Под окошком я стою
И под нос себе пою,
И в окошко я гляжу,
И от холода дрожу.
В длинной комнате светло,
В длинной комнате тепло.
Точно сдуру на балу,
Тени скачут по стеклу.
Под окошками сидят,
Да в окошки не глядят,
Знать, на улицу в окно
И глядеть-то холодно́.
У дверей жандарм стоит,
Звонкой саблею стучит,
Экипажи стали в ряд,
Фонари на них горят.
А на небе-то черно,
А на улице темно.
И мороз кругом трещит...
Был и я когда-то сыт.
Не знал я, что разлад с тобою,
Всю жизнь разбивший пополам,
Дохнет нежданной теплотою
Навстречу поздним сединам.
Да!.. Я из этого разлада
Познал, что́ значит тишина, —
Как велика ее отрада
Для тех, кому она дана...
Когда б не это, — без сомненья,
Я, даже и на склоне дней,
Не оценил бы единенья
И счастья у чужих людей.
Теперь я чувства те лелею,
Люблю, как ландыш — близость мхов,
Как любит бабочка лилею —
Заметней всех других цветов.
Твой ум силен, спокоен, крепок
И слишком жизнью закален,
Чтоб мог он быть мечтой источен
И ходом дум изборожден.
На нем, в блужданьях оседая,
Смысл отвлеченнейших начал
Ложится по́верху узором,
Но в глубину не проникал;
Когда бы и́наче — давно бы
Свою ты песенку пропел,
И за решеткой, под призором,
В исканьи истины сидел!
Давно бы ты, умалишенный,
Имел свой нумер на листе —
Бессильный, но не побежденный,
В путях к добру и красоте!
От горизонта поднимаясь,
Гонима кверху ветерком,
Всплывает туча, вырастает
И воздвигается столбом.
Как бы листвою разветвляясь,
Сокрыв от глаз людских зенит,
Она чудовищною пальмой
Над морем блещущим висит.
В чем правда тут? Что несомненней:
Игра ли света в облаках,
Иль облака, иль волны моря,
Иль отблеск их в моих глазах?
И сам я в жизни что такое?..
Мне мнится: я один живу,
Весь мир — мое лишь сновиденье,
Моя же греза — наяву!
Так вот оно где наводненье было?
Избу́ разрушило, плотину разнесло,
Большие льдины всюду разложило,
И успокоилось, и тихо отошло...
В одежде искр и красок бесподобных
Идет весна, вся в почках и цветах;
В соседстве льдин, как подле плит надгробных,
Играют дети в солнечных лучах.
Улыбка есть на всех следах погрома!
Загладить прошлое весна взяла почин,
И ластится она, вся нега, вся истома,
И жмется зеленью к лазурным стенкам льдин.
Повиснул хмель с жердей забора,
И снасть с реки убрал рыбак;
В остатках прежнего убора
Лес замолчавший полунаг.
Как длинны сумерки! Как ма́лы
Просветы неба. В облаках
Нет жизни и лежат усталы
В друг дружку давящих слоях.
И в людях бытие любое,
Когда приблизится расчет,
И все почти уйдет в былое —
Такой же облик нам дает.
А там придет гробокопатель,
Предвестник смерти — седина!
Ты красишь волосы, приятель...
Какая чудная весна!
Сегодня в церковь не пошел я,
Но я в саду моем ходил,
И грустный след полночной бури,
Насколько можно, удалил.
Срезал поломанные ветви,
Деревья павшие срубал,
И обнаженные коренья
Землею свежей присыпал.
Да, это — вид богослуженья!
Казалось: церкви звон, дрожа,
Сопровождал, как литургию,
Труды лопаты и ножа.
И, так как праздник был в то время
Один из лучших по весне,
В кустах акафист птицы пели,
Безличный, но понятный мне...
В немолчном говоре природы,
Среди лугов, полей, лесов,
Есть звуки рабства и свободы
В великом хоре голосов...
Коронки всех иван-да-марий,
Веро́ник, кашек и гвоздик
Идут в стога, в большой гербарий, —
Утратив каждая свой лик!
Нередко видны на покосах,
Вблизи усталых косарей —
Сидят на граблях и на косах
Певцы воздушные полей.
Поют о чудных грезах мая,
О счастье, о любви живой,
Поют, совсем не замечая
Орудий смерти под собой!
Промчались годы. Я забыл,
Забыл я, что тебя любил,
Забыл за счастием в гоньбе,
Что нужен памятник тебе...
Я жил еще; любил опять!
И стал твой образ вновь мелькать,
И с каждым днем в душе моей
Пришлец становится ясней.
Уста, которых больше нет,
Мне шлют по-прежнему привет...
Хоть и засыпаны песком,
Глаза, как прежде, жгут огнем...
Теперь я сам, как погляжу,
Тебе гробницею служу
И Бога мощною рукой
Поставлен думать над тобой!
Не наседайте на меня отвсюду,
Не говорите сразу, все, толпой,
Смутится мысль моя, и я сбиваться буду,
Вы правы будете, сказавши: «Он смешной!»
Но, если, медленно окрепнувши, в раздумье
Я наконец молчание прерву,
Я, будто в море, в вашем скудоумье,
Под прочным парусом спокойно поплыву.
