Земля — в Воде. И восемью столбами
Закреплена в лазури, где над ней
Восходит в Небо девять этажей.
Там Солнце и Луна с пятью Звездами.
Семь сводов, где Светила правят нами.
Восьмой же свод, зовущийся Ва-Вэй,
Крутящаяся Привязь, силой всей
Связует свод девятый как цепями.
Там Полюс Мира. Он сияет вкось.
Царица Нюй-Гуа, с змеиным телом,
С мятежником Гун-Гуном билась смелым.
Упав, он медь столбов раздвинул врозь.
И из камней Царица пятицветных,
Ряд сделала заплат, в ночи заметных.
Страна, где мчит теченье Енисей,
Где на горах червонного Алтая
Белеют орхидеи, расцветая.
И вольный дух вбираешь грудью всей.
Там есть кабан. Медведь. Стада лосей.
За кабаргой струится мускус, тая.
И льется к Солнцу песня молодая.
И есть поля. Чем хочешь, тем засей.
Там на утес, где чары все не наши,
Не из низин, взошел я, в мир такой,
Что не был смят ничьей еще ногой.
Во влагу, что в природной древней чаше
Мерцала, не смотрел никто другой.
Я заглянул. Тот миг всех мигов краше.
Та кровь, что перед нежной красотою
В горячем сердце билась родником.
Еще другая, та, что пред врагом
Курчавилась и пенилась враждою, —
Вошла в слова, и звучной чередою
Пропела стих и расцвела цветком,
Еще тот снег, что с пылью незнаком,
В комок слепив, обрызгал я звездою.
Все это сочетав зазывом чар,
Я взял еще и горсть родной землицы,
И два пера из крыльев быстрой птицы, —
Свой старый дом поджег, раздул пожар,
В разбеге строк зазыбились зарницы,
И отдал я Земле мой малый дар.
— Кто ты, милый белый брат?
Как свеча твой светлый взгляд.
— Кто ты, бледная сестра?
Говорить давно пора.
— Первый ты откройся мне,
Очень страшно при Луне.
— Ты мне первая скажи,
Кто ты, что ты, расскажи.
— Я сестра твоя, сестра,
Вместе вышли со двора,
Как оставили наш дом,
Что Небесностью зовем.
— Я твой брат, твой белый брат,
Ангел, что ли, говорят,
Все хочу я побороть
На Земле земную плоть.
— Я сестра твоя, сестра,
Я душа, я звезд игра,
Если плоть мы освятим,
Без обиды победим.
Вся сильная и нежная Севилья
Собралась в круг, в рядах, как на собор.
Лучей, и лиц, и лент цветистый хор.
И голубей над цирком снежны крылья.
Тяжелой двери сдвиг. Швырок усилья.
Засов отдвинут. Дик ослепший взор.
Тяжелый бык скакнул во весь опор
И замер. Мощный образ изобилья.
В лосненьи крутоемные бока.
Втянули ноздри воздух. Изумленье
Сковало силу в самый миг движенья.
Глаза — шары, где в черном нет зрачка.
Тогда, чтоб рушить тяжкого в боренье,
Я поднял алый пламень лоскутка.
О творчестве тоскуя с детских дней,
Дитя, лепил я облики из глины,
И в пальцах ощущал восторг единый,
Быть может, поцелуя он нежней.
В дрожаньи струн, в мельканиях теней,
В сверканиях летящей паутины,
Внезапно открывались мне картины,
Вдруг песнь поет, я звук горящий в ней.
Упорный полюс, там где все — теченье,
Миг Божества в сознании людском,
В разбег весны упавший снежный ком, —
Свяжу снопом несчетные сравненья,
Но не схвачу я молнийный излом,
Не очерчу словами — вдохновенье.
Те же дряхлые деревни,
Серый пахарь, тощий конь.
Этот сон уныло-древний
Легким говором не тронь.
