Найдено стихов - 123.
На одной странице показано - 35.
Чтобы посмотреть как можно больше стихов из коллекции, переходите по страницам внизу экрана.
Стихи отсортированы так, что в начале Вы будете видеть более короткие стихи.
На последней странице Вы можете найти самые длинные стихи по теме.
Там вечны сны блаженные
В прозрачной мгле мечты,
Там вечны сокровенные
Виденья Красоты.
Нетленным светом нежности
Там все озарено,
Там счастие Безбрежности,
Где слито все в одно.
Пойду в долины сна,
Там вкось ростут цветы.
Там падает Луна
С бездонной высоты.
Вкось падает она,
И все не упадет.
В глухих долинах сна
Густой дурман цветет.
И странная струна
Играет без смычков.
Мой ум—в долинах сна,
Средь волн без берегов.
Безбрежно озаренная
Мерцанием Луны,
Молчит пустыня сонная
И вечно видит сны.
И видит сны преступные, —
Судьбы неправый суд.
Но, вечно недоступные,
Оплоты льдов растут.
В насмешку над исканьями
Восходит их краса —
Немыми очертаньями
В немые Небеса.
Меня сон не берет,
Из ума мой мил нейдет.
Где то он? Уж темно.
Месяц смотрится в окно.
Где то он? Где то он?
Приходи ко мне хоть сон.
А сон соскользнул,
На ресницы мне дохнул,
Пошептал — приведу,
Засвечу твою звезду.
Где то он? Где то он?
Разморил меня мой сон.
Гляжу, не гляжу,
Вся как пьяная лежу.
Звезды, что ль, в цветах горят?
Это горница иль сад?
Это он! Это он!
Ах как светит Небосклон!
И падал снег. Упали миллионы
Застывших снов, снежинками высот.
От звезд к звезде идут волнами звоны.
Лишь белый цвет в текущем не пройдет.
Лишь белый свет идет Дорогой Млечной.
Лишь белый цвет—нагорнаго цветка.
Лишь белый страх—в Пустыне безконечной.
Лишь в белом сне поймет покой Река.
Всю жизнь хочу создать из света, звука,
Из лунных снов и воздуха весны,
Где лишь любовь единая наука,
И с детства ей учиться все должны.
Как должен звон Пасхальным быть разсказом,
Чтоб колокол был весел в вышине,
Как пламень должен пляской по алмазам
Перебегать в многоцветистом сне.
Как в небесах, обятых тяжким сном,
Порой сверкает беглая зарница,
Но ей не отвечает дальний гром,—
Так точно иногда в уме моем
Мелькают сны, и образы, и лица,
Погибшие во тьме далеких лет, —
Но мимолетен их непрочный свет,
Моя душа безмолвна, как гробница,
В ней отзыва на их призывы нет.
Твои глаза — простор души твоей,
В них вечный бег играющего вала,
В них синий сон загрезивших морей,
Гляжу, гляжу, и все для сердца мало.
Крылатая, ты вся поешь: — «Ликуй!»
И много снов в душе у каждой птицы,
Но лучший миг, — когда чрез поцелуй
На бездну глаз наброшены ресницы.
Если б бабочкой ночной
Я в твой терем залетела,
Был бы счастлив ты со мной,
И во сне горело б тело,
Принимая в сонный строй
Трепет жизни огневой.
Если б знойною, звеня,
Залетела я цикадой,
Ты услышал бы меня,
Ты во сне шепнул бы: «Падай!
И прильни. И вплоть до дня
Мучь касанием огня!»
В безконечности стремленья безконечность достиженья,
Тот, кто любит утро Мая, должен вечно ждать Весны.
В каждом миге быстролетном светоносность есть внушенья,
Из песчинок создаются золотые сны.
Миг за мигом в Небе вьются звездовидныя снежинки,
С ветром падают на Землю, и лежат как белый слой.
Но снежинки сон лелеют, то—цветочныя пушинки,
Нежный свежий одуванчик с влажною Весной.
То, в чем страх для вас,
Вечно-близко мне.
Я — Змеиный Глаз,
Я горю в Огне.
Я — Перистый Змей,
Изумрудный сон,
Я — Волшебный Фей,
Мне мой смех — закон.
Захочу чего, —
Вот оно уж тут,
Вот я мчу его,
На крылах минут.
На огне минут,
В брызгах ярких слов,
Хорошо цветут
Опьяненья снов.
