Он начал колдовать сине-зеленым,
Он изумруд овеял бирюзой.
Огонь завил он красною лозой,
И пламени запели тихим звоном.
Собрав купавы по лесным затонам,
Заставил чаши их ронять бензой.
И ладан задымил, как пред грозой
Восходит мгла змеей по горным склонам.
Стал душно-пряным сказочный чертог.
В углах стояли идолы немые,
Вовнутрь, к нему, протягивая выи.
И цвет, что на скрещеньи всех дорог
Расцвета ждет, пред ним расцвел впервые,
И, девой став, у пламени возлег.
Дева Обида, Лебединые крылья,
Восплескала крылами над Доном,
Потому что Донские казаки суть духи насилья,
Их имя, что гордостью было, ныне слито, как с эхом, со стоном.
Их имя, что знаменем было лихого задора,
Уродливым сделалось знаком хлыста,
Кличем беспутного зверства, позора,
В нем душевная грязь, нищета.
Казак означал молодца удалого,
А ныне казак есть наемный палач.
О, Дева Обида, над Доном промчи это слово,
Казацкая мать, ты над сыном продажным восплачь.
Китайский красный занавес так ал,
Что у меня в глазах как бы круженье
Багряных птиц, и призраков служенье
Огням заката на уступах скал.
Здесь Демон Крови краски подыскал.
Вулкан свое готовил изверженье,
Не совершил, и передал внушенье
Тому, кто этот замысел слагал.
Лазурно-изумрудные деревья.
Густые гроздья голубых цветов.
И облачков закреплены кочевья.
И шесть десятков зеркалец, для снов
Той нежной, чья свершилась греза девья,
Кому весь этот свадебный покров.
По облакам, ужь разлученным с громом,
На восемь лун, до будущей весны,
Прошло отяжеленье белизны,
Завладеванье всем, кругом, обемом.
Нет места больше тучкам невесомым,
Что, возникая, таяли как сны,
Нет более мгновенной крутизны
Внезапных туч с их огневым изломом.
Где молнийный повторный поцелуй
Преображал громаду тучевую
В разятый водоем журчащих струй,—
Безцветный цвет на небе ткань немую
Прядет, ведет. О, ветер! Расколдуй
Ту крышку гроба! Я с землей тоскую!
Древостук, иначе дятел,
В роще вешней застучал,
Много дыр законопатил,
Много новых означал.
Длинным клювом по деревьям
Червяковым шел путем,
Многим был конец кочевьям,
Стуки, звуки, шум, погром.
У жучка, опочивальней,
Полз испуганный червяк,
И звучало в роще дальней
Таки-тук и тики-так.
„Ужь какой несносный дятел!“
Прожужжали комары.
„Все стволы он размохнатил.
Убирайся до поры!“
Комарам не послушая,
Длинноклювый древостук
Веселился, отбивая
Тики-так и таки-тук.
КОНИ.
Когда еще не ведали оков,
И не было живым—хлыста с уздою,
Звезда перекликалась со звездою,
Задолго до молчания веков.
В пространствах нескончаемых лугов
Кормились, в числах, кони, с красотою
Горячей. Словно тучи над водою,
Рождали гул копыта без подков.
Охотились за теми косяками
Стрелки кремневых стрел. Здесь каждый юн.
Застрелен, пожран тысячный табун.
Но тот да будет вечно славим нами,
Кем огненная схвачена волна,
Кто в первый раз вскочил на скакуна.
Есть волшебство вещей и их имен,
Есть буквенное, нет, лишь звуковое
Гадание в преджизненном покое,
Что, угадавшись, выявило сон.
Есть в бедных селах колокольный звон,
Есть яростность в ликующем гобое,
Их слушаешь, и хочешь слушать вдвое,
Затем, что в них угадан небосклон.
От пламеней вселенскаго пожара
До первых капель кроткаго огня,
Что влагой стал, дождем упал, звеня,—
В сознаньи звуковая зрела чара,
Колодец угадания, без дна.
Так всколосились в мире имена.
Бывает встреча мертвых кораблей,
Там далеко, среди Морей Полярных.
Меж льдов они затерты светозарных,
Поток пришел, толкнул богатырей.
Они плывут навстречу. Все скорей.
И силою касаний их ударных
Разорван лик сокрытостей кошмарных,
И тонут тайны в бешенстве зыбей.
Так наше Солнце, ставшее светилом
Для всех содружно-огненных планет,
Прияло Смерть, в себя приявши Свет.
И мы пойдем до грани по могилам,
Припоминая по ночам себя,
Когда звезда сорвется, свет дробя.
С тобой, моя желанная мечта,
Изведал я, в сияньи зорь, лобзанье,
Единственность призывного касанья,
Ты каждый миг — и та же, и не та.
Ключ жизни, утро Мая, красота,
Таинственность священного сказанья,
Восполненность живого состязанья,
Предельный свет, пронзенная мета.
Твои глаза глядят, когда глядят,
Твой поцелуй — воистину лобзанье,
И для меня ты примешь истязанья,
И для меня, со мною, примешь яд,
Мы довершим высокое дерзанье,
О нас певцы в веках возговорят.
По облакам, уж разлученным с громом,
На восемь лун, до будущей весны,
Прошло отяжеленье белизны,
Завладеванье всем, кругом, обемом.
Нет места больше тучкам невесомым,
Что, возникая, таяли как сны,
Нет более мгновенной крутизны
Внезапных туч с их огневым изломом.
Где молнийный повторный поцелуй
Преображал громаду тучевую
В разятый водоем журчащих струй, —
Бесцветный цвет на небе ткань немую
Прядет, ведет. О, ветер! Расколдуй
Ту крышку гроба! Я с землей тоскую!
В ночах есть чара искони,
Издревле любятся впотьмах.
