
Ручку белую твою
И слезами оросил бы
Ручку белую твою.
Девица, стоя у моря,
Вздыхала сто раз подряд —
Такое внушал ей горе
Солнечный закат.
Девица, будьте спокойней,
Не стоит об этом вздыхать;
Вот здесь оно, спереди, тонет
И всходит сзади опять.
Дева — розовыя губки,
Дева — глазки ярче дня! —
Ты моя… моя, красотка!
Разцветай-же для меня…
До̀лог нынче зимний вечер:
Мне-б хотелось быть с тобой, —
Близ тебя сидеть, болтая,
В нашей комнатке простой,
Да капризную рученку
Прижимать к своим губам,
Орошать ее слезами,
Дать простор своим мечтам…
Дева — розовые губки,
Дева — глазки ярче дня! —
Ты моя… моя, красотка!
Расцветай же для меня…
Долог нынче зимний вечер:
Мне б хотелось быть с тобой, —
Близ тебя сидеть, болтая,
В нашей комнатке простой,
Да капризную ручонку
Прижимать к своим губам,
Орошать ее слезами,
Дать простор своим мечтам…
Да, ты страдалица, и не сержуся я…
Нам суждено страдать, прекрасная моя.
Пока не розобьет в нас смерть души больной,
Мы все должны страдать, мой милый, друг, с тобой.
Я видел у тебя презренье на устах,
И видел я, как гнев сверкал в твоих глазах,
И гордо, как волна, вздымалась грудь твоя;
Но все страдаешь ты, страдаешь так, каке я.
И боль незримая дрожит в твоих устах,
И скрытая слеза туманит свет в глазах,
И раны тайныя скрывает грудь твоя —
Нам суждено страдать, прекрасная моя!
Дай ручку мне! к сердцу прижми ее, друг!
Чу! слышишь ли, что̀ там за стук?
Там злой гробовщик в уголочке сидит
И гроб для меня мастерит.
Стучит безумолку и день он и ночь…
Уснул бы — при стуке не смочь.
Эй, мастер! ужь время работу кончать!
Пора мне усталому спать!
Дай же ручку: каждый пальчик
Я еще перецелую,
Обниму тебя еще раз
И уйду, и затоскую…
От твоих лукавых глазок
Нет на свете мне покою —
Все одна загадка мучит:
Сам не знаю, что со мною…
Давно задумчивый твой образ,
Как сон, носился предо мной,
Все с той же кроткою улыбкой,
Но — бледный, бледный и больной —
Одни уста еще алеют,
Но прикоснется смерть и к ним
И все небесное угасит
В очах лобзаньем ледяным.
Давали советы и наставленья
И выражали свое восхищенье.
Говорили, чтоб только я подождал,
Каждый протекцию мне обещал.
Но при всей их протекции, однако,
Сдох бы от голода я, как собака,
Если б один добряк не спас —
Он за меня взялся тотчас.
Вот добряк! За мною он в оба;
Я не забуду его до гроба.
Жаль — не обнять мне его никак.
Потому что сам я этот добряк.
Грустно вошел я в густую аллею,
Где мы с любезной обеты шептали:
Где ее слезы в то время упали,
Там из земли теперь выползли змеи.
Грозит беда, набат раздается,
И — ах! — я голову теряю!
Весна и два красивых глаза,
Вы против меня в заговоре, знаю!
Весна и два красивых глаза
Внушат мне новую глупость вскоре!
Я думаю, что соловьи и розы
Весьма замешаны в их загово́ре…
Голубка и роза, заря и лилея, —
Я прежде любил их, пылая и млея,
Теперь не люблю, и мила мне иная,
Иная, родная, моя неземная;
Ее одну я в сердце лелею —
Голубку и розу, зарю и лилею.
Глупый свет глупеет с каждым днем,
Судит, рядит Бог знает, о чем,
Говорит он в слепоте своей:
Дурень нрав у миленькой моей
Глупый свет глупеет с каждым днем! —
Не узнает он каким огнем
Поцелуй твой сладостный горит,
Что твое обятье говорит…
Глазки весны голубые
Кротко глядят из травы.
Любы вы милой, фиалки, —
С полем расстанетесь вы.
Рву я цветы и мечтаю…
В роще поют соловьи…
Боже мой! кто рассказал им
Думы и грезы мои?
Громко они разглашают
Все, что я в сердце таю…
Целая роща узнала
Нежную тайну мою.