Мой сон, хотя он снился мне как сон,
Был зрением, был чтением страницы,
Где, четкими строками закреплен,
Я жил, а дни мелькали как зарницы.
Там ростом в три сажени были птицы,
Сто красок изливал хамелеон.
Нет, тысячу. Существ живых станицы
Не ведали, что есть для черт закон.
Хвосты у жаб, — хвостаты были жабы, —
Внезапно превращались в жадный рот.
В боках тюленьих видел я ухабы.
Все становилось вдруг наоборот.
И даже мухи не были там слабы.
И даже счастлив каждый был урод.
. Жизнь есть Сон.
Нет истины иной такой обемной.
От грезы к грезе в сказке полутемной.
Он понял мир, глубокий Кальдерон.
Когда любил, он жарко был влюблен.
В стране, где пламень жизни не заемный,
Он весь был жгучий, солнечный и громный.
Но полюбил пред смертью долгий звон.
Царевич Сэхисмундо. Рассужденье
Земли и Неба, Сына и Отца.
И свет и тень Господнего лица.
Да, жизнь есть сон. И сон — все сновиденья.
Но тот достоин высшего венца,
Кто и во сне не хочет заблужденья.
СОНЕТ.
Как вещий сон волшебника-Халдея,
В моей душе стоит одна мечта.
Пустыня Мира дремлет, холодея,
В Пустыне Мира дремлет Красота.
От снежных гор с высокого хребта
Гигантская восходит орхидея,
Над ней отравой дышит пустота,
И гаснут звезды, в сумраке редея.
Лазурный свод безбрежен и глубок,
Но в глубь его зловеще тусклым взглядом
Глядит — глядит чудовищный цветок,
Взлелеянный желаньем, полный ядом,
И далеко — теснит немой простор
Оплоты Мира, глыбы мертвых гор.
Морским свеченьем горит волна,
Направо волны, налево вал,
Довеял ветер обрывок сна,
В котором разум давно дремал.
Тот сон — безвестность путей иных,
То сновиденье — о берегах,
Еще не спетый дрожащий стих,
Тот клад заветный, что в пеленах.
Я уплываю, так суждено,
Мгновенья пали, их не вернуть,
Увижу ль берег, увижу ль дно, —
На Ориона я правлю путь.
Я видел цвет полураскрытый
В весну влюбленного тюльпана.
Но я ушел тропой пробитой,
Был праздник кончен слишком рано.
Я видел птичку голубую
Средь изумрудного сплетенья.
Но я в безмолвии тоскую,
Лишь миг один я слышал пенье.
Я видел сон: — За быстрой серной
Я, серной, мерял ширь простора,
Я с ней бы счастлив был наверно,
Но сон растаял слишком скоро.
Красный парус в синем Море, в Море голубом.
Белый парус в Море сером спит свинцовым сном.
Синий парус взвился в вихре, закрутился вал.
Черный парус, в час безветрий, тихо задремал.
Много снов и много красок вижу в Море я.
Много птиц над ним провеет в дальние края.
Но всего красивей Море — зеркалом без дна.
Счастлив тот, кому зеркальность истинно дана.
У высокого окна
Златоокая жена,
Золотая, золотая,
В осиянности очей,
Золотая, золотая,
В шелковистости лучей,
Устремленных Небесами,
И сплетенных Небесами
С золотыми волосами,
Чтоб дышалось горячей.
У высокого окна
Будет век стоять она,
Молодая, молодая,
Чтоб внизу была весна,
Золотая, золотая,
Как воздушный очерк сна,
Сон, который, раз приснится,
В светлом взоре будет длиться,
И вовеки не затмится,
Как века горит Луна.
У высокаго окна
Златоокая жена,
Золотая, золотая,
В осиянности очей,
Золотая, золотая,
В шелковистости лучей,
Устремленных Небесами,
И сплетенных Небесами
С золотыми волосами,
Чтоб дышалось горячей.
У высокаго окна
Будет век стоять она,
Молодая, молодая,
Чтоб внизу была весна,
Золотая, золотая,
Как воздушный очерк сна,
Сон, который, раз приснится,
В светлом взоре будет длиться,
И вовеки не затмится,
Как века горит Луна.
Милый друг, почему безконечная боль
Затаилась в душе огорченной твоей?
Быть счастливым себя хоть на миг приневоль,
Будь как царь водяной, и как горный король,
Будь со мною в дрожаньи безсвязных ветвей.
Посмотри, как воздушно сиянье луны,
Как проходит она—не дыша, не спеша.
