Сказать прости всем обольщеньям жизни,
Где злобствуем и боремся, и лжем,
Найти приют в неведомой отчизне
За рубежем?
Но души есть, где истина — все таже,
Где тот же свет божественной любви, —
И если вы, стоящие на страже,
Погасите светильники свои;
И если вы бежите с поля брани —
Кто в сумерках, сгустившихся кругом,
Укажет нам неведомые грани,
Различье меж добром и злом?
Кто воскресит забытые восторги,
Возвышенно прекрасные мечты?
И от толпы, бушующей на торге —
Нас приведет к святыне красоты?
Пусть небеса удушливы и мрачны;
Чем гуще тьма — тем путнику нужней
Сияющий во тьме огонь маячный,
Отрадный свет сторожевых огней!
Минуты светлыя—подобны сновиденью;
Едва наставшия—оне уж пронеслись
Волшебной грезою, неуловимой тенью,
И власти нет такой, что бы сказать мгновенью:
Остановись!
Когда исполненным заветное желанье
Свое увидеть нам порою суждено—
Невольно даже тут рождается сознанье,
Что счастия уж нет, и лишь в воспоминанье
Живет оно.
Порой слова любви еще не отзвучали,
А сожаление идет на встречу им,
И радости любви сменяет тень печали,
При мысли, что оне наполовину стали
Пережитым.
И все-же, как дитя—конца любимой сказки,
Мы жадно счастия отравленнаго ждем,
И, безсознательно спешащие к развязке,
Воспоминанием о мимолетной ласке
Живем.
Когда в вечерний час порой слежу я взором
За сетью золотой сияющих светил, —
В душе моей встают сомнения укором,
Как тени мертвецов, восставших из могил.
В минуты горькие душевных сил упадка,
Когда теряется спасительная нить,
Нам кажется, что жизнь — печальная загадка,
Которую никто не в силах разрешить.
Увидев навсегда разрушенными грезы,
Мы, с болью жгучею сердечных наших ран,
Лишь ощупью бредем: непрошеные слезы
Мешают видеть путь сквозь сумрак и туман.
Нам кажется, что жизнь — тюрьма, где нет простора
Где в друге искреннем встречаем мы врага,
Где расставание приходит слишком скоро,
А радость слишком недолга́.
1886 г.
Мне грезилось темное море,
Глухия рыдания волн,
Несущийся вдаль на просторе,
Волнами кидаемый челн.
Как чайки подстреленной крылья,
Повисли его паруса,
Напрасны мольбы и усилья
И глухи к мольбам небеса.
Из туч безпощадно суровых,
Зловещею тешась игрой,
Лишь отблески молний багровых
Во мраке сверкают порой.
И небо над темным простором
Раскинулось грозным шатром,
И смертным звучит приговором
Немолчно рокочущий гром.
Челнок беззащитный и жалкий
Все дальше уносит волна,
Коварная песня русалки
К нему долетает со дна.
И тяжко, и страшно, и смутно,
Из рук выпадает весло,
В пучину волною попутно
Разбитый челнок унесло.
Мне грезилось темное море,
Глухие рыдания волн,
Несущийся вдаль на просторе,
Волнами кидаемый челн.
Как чайки подстреленной крылья,
Повисли его паруса,
Напрасны мольбы и усилья
И глухи к мольбам небеса.
Из туч беспощадно суровых,
Зловещею тешась игрой,
Лишь отблески молний багровых
Во мраке сверкают порой.
И небо над темным простором
Раскинулось грозным шатром,
И смертным звучит приговором
Немолчно рокочущий гром.
Челнок беззащитный и жалкий
Все дальше уносит волна,
Коварная песня русалки
К нему долетает со дна.
И тяжко, и страшно, и смутно,
Из рук выпадает весло,
В пучину волною попутно
Разбитый челнок унесло.
В вечернем сумраке порой слежу я взором
За промелькнувшею падучею звездой,
Скатившейся с небес блестящим метеором
И с ней тебе привет я посылаю свой.
Минута счастия мелкнула слишком скоро —
Скорее, чем с небес скатилася звезда,
Но нет в душе моей ни злобы, ни укора,
Я все еще люблю, как прежде, как тогда.
И я прощаю все: всю горечь оскорбленья,
Мне кинутого так безжалостно и зло —
За ласку прежнюю, за прежние мгновенья,
Когда-то мне из тьмы сиявшие светло.
Не так ли в небесах: пролив кругом сиянье,
Падучая звезда мгновенно промелькнет,
Но долго, при одном о ней воспоминанье,
Светлее кажется стемневший небосвод.
Подобно узнику, печально в тесной клетке
Томится пойманный в неволю соловей,
Тот самый соловей, что пел в саду, на ветке,
Весною, в сумраке чарующем аллей.
О, как он пел тогда в ночи благоуханной,
Когда лежит кругом жемчужная роса!
И песнь его лилась, пока зарей румяной
Не загоралися ночные небеса.