Закрой глаза. Усни. Усни.
Забудь, что в мире дышет страх.
Я древний перстень снял с перста,
Им мысль скрепляю как венцом.
Ужь ты не та. Не та. Не та.
Мы вместе скованы кольцом.
Мерцает в перстне халцедон,
И холодеешь ты во сне.
В тебе чуть внятный звездный звон.
Предайся мне. Лишь мне. Лишь мне.
Заветный камень волкоок,
В себя вобрал всю власть Луны.
Люби. Люби. Твой сон глубок.
Люби. Мы все любить должны.
С блестящей мыслью вышел в путь он рано,
Учуяв сочетание примет.
Преобразил в зарю седой рассвет,
Повторной чарой зоркого шамана.
Величием в нем сердце было пьяно.
Он прочитал влияние планет
В судьбе людей. И пламенный поэт
Безбрежный путь увидел Тамерлана.
В нем бывший Фауст более велик,
Чем позднее его изображенье.
Борец, что в самом миге низверженья
Хранит в ночи огнем зажженный лик.
И смерть его — пустынно-страстный крик
В безумный век безмерного хотенья.
Цвели цветы на преломленьи лета,
Их было много, красочных химер,
Порвать спешивших грань всех пут и мер,
Когда пришла ты с ласкою привета.
Ты вся была в старинный сон одета,
И я, как умиленный старовер,
Вступил с тобою в храмовой размер
Торжественно-напевного сонета.
Я разлюбил тобою — лепестки
Цветов, струящих сладкий чад отравы.
Ты мне дала сиянье тихой славы.
В часовне, где забвение тоски,
Мы рядом, мы светло в блаженстве правы.
И вьются ожерельем огоньки.
За то, что ты всегда меня любила,
За то, что я всегда тебя любил,
Твои лик мечте невыразимо мил,
Ты власть души и огненная сила.
Над жизнью реешь ты ширококрыло,
Тебе напев и ладан всех кадил,
И тем твой дух меня освободил,
Что ты, любовь, ревнуя, ревность скрыла.
Пронзенный, пред тобой склоняюсь в прах.
Лобзаю долго милые колени.
На образе единственном ни тени.
Расцветы дышат в розовых кустах.
Движенью чувства нет ограничений.
Я храм тебе построю на холмах.
В тот миг разставанья в нем умерло что-то,
Он с нею был взглядом, не с нею душою.
А в ней лишь одна трепетала забота:
«О, если б могла я быть вечно с тобою!»
Лицо у нея лишь на миг исказилось,
Она холодея сдержала рыданья.
«Прощай!» у обоих в душе проносилось,
И он ей с улыбкой сказал «До свиданья!»
В тот миг разставанья, как ветер свободный,
Он только и ждал, чтоб скорей удалиться.
И, вздрогнув, бледнея в тоске безисходной,
Она прошептала: «Я буду молиться!»
Я знаю, что вначале было Слово,
Что было у Предвечного оно,
С которым было мысли суждено
Расстаться, чтоб к Нему стремиться снова.
Из пропастей эфира неземного,
Из областей, где невозможно дно,
Идет к звену блестящее звено,
Куя чертог, крепя сапфиры крова.
Вскрываются безмерные цветы,
Чтоб было легче в тягостях разлуки,
Чтоб протянуть к чему нам было руки.
Извечна млечность круглой высоты.
В ночной душе звездятся к Небу звуки,
Все миги дней — кануны Красоты.
Там факелы, огневзнесенья, пятна,
Там жерла пламеносных котловин.
Сто дней пути — расплавленный рубин.
И жизнь там только жарким благодатна.
Они горят и дышат непонятно.
Взрастает лес. По пламени вершин
Несется ток пылающих лавин.
Вся жизнь Огня сгущенно-ароматна.
Как должен быть там силен аромат,
Когда, чрез миллионы верст оттуда,
Огонь весны душистое здесь чудо.
Как там горит у Огнеликих взгляд,
Коль даже мы полны лучей и гуда,
И даже люди, полюбив, горят.
Ты спишь в земле, любимый мой отец,
Ты спишь, моя родная, непробудно.
И как без вас мне часто в жизни трудно,
Хоть много знаю близких мне сердец.
Я в мире вами. Через вас певец.
Мне ваша правда светит изумрудно.
Однажды духом слившись обоюдно,
Вы уронили звонкий дождь колец.
Они горят. В них золото оправа.
Они поют. И из страны в страну
Иду, вещая Солнце и весну.
Но для чего без вас мне эта слава?
Я у Реки. Когда же переправа?
И я с любовью кольца вам верну.
В сутках две воды.
архангельская
поговорка.
Две воды — одна с высот,
А другая — из низин.
Две беды — одна убьет,
Над другой — ты властелин.
Две воды — а капель счет
Слит в одно в игре пучин.
Тучно пучится она,
Вековая глубина.
Колыхается, как кит,
В час, когда в пучинах спит.
Тучны вечные снопы,
Звучны косы и серпы.
Холод кончен, тает лед,
Зеленеет гладь долин.
Ледоход, вода идет,
Мать мертва, но весел сын.
Ключ поет, в цветах есть мед,
Две воды, а путь один.
Когда перед тобою глубина,
Себя ты видишь странно отраженным,
Воздушным, теневым, преображенным.
В воде душа. Смотри, твоя она.
Не потому ли нас пьянит Луна,
И делает весь мир завороженным,
Когда она, по пропастям бездонным,
Нам недоступным, вся озарена.
«Я темная, но дальний свет приемлю», —
Она безгласно в мире говорит.
Луна приемлет Солнце и горит.
Отображенный свет струит на Землю.
В Луне загадка, жемчуг, хризолит.
В ней сонм зеркал волшебный сон творит.