Все виденья в застывшей тиши сплетены,
Всюду свет и восторг, всюду сон, всюду сны.
О, земля хороша, хороша, хороша!
Так видел я, во сне-ли, наяву-ли,
Видение, что здесь я записал,
И весь, душой, я был в Пасхальном гуле.
За звоном звон, как бы взнесенный вал,
Гудя и убежденно возростая,
Дивящуюся мысль куда-то мчал.
Как будто обручалась молодая
Луна с Звездой в заутрени Небес,
И млели мраки, сладко в Солнце тая.
Привет, огонь, вода, и луг, и лес,
Ты, капля крови, цветик анемона,
Цвети, привет, я верю в путь чудес.
Я малый звук в великих зыбях звона.
Она заснула под слова напева.
В нем слово «Мой», волнение струя,
Втекало в слово нежное «Твоя».
И в жутко-сладком сне застыла дева.
Ей снилось. Нежно у нее из чрева
Росла травинка. Брызгал плеск ручья.
Красивая нестрашная змея
Ласкалась к ней. И стебель вырос в древо.
Ушли густые ветви в небеса.
В них золотились яблоки и птицы.
Качались громы, молнии, зарницы.
И вырос лес. И выросли леса.
И кто-то перстень с блеском огневицы
Надел на палец избранной царицы.
СОНЕТ
Мне хочется безгласной тишины,
Безмолвия, безветрия, бесстрастья.
Я знаю, быстрым сном проходит счастье,
Но пусть живут безрадостные сны.
С безрадостной бездонной вышины
Глядит Луна, горят ее запястья.
И странно мне холодное участье
Владычицы безжизненной страны.
Там не звенят и не мелькают пчелы.
Там снежные безветренные долы,
Без аромата льдистые цветы.
Без ропота безводные пространства,
Без шороха застывшие убранства,
Без возгласов безмерность красоты.
ЗВЕРОЛОВ
Когда царил тот сильный зверолов,
Что миру явлен именем Немврода,
Чуть зачинала сны времен природа,
И раем был любой лесистый ров.
Не кроликов и не перепелов
Он в сети уловлял. Иного рода
Ловить зверей была ему угода.
Взлюбил он коготь, клык, и рог, и рев.
Когда громадой в любострастном миге
Шел мастодонт мохнатый, разярен,
Навстречу шел и улыбался он.
На зверя сбоку вдруг бросал вериги,
И записали в слове Древней Книги:—
«Сей начал быть могучим в сне времен».
От незабудок шел чуть слышный звон.
Цветочный гуд лелея над крутыми
Холмами, васильки, как в синем дыме,
В далекий уходили небосклон.
Качался в легком ветре ломкий лен.
Вьюнок лазурил змейками витыми
Стволы дерев с цветами молодыми.
И каждый ствол был светом обрамлен.
И свет был синь. Кипела в перебое
Волна с волной. Лазурь текла в лазурь.
Павлины спали в царственном покое.
Весь мир в пространство перешел морское.
И в этом сне, не знавшем больше бурь,
По небу плыло Солнце голубое.
СОНЕТ
В глухую ночь, неясною толпой,
Сбираются души́ моей созданья,
Тяжелою медлительной стопой
Проходят предо мной воспоминанья.
Я слышу песни, смех, и восклицанья,
Я вижу, как неровною тропой,
Под ласкою вечернего сиянья,
Пред сном идут стада на водопой.
Едва-едва передвигая ноги,
Вздымают пыль клубами у дороги
Толпы́ овец пушистых и быков.
Пастух устал, об ужине мечтает,
И надо всей картиною витает
Веселый рой беспечных сельских снов.
Тоской, чьим снам ни меры нет, ни краю,
В безбрежных днях Земли я освящен.
Я голубым вспоил расцветом лен,
Он отцветет, я в холст его свиваю.
Я в белизну всех милых одеваю,
Когда для милых путь Земли свершен,
В расплавленный металл влагаю звон,
И в нем огнем по холоду играю.
Как верный раб, неся дары Царю,
Освобождаем мудрою десницей,
И труд раба вознагражден сторицей,—
Я в золото все прахи претворю,
Да в Смерти буду встречен, бледнолицый,
Всей силой, что в мирах зажгла зарю.
— Кто ты? — Кормщик корабля.
— Где корабль твой? — Вся Земля.
— Верный руль твой? — В сердце, здесь.
— Сине Море? — Разум весь.
— Весь? Добро и рядом Зло?
— Сильно каждое весло.
