В театре, где мы все — актеры мига,
И где любовь румянее румян,
И каждый, страсть играя, сердцем пьян,
У каждого есть тайная верига.
Чтоб волю ощутить, мы носим иго.
Бесчисленный проходит караван,
Туда, туда, где дух расцветов прян,
Где скрыта Золотая Счастья Книга.
Рубиново-алмазный переплет,
Жемчужно-изумрудные застежки.
Извилистые к ней ведут дорожки.
По очереди каждый к ней идет.
Чуть подойдет, как замысел окончен.
И слышен плач. Так строен. Так утончен.
СОНЕТ
Ты льнешь ко мне, как гибкая лоза,
И все твои движения красивы,
Твоих волос капризные извивы
Пышнее, чем полночная гроза.
Настолько же прекрасны, как и лживы,
Глубокие спокойные глаза,
Где и́скрится притворная слеза,
Где ви́дны сладострастные порывы.
Тот будет твой безвольный раб всегда,
Кого ты отравила поцелуем,
В нем прошлое погибнет без следа,
В нем вечно будет жгучая вражда
К тому, чем прежде был он так волнуем,
К святыне, что погасла, как звезда.
Луна была сгущенной чернотой,
Она являлась диском строго-черным.
А над чертой ее, огнем узорным,
Сияла алость, млея красотой.
Вокруг — венец лучисто-молодой,
С сребристым излиянием повторным,
Нежней, чем свет зари по высям горным,
Костер, зажженный огненной мечтой.
Воздушных роз расплавленность и мленье,
Сто тысяч верст циклонная игра
Живого серебра, его свеченья.
Но вот Луне содвинуться пора.
И Солнце потопило выявленье
Священной пляски, пир огневзнесенья.
Над гладью морской поднялись две волны,
И долго и страстно лобзались,
И, нежной любовью друг к другу полны,
На берег высокий помчались.
«На берег высокий, — мечтали они, —
Примчимся мы, с тихой любовью
Приляжем, прильнем мы к его изголовью,
И будем там грезить в душистой тени,
И будем там нежиться ночи и дни,
И вечной томиться любовью…»
И весело волны, влюбленной четой,
Помчались, не чуя измену,
Домчались, обнялись, — и берег крутой
Разбил их в воздушную пену.
Из раковины музыка морская,
И музыка из горла соловья.
Условие и краска бытия.
Всегда одна. Всегда везде другая.
В простом венке. Всем жаждам дорогая.
Хотящая промолвить: «Я твоя».
Кто к ней пришел, он я и он не я.
В ней дышит Вечность, в миге пробегая.
Цветок, который ждет, чтоб развернуть
Непознанность красивой пышной чаши.
Звезда, где чары наши и не наши.
Дремучий лес, в котором будет путь.
Она Когда-то и Когда-Нибудь.
Желанье Солнца грезу сделать краше.
Меня зовут отшельником-дендритом.
Покинув жизнь, где всюду цепко зло,
Замкнулся я в древесное дупло,
Оно мне стало церковью и скитом.
Я здесь стою в молчаньи нарочитом,
Торжественном. Полсотни лет прошло,
Смотря на мир, как в дымное стекло,
Я мыслю в древе, молнией разбитом.
Как мне назвать его, не знаю я.
Зачем мне знать название приюта,
Где здешняя моя пройдет минута?
К дуплу порою приползет змея,
Двурогим языком мелькнет по краю.
Молитвою—ее я прогоняю.
Она заснула под слова напева.
В нем слово «Мой», волнение струя,
Втекало в слово нежное «Твоя».
И в жутко-сладком сне застыла дева.
Ей снилось. Нежно у нее из чрева
Росла травинка. Брызгал плеск ручья.
Красивая нестрашная змея
Ласкалась к ней. И стебель вырос в древо.
Ушли густые ветви в небеса.
В них золотились яблоки и птицы.