Он пел о счастии, о юности, о воле,
Песнь торжествующей и радостной любви, —
Теперь же он замолк, его не слышно боле
И песни навсегда он позабыл свои.
Отчаянье его все неотступней гложет
И с каждым днем сильней томится соловей;
В тюрьме он не поет, в тюрьме он петь не может —
Свободный дар певца не создан для цепей.
Занималась заря и весенние песни звучали,
Не смолкали они на беспечных и юных устах,
Открывались кругом необятно широкие дали
В лучезарных мечтах.
Жизнь манила к себе, облекаяся в яркие краски,
Вся — сиянье и свет — увлекала, манила вперед,
И казалося нет, как царевичу юному в сказке,
Недоступных высот.
Но померкла заря, набежали вечерние тени,
И закрыли они необятно широкую даль,
Звуки песен живых заглушает то голос сомнений,
То укор и печаль.
Отлетели мечты, потускнели блестящие краски,
Все окутал собой, все покрыл непроглядный туман…
Вместо грез золотых, вместо грез очарованной сказки —
Мишура и обман!
Осенний ясный день. Не шелохнутся клены
И стебли тонкие желтеющей травы
И солнце золотит причудливые тоны
Полуувянувшей пурпуровой листвы.
Поблекнувшей листве как будто придавая
На миг красу и цвет — оно горит на ней,
Но вот угаснет день, и землю усыпая
Собою, желтый лист посыплется с ветвей.
Так иногда и ты, позабывая горе,
Вдруг оживляешься: румянец на щеках,
В речах — знакомый пыл и вновь огонь во взоре
И снова — прежняя улыбка на устах.
Но это — лишь на миг. О том, что позабыто
Ты вспомнишь, — и в очах померкнет снова свет.
В душе, тяжелыми невзгодами разбитой
Нет жизни, как ее в листе поблекшем нет.
Если в сердце ты ранен смертельно,
Если слезы струятся ручьем,
Если горе твое беспредельно —
Пусть никто не узнает о нем.
Бремя тяжкой, томительной муки
Глубоко от людей схорони,
Пусть рыданий безумные звуки
От тебя не услышат они.
Беззаботным весельем во взоре
И улыбкой на бледных устах —
Прикрывай безысходное горе
И надежды, разбитые в прах.
И, могучим усилием воли
Пораженного насмерть бойца,
Ты не выдай мучительной боли
И безмолвно терпи до конца.
Пусть никто из толпы безучастной
Не услышит отчаянья стон,
Пусть не знают о муке ужасной,
О тяжелой борьбе ежечасной, —
Даже те, кем удар нанесен.
1886 г.
Занималась заря и весенния песни звучали,
Не смолкали оне на безпечных и юных устах,
Открывались кругом необятно широкия дали
В лучезарных мечтах.
Жизнь манила к себе, облекаяся в яркия краски,
Вся—сиянье и свет—увлекала, манила вперед,
И казалося нет, как царевичу юному в сказке,
Недоступных высот.
Но померкла заря, набежали вечерния тени,
И закрыли оне необятно широкую даль,
Звуки песен живых заглушает то голос сомнений,
То укор и печаль.
Отлетели мечты, потускнели блестящия краски,
Все окутал собой, все покрыл непроглядный туман…
Вместо грез золотых, вместо грез очарованной сказки —
Мишура и обман!
Поэзия! твой дар мне не был талисманом,
Ко мне он не привлек сочувствия сердец,
Он не был и любви венком благоуханным,
Он был — страдания венец.
Когда позорных ран, иль тайного страданья
Бесстрашно я перстом касаюся своим;
Когда в душе моей огонь негодованья
Горит, могуч, неугасим;
За обездоленных и страждущих собратий
Когда нежданно я являюся бойцом, —
Какой зловещий хор насмешек и проклятий
Звучит назойливо кругом!
Я знаю: для толпы немой и безучастной
Не нужны вещий взор, правдивые уста
И голос истины, карающий и властный —
Им предпочтет она язык подобострастный
И смех забавника-шута!
1886 г.
Да, я страшусь ея. Загадочно немая,
Она войдет в тиши и встанет предо мной,
И откровению безмолвному внимая,
Забуду в этот миг я о любви земной.
Но что таит она под дымкой покрывала:
Зловещее ничто? Богини дивный лик?
Ужели все, что здесь нам сердце волновало—
Ничтожным явится в великий этот миг?
И все ж она влечет меня неодолимо,
Забвенья мук земных давно ищу я в ней,
Желаньем и тоской душа моя томима,
И трудно умирать, но жить еще трудней.
Я верую: покой божественный безстрастья
В ея дыхании таинственно разлит,
И жажду жгучую земной любви и счастья
Она лобзанием безсмертным утолит.
Да, я страшусь ее. Загадочно немая,
Она войдет в тиши и встанет предо мной,
И откровению безмолвному внимая,
Забуду в этот миг я о любви земной.