Что я молчал так долго, так упорно,
Не признак слабости мышленья и души...
Не все то дрябло, хило, что покорно...
Большие силы копятся в тиши!
Не стонет справа от меня больной,
Хозяйка слева спорить перестала,
И дети улеглись в квартире надо мной.
И вот кругом меня так тихо, тихо стало!
Газета дня передо мной раскрыта…
Она мне не нужна, я всю ее прочел:
По-прежнему в ходу ослиные копыта,
И за клочок сенца идет на пытку вол!
И так я утомлен отсутствием свободы,
Так отупел от доблестей людей,
Что крики кошек и возню мышей
Готов приветствовать, как голоса природы.
Велик запас событий разных
И в настоящем и в былом;
Историк в летописях связных
Живописует их пером.
Не меньше их необозримы
Природы дивные черты,
Они поэтом уловимы
При свете творческой мечты.
Но больше, больше без сравненья,
Пестрее тех, живей других
Людского духа воплощенья
И бытия сердец людских.
Они — причина всех событий,
Они — природы мысль и взгляд,
В них ткань суде́б — с основой нитей
Гнилых и ветхих зауряд...
Травка всюду зеленеет
Чуть заметна, чуть видна́!
Солнце блещет! Вдруг — белеет
Снова снега пелена!
В крупных хлопьях выпадает
Снег. Но блещет неба высь!
Будто их лазурь роняет...
И откуда вдруг взялись?
И на каждом — солнце блещет,
В каждом искоркой горит;
Каждый, весь в свету, трепещет
И скорей упасть спешит!
Подле церкви снег кружи́тся,
Липнет, к стеклам занесен, —
Или вздумал снег молиться?..
Знать, беду почуял он!
Нет, верба́, ты опоздала,
Только к марту цвет дала, —
Знай, моя душа сызма́ла
Впечатлительней была!
Где же с ней идти в сравненье!
Не спросясь календаря,
Я весны возникновенье
Ясно слышу с января!
День подрос и стал длиннее...
Лед скололи в кабаны...
Снег глубок, но стал рыхлее...
Плачут крыши с вышины...
Пишут к праздникам награды...
Нет, верба́, поверь мне, нет;
Вешним дням мы раньше рады,
Чем пускаешь ты свой цвет!
Стучат на пруду моем капли,
Идет звуковой перебой...
Эстонец и немец, и русский
Их слышат — один, как другой.
Но где тот предел ощущений,
За гранью которых дано
Великим и малым народам
Познать, а не слышать, одно?
Сбивают их звуки былого,
Прошедших насилий следы,
Печали великих скитаний
И ярость исконной вражды!
По-своему все они правы,
Различны в них веянья дум...
Но капли, когда упадают, —
Для всех одинаков их шум!
Как эти сосны древни, величавы,
И не одну им сотню лет прожить;
Ударит молния! У неба злые нравы,
Судьба решит: им именно — не быть!
Весна в цветах; и яблони, и сливы
Все разодеты в белых лепестках.
Мороз ударит ночью! И не живы
Те силы их, что зреть могли в плодах.
И Гретхен шла, полна святого счастья,
Полна невинности, без мысли о тюрьме, —
Но глянул блеск прокля́того запястья,
И смерть легла и в сердце, и в уме...
Мелкие силы сердечных движений, —
Сколько ненужных, безумных, смешных?
Из неисчисленных в сердце стремлений
Зреет любой из поступков людских.
Прежних мытарств на себе не являя,
Кажется нам он так ясен, так прост;
Жизнь, нам сдается, задача простая,
А проследите — мучительный рост?
Сколько хороших людей возникало?
Сколько погибло в напрасной борьбе?
С тем только жило и с тем умирало,
Чтоб не помочь ни другим, ни себе!
Бежит по краю неба пламя,
Блеснули по́ морю огни,
И дня поверженное знамя
Вновь водружается... Взгляни!
Сбежали тени всяких пугал,
И гномов темные толпы
Сыскали каждая свой угол,
И все они теперь слепы́;
Не дрогнет лист, и над травою —
Ни дуновенья; посмотри,
Как все кругом блестит росою
В священнодействии зари.
Душа и небо — единеньем
Обяты — некий гимн поют,
Служа друг другу дополненьем...
Увы! на несколько минут.
Еще один остался час,
И — эта масленица сгинет,
И, став задумчиво средь нас,
Великий пост свой лик продвинет.
А по пятам за ним весна
Придет с улыбкой искушенья
И все усилия говенья
Нарушит первая — она!
Да, людям, в чаяньи свободы,
На долгом жизненном пути
Успокоенья не найти
В цепях законов и природы.
Маня к себе исподтишка,
Жизнь, словно хищница в засаде,
Нас, в прирожденном нам разладе,
Бьет наповал, наверняка!
И вернулся я к ним после долгих годов,
И они все так рады мне были!
И о чем уж, о чем за вечерним столом
Мы не вспомнили? Как не шутили?
Наши шумные споры о том и другом,
Что лет двадцать назад оборвались,
Зазвучали опять на былые лады,
Точно будто совсем не кончались.
И преемственность юных, счастливейших дней,
Та, что прежде влекла, вдохновляла,
Будто витязя труп, под живою водой,
В той беседе для нас — оживала...