Качались громы, молнии, зарницы.
И вырос лес. И выросли леса.
И кто-то перстень с блеском огневицы
Надел на палец избранной царицы.
Эти саваны, саваны! Эти серые, серые!
Или золота в небе нет?
И опять, истомившийся, все узнаю пещеры я,
Но, пронзив их извив, не зажгу златоцвет?
Эти с неба схождения! Эти дымныя лестницы!
От костров до слепой черты.
Где же мысли венчальныя? Где мои зоревестницы?
Настигает меня водопад темноты.
Устелилась заоблачность вся как волчьими шкурами.
О, пронзи их, нежнейший серп!
Вознесись Полумесяцем над порогами хмурыми,
Дай узнать мне восторг воскресающих верб.
Сонеты Солнца, Меда, и Луны.
В пылании томительных июлей,
Бросали пчелы рано утром улей,
Заслыша дух цветущей крутизны.
Был гул в горах. От Солнца ход струны.
И каменный баран упал с косулей,
Сраженные одной и той же пулей.
И кровью их расцвечивал я сны.
От плоти плоть питал я, не жалея
Зверей, которым смерть дала рука.
Тот мед, что пчелы со́брали с цветка, —
Я взял. И вся пчелиная затея
Сказала мне, чтоб жил я не робея,
Что жизнь смела, безбрежна и сладка.
Всклик «Кто как Бог!» есть имя Михаила.
И Ангелом здесь звался. Меж людей
Он был запечатленностью страстей.
В попраньи их его острилась сила.
В деснице Божьей тяжкое кадило,
Гнетущий воздух ладанных огней
Излил душой он сжатою своей.
Она, светясь, себя не осветила.
Стремясь с Земли и от земного прочь,
В суровости он изменил предметы,
И женщины его с другой планеты.
Он возлюбил Молчание и Ночь.
И лунно погасив дневные шумы,
Сивилл и Вещих бросил он в самумы.
Безмолвие нагорной высоты,
Молчания узорные хоромы,
Провалы, светояры, крутоемы,
Противоглыбы разной остроты.
Дойди до самой сказочной черты,
Взнеси свой дух на крайние изломы,
Туда, где дома — молнии и громы,
Где резок свист стремнинной пустоты.
Смотри. Где вся природа чрезвычайна,
Какой она не может быть везде,
Где небо ближе к озерной воде, —
Где бездна звезд в тиши ночей бескрайна,
Над пропастью глядит цветок к звезде,
Чтоб даже здесь благоухала тайна.
Пожар — мгновенье первое Земли,
Пожар — ее последнее мгновенье.
Два кратера, в безумстве столкновенья,
Несясь в пустотах, новый мир зажгли.
В туманной и пылающей пыли,
Размерных вихрей началось вращенье.
И волей притяженья-отторженья
Поплыли огневые корабли.
В безмерной яме жгучих средоточий,
Главенствующих сил ядро легло,
И алым цветом Солнце расцвело.
Планеты — дальше, с сменой дня и ночи.
Но будет час. Насмотрятся все очи.
И все планеты рушатся в жерло.
Опять оповещает веретенцо
Безчисленно журчащих ручейков,
Что весело рождаться из снегов
По прихоти колдующаго Солнца.
Пчела, проснувшись, смотрит из оконца,
На вербе ей душистый пир готов,
Оставлен темный улей для цветов,
Что тонкое развили волоконце.
Вот за пчелой летит еще пчела.
Другая, третья. Благовестят звоном.
Межь тем сквозь дымы дальняго села,—
Где только что обедня отошла,
К полям, к лесам, и по холмистым склонам,
Летит от Солнца светлая стрела.