Но что таит она под дымкой покрывала:
Зловещее ничто? Богини дивный лик?
Ужели все, что здесь нам сердце волновало —
Ничтожным явится в великий этот миг?
И все ж она влечет меня неодолимо,
Забвенья мук земных давно ищу я в ней,
Желаньем и тоской душа моя томима,
И трудно умирать, но жить еще трудней.
Я верую: покой божественный бесстрастья
В ее дыхании таинственно разлит,
И жажду жгучую земной любви и счастья
Она лобзанием бессмертным утолит.
Сумрачный день. Все в природе как будто заснуло,
Глухо звучат отголоски шагов,
Запахом сена с зеленых лугов потянуло,
С дальних лугов.
Светлое озеро в рамке из зелени дремлет,
Тополь сребристый в воде отражен;
То же затишье тревожную душу обемлет,
Чуткий, таинственный сон.
Грезятся сердцу несбыточно дивные сказки
Юных доверчивых лет;
Грезятся вновь материнские кроткие ласки,
Дружеский теплый привет.
Вмиг позабыты — суровой борьбы безнадежность,
Боль незаживших, всегда растравляемых ран,
В сердце воскресли любовь, прощенье, и нежность —
Солнечный луч, пронизавший холодный туман.
Вы, носители дивнаго света,
Вы, искатели новых миров,
Где не знают над мыслью запрета,
Где не знали цепей и костров,
Огибайте подводныя мели,
Зорко стойте во тьме у руля.
Не холмы ли вдали забелели,
Не видна ли во мраке земля?
Пусть лежит на безбрежном просторе
Лишь затишья унылаго гнет,
Не напрасно с надеждой во взоре
Пред собой вы глядите вперед.
Нет конца и предела исканью,
За приливом приходит отлив,
Но за этой туманною гранью
Вам не слышится ль вечный призыв?
И когда, в жгучей муке сгорая,
Истомясь, вы падете в тоске—
Берега заповеднаго края
Не откроются ль вам вдалеке?
Вы, носители дивного света,
Вы, искатели новых миров,
Где не знают над мыслью запрета,
Где не знали цепей и костров,
Огибайте подводные мели,
Зорко стойте во тьме у руля.
Не холмы ли вдали забелели,
Не видна ли во мраке земля?
Пусть лежит на безбрежном просторе
Лишь затишья унылого гнет,
Не напрасно с надеждой во взоре
Пред собой вы глядите вперед.
Нет конца и предела исканью,
За приливом приходит отлив,
Но за этой туманною гранью
Вам не слышится ль вечный призыв?
И когда, в жгучей муке сгорая,
Истомясь, вы падете в тоске —
Берега заповедного края
Не откроются ль вам вдалеке?
Ты помнишь, как ночью беззвездной
Мы шли над шумящею бездной?
Туман заволакивал дали
И волны во мраке рыдали.
Ты помнишь, как ночью безлунной
С мечтою прекрасной и юной
Мы долго безмолвно прощались,
Сквозь слезы мы ей улыбались?
И ропот валов монотонный
Звучал, как напев похоронный,
Как позднее к счастью воззванье,
Как скорбное с счастьем прощанье.
И волны тоскливо шумели,
Им вторили жалобно ели,
Одни лишь, под гнетом печали,
Мы в час расставанья молчали:
Как узник, подвергнутый мукам,
Не выдав ни словом, ни звуком
Того, что в душе мы таили,
Что здесь навсегда хоронили.
Когда отлетают отрадные грезы,
Как осенью поздней с деревьев листы,
И сквозь набежавшие, жгучие слезы
Не видишь исхода возможного ты,
Когда к недостойных кумиров подножью
Ты жертвы святыни нести не привык;
Когда у тебя, возмущенного ложью,
Сорваться готов негодующий крик;
Когда клеветы ядовитое жало
Вонзается в душу, как острая сталь,
И грязью позорно толпа забросала
Святые стремленья, святую печаль, —
Не плачь, не ломай с безнадежностью руки,
Судьбу и врагов не кляни,
Но горечь проклятий, сомнения муки,
И злобные чары и дикие звуки —
Ты песней своей разгони!
1887 г.
Порыв несбыточных желаний
Перегорел в огне страданий,
Все очищающем огне,
И так легко и грустно мне,
И так печаль моя отрадна.
Любимый взор ловлю я жадно,
Я слово каждое ловлю,
И муки самые люблю.
Так, в час вечернего отлива
Уходят воды молчаливо,
И брызги их, как капли слез,
Во мгле дробятся об утес.
Небес померкнувшие своды
На успоко́енные воды
Бросают траурную тень.
Уходит он — тревожный день,
Все дышит грустью затае́нной,
Но в этой скорби примире́нной
Покой божественный разлит,
И все, что нас манило в жизни —
Найти в неведомой отчизне
Нам смерть грядущая сулит.