Лучше спой здесь заклинанье,
Или молви заговор,
Чтоб окончилось стенанье,
Чтоб смягчился давний спор.
Эта тяжба человека
С неуступчивой землей,
Где рабочий, как калека,
Мает силу день деньской.
Год из года здесь невзгода,
И беда из века в век.
Здесь жестокая природа,
Здесь обижен человек.
Этим людям злое снится,
Разум их затянут мхом,
Спит, и разве озарится,
Ночью, красным петухом.
Ужь ворон каркал трижды там на крыше,
Глухой, густой, тысячелетний зов.
И дальний гул редеющих лесов
С паденьем листьев звукоемно тише.
В ветвях—часовни духов, ходы, ниши,
Прорывы, грусть, блужданье голосов.
А в доме громче тиканье часов,
И по углам шуршат в обоях мыши.
Стал мрачным деревенский старый дом.
На всем печать ущерба и потери.
Три месяца в нем не скрипели двери.
Теперь скрипят. И окна под дождем
Со всем живым тоскуют в равной мере,
Как в темных норах зябнущие звери.
Уж ворон каркал трижды там на крыше,
Глухой, густой, тысячелетний зов.
И дальний гул редеющих лесов
С паденьем листьев звукоемно тише.
В ветвях — часовни духов, ходы, ниши,
Прорывы, грусть, блужданье голосов.
А в доме громче тиканье часов,
И по углам шуршат в обоях мыши.
Стал мрачным деревенский старый дом.
На всем печать ущерба и потери.
Три месяца в нем не скрипели двери.
Теперь скрипят. И окна под дождем
Со всем живым тоскуют в равной мере,
Как в темных норах зябнущие звери.
В пиру огней я кравчий был и стольник,
Смотря в алмаз узорнаго кольца.
Повторный в нем горел восьмиугольник,
И блеск перебегал там без конца.
Люблю многоизменчивость лица,
Перед которым вольный я невольник.
И розсыпь грез, кующих круг венца,
И быстрых слов разсыпанный игольник.
Четыре есть стихии в Мировом,
А здесь в алмазе дважды есть четыре.
Игла иглу, остря, торопит в мире.
В кольце намек на молнию и гром.
Огни ростут. Поток лучей все шире.
И все поют: Идем! Бежим! Блеснем!
Обят кольцом пустыни раскаленной,
Где лик самума кажет желтый цвет,
Оазис в изумрудный сон одет,
С рекою голубой и в жизнь влюбленной.
С зарею дышит лотос умиленный,
Качая в чаше синеватый свет,
Папирус, лучший символ меж примет,
Уводит в храм с колонною взнесенной.
Там в золотистых звездах потолок.
Там дева-мать, вернейшая супруга,
Вернула в жизнь растерзанного друга.
Вздымаясь к Солнцу, обелиск высок.
Семь тысяч лет твой мед еще не выпит,
Живой и в смерти, сад богов, Египет.
Все нити дней воздушно паутинны,
Хотя бы гибель царств была сейчас.
Все сгустки красок — для духовных глаз.
Душе — напевы сердца, что рубинны.
У альбатроса крылья мощно длинны.
Но он к гнезду вернется каждый раз,
Как ночь придет. И держат гнезда нас
Вне тех путей, которые лавинны.
Нам трудно даже другу рассказать,
Как любим мы детей, рожденных нами,
Как обожаем мы отца и мать.
И благо. Стыд тот — Божья благодать.
Но нам не трудно яркими чертами
Векам в легенде сердце передать.
Я свет зажгу, я свет зажгу,
На этом берегу.
Иди тихонько.
Следи, на камне есть вода,
Иди со мной, с огнем, туда,
На белом камне есть вода.
Иди тихонько.
Рука с рукой, рука с рукой,
Здесь кто-то есть другой.
Иди тихонько.
Тот кто-то, может, слышит нас.
Следи, чтоб свет наш не погас,
Чтобы вода не пролилась.
Иди тихонько.
Мы свет несем, мы свет несем.
Рабы нам Ночь со Днем.
Иди тихонько.
Следи, рука с рукой тверда,
На белом камне есть вода,
Свети, идем с огнем туда.
Иди тихонько.
Тоской, чьим снам ни меры нет, ни краю,
В безбрежных днях Земли я освящен.
Я голубым вспоил расцветом лен,
Он отцветет, я в холст его свиваю.
Я в белизну всех милых одеваю,
Когда для милых путь Земли свершен,
В расплавленный металл влагаю звон,
И в нем огнем по холоду играю.
Как верный раб, неся дары Царю,
Освобождаем мудрою десницей,
И труд раба вознагражден сторицей,—
Я в золото все прахи претворю,
Да в Смерти буду встречен, бледнолицый,
Всей силой, что в мирах зажгла зарю.
И в Осени нам власть цвести дана,
Когда мы Смерть с Любовью обвенчаем.
Горит весь лес. За отдаленным краем
Его владений—чу!—гудит струна.
Какая в этом рденьи глубина,—
Так краски не горят веселым Маем.
И пусть печалью час утрат терзаем,—
Без Осени вся наша жизнь бедна.
Лишь Осенью, в канунный миг отлета
Заморских птиц, мы слышим журавлей.
И любим мы. И с нами плачет Кто-то.
И любим мы. Больнее. Все больней.
Цветут огнем—последния куртины.
И сказочный расцвет кристалла—льдины.
Светлячок и с ним светлянка
Вышли в рощу спозаранка
И что ночь была вначале,
Чуть сияя, означали.
Светлячок и с ним светлянка
Вышли в рощу спозаранка,
И к росе, в траве, припали,
И в опале засыпали.
Но светлянка прошептала:
«Мы светились слишком мало,
Светлячок ты мой сударик,
Разожги скорей фонарик».
Как сияющая ранка,
Разгоралася светлянка,
И, сияя, лепетала:
«Мы светились слишком мало».
Светлячок повиновался,
Расцвечался, разгорался,
И, сияя в светлом теле,
Оба нежные сгорели.
Она сидит, задумавшись глубоко,
Сестра богинь, чей дар священный—речь.
С ней рядом Один. Опершись на меч,
Вперяет в даль единственное око.
Дремотна Сага. Все решенья Рока
Ей ведомы. Исход и ход всех сеч.
Весь обиход людей, разлук и встреч,
Все бережет она в размерах срока.
Из пряжи снов немую нить продлив,
Завяжет в страшном узелок из дремы.
Сплетет из слов высокия хоромы.
Взирает Один строг и молчалив.
И вдруг с плаща в разсказ уронит громы,
Чтоб был конец и грозен и красив.
Тецкатлипока, с именем мудреным,
Был в Мексике дразнитель двух сторон,
Влюбленник стрел, набегов, оборон
И плясок боя по обрывным склонам.
С победой ли, с тяжелым ли уроном,
Но биться, бить, сражаться, сеять стон,
На лоне многократных похорон
Быть новых битв неистощимым лоном.
Но возле гор, где зоркий Нагуатль,
Ацтек, взростил колючия магеи,
Где кактусы узлят клубки как змеи,—
Вода морей, чье имя нежно, Атль,
Поет, что, расцветивший орхидеи,
Красив змеиный бог Кветцалькоатль.
Пройди от фиолетовых до красных
Все красочные в радуге пути.
Чтоб тайное вещание найти,
Взгляни в живой венец расцветов страстных.
Влюбись в фиалку. Незабудок ясных,
Осок нарви. И лютик расцвети.
Настурций куст меж маков помести.
И роз возьми, из самых полновластных.
Приблизься к ним. Читай глазами их.
Вдыхай. Пьянись всей тайной их загадок.
Пчеле миг встречи с венчиками сладок.
От лепестков струится вихрем стих.