— Пристань? — Сон. — Маяк? — Мечта.
— Достиженье? — Полнота.
— Полноводье, а затем?
— Ширь пустынь — услада всем.
— Сладость, сон, а наяву?
— В безоглядности — плыву.
Пошелестев, заснули до весны,
Хрусталики сложив прозрачных крылий,
Мохнатые сбирательницы пылей,
С тех чашечек, где золотые сны.
Умолк тысячекрылый гуд струны.
Средь воска и медвяных изобилий
Спят сонмы. А по храмам — лику лилий
Горенья тысяч свеч посвящены.
Под звон кадил и тихие напевы,
В луче косом качая синий дым,
Идет обедня ходом золотым.
Озарена икона Чистой Девы.
И бледный рой застывших инокинь
Как лунный сад, расцветный сон пустынь.
Природа — прихотливейший творец.
От простоты всегда уходит в сложность.
Ей побеждать желанно невозможность.
Повсюду рассыпать дожди колец.
Нигде не говорит она: «Конец».
Чуть сотворит, и тотчас, осторожность
С мечтой слияв, крепит свой храм Всебожность,
Играя миллионами сердец.
По клавишам несчетных ощущений
Бегут персты, легчайшие, чем сон.
Гудит от звезд дрожащих небосклон.
Еще цветов, зверей, и снов, и рдений.
И лестница всемирных расхождений
Растет, а прихоть — строгий здесь закон.
Когда кричит сова и мчит Война
Потоки душ, одетых разным телом,
Я, призраком застывши онемелым,
Гляжу в колодец звезд, не видя дна.
Зачем Пустыня Мира создана?
Зачем безгранный дух прильнул к пределам?
Зачем,—возникну-ль желтым или белым,—
Но тень моя всегда везде черна?
Я пробегаю царственные свитки,
Я пролетаю сонмы всех планет,
Но Да, ища, всегда находит Нет.
Магические выдумав напитки,
Я вижу сны,—но в этих безднах Сна
Я знаю, что легенда нам дана.
Прекрасно-тяжки золотые слитки,
Природою заброшенные к нам.
Прекрасен вихрь, бегущий по струнам,
Ручьистость звуков, льющихся в избытке.
Прекрасна мудрость в пожелтелом свитке,
Сверканья тайн, огонь по письменам.
Прекрасней — жизнь отдать бегущим снам,
И расцветать с весной, как маргаритки.
Из всех, мечте дарованных, цветов,
Быть может, этот цветик самый скромный,
Такой простой, невинный, неизломный.
В нем не отыщешь орхидейных снов,
Ни тех, что ирис даст изящно-темный.
Но лучший стих — где очень мало слов.
От Солнца к Солнцу—пламень умягченный,
Ночная лютня снов звезды к звезде,—
Я чую соответствия везде,
Я, цвет Земли, в расцвет Небес влюбленный.
Я вечно упадаю в Дух бездонный,
Всем гнетом тела, в невесомость, где
Тень череды уступит череде,
И будет тишь—как колокол всезвонный.
Я должен долгий путь пройти сполна.
Не для меня ли Демоны качали
Живую люльку вымыслов и сна?
За пеленой сомлеет пелена.
Как хорошо мне в лунной здесь печали,
Душа-невеста снегом убрана.
Заклятый дух на отмели времен,
Средь маленьких, среди непрозорливых,
На уводящих задержался срывах,
От страшных ведьм приявши гордый сон.
Гламисский тан, могучий вождь племен,
Кавдорский тан, в змеиных переливах
Своей мечты, лишился снов счастливых,
И дьявольским был сглазом ослеплен.
Но потому, что мир тебе был тесен,
Ты сгромоздил такую груду тел,
Что о тебе Эвонский лебедь спел —
Звучнейшую из лебединых песен.
Он, кто сердец изведал глубь и цвет,
Тебя в веках нам передал, Макбет.
Ах, яд в отравных снах красив,
И искусился ядом я.
Но выпил яд, заговорив,
Я им не портил стебли нив,
В свой дух отраву мысли влив,
Я говорил: Душа—моя.
О, я других не отравлял,
Клянусь, что в этом честен стих.
И может быть, я робко-мал,
Но я в соблазн ядов не впал,
Я лишь горел, перегорал,
Пока, свечой, я не затих.
Я с Богом не вступаю в спор,
Я весь в священной тишине.
На полноцветный став ковер,
Я кончил с ядом разговор,
И не отравлен мой убор,
Хоть в перстне—яд, и он—на мне.