Как мыши точат корни Игдразила,
Но ясень вечно ясен в бездне дней,—
Как дым течет из звонкаго кадила,
Но счета нет для ладанных огней,
И чуть священник приподнимет руку,
Есть ѳимиам, и есть мольба теней,—
Как в мире вслед чуть дрогнувшему звуку
Помчался вихрь, и вот ужь вечен гром,
И дед передает сви́рели внуку,—
Как в камне скал есть звонкий водоем,
И будет петь, копя ключи для жажды,
Так буду петь о царствии твоем,—
Любовь, что я узнал во сне однажды.
Она пестра, стройна и горяча.
Насытится, и на три дня дремота.
Проснется — и предчувствует. Охота
Ее зовет. Она встает, рыча.
Идет, лениво длинный хвост влача.
А мех ее пятнистый. Позолота
Мерцает в нем. И говорил мне кто-то,
Что взор ее — волшебная свеча.
Дух от нее идет весьма приятный.
Ее воспел, средь острых гор, Грузин,
Всех любящих призывный муэззин, —
Чей стих — алоэ, густо-ароматный.
Как барс, ее он понял лишь один,
Горя зарей кроваво-беззакатной.
Он был вождем. И шли за ним дружины,
Как за матерым волком сто волков.
Мы грабили селенья берегов,
И пили меда полные кувшины.
От вьюги вдаль. На Юг от белой льдины.
Всегда вперед, и никаких оков.
Он счастлив был, увидевши врагов,
Свист лезвия — восторг душе единый.
Семи мечей был поцелуй остер.
Обрушен дуб ударом дровосека.
Развязан узел волей Трех Сестер.
Вождю высокий разожжен костер.
Я взял свирель из кости человека,
И песнью славы грусть утраты стер.
Длинныя линии света
Ласковой дальней Луны.
Дымкою Море одето.
Дымка—рожденье волны.
Волны, лелея, сплетают
Светлыя пряди руна.
Хлопья плывут—и растают,
Новая встанет волна.
Новую линию блеска
Вытянет ласка Луны.
Сказка сверканий и плеска
Зыбью дойдет с глубины.
Влажная пропасть сольется
С бездной эѳирных высот.
Таинство Небом дается,
Слитность—зеркальностью вод.
Есть полногласность ответа,
Только желай и зови.
Длинныя линии света
Тянутся к нам от Любви.
Цветок есть расцветшее пламя, Человек — говорящий
огонь,
Движение мысли есть радость всемирных и вечных
погонь.
И взглянем ли мы на созвездья, расслышим ли
говоры струй,
Мы знаем, не знать мы не можем, что это один
поцелуй.
И струн ли рукой мы коснемся, чтоб сделать
певучим наш пир,
Мы песней своей отзовемся на песню, чье имя есть
Мир.
И кто бы ты ни был, напрасно — цветка ль,
Человека ль — не тронь: —
Цветок есть расцветшее пламя, Человек — говорящий
огонь.
Адам возник в Раю из красной глины,
И был он слеплен Божеской рукой.
Но в этом колдовал еще Другой,
И все его стремленья не едины.
Так в мире все, от пламени до льдины,
Меняется. У кошки резкий вой
Есть вскрик любви. И ветер круговой
Ломает лес, а в нем поют вершины.
Но, если бы одна была струна,
Не спеть бы ей Симфонии Девятой.
И потому я — нищий и богатый.
Мне Ева — белокурая жена.
Но есть Лилит. Есть час в ночи заклятый,
Когда кричит сова и мчит Война.
Хранит самец пьянящий дух в мешочке,
И как цветок приманивает мух,
Так кабарга-самец для молодух
Таит духи в волшебном пузыречке.
Идет, роняя мускусные точки,
Неволящий, несущий чары, дух.
Любовь чрез запах размышляет вслух,
Набат к любви струят кусты и кочки.
Плывет, зовет, звонит и ранит мгла.
Как дождь жемчужный, цвет повис черемух.
Сосна, и та от страсти расцвела.
И там, где орхидеи на изломах
Утесы расцветили как снега,
В безумном духе любит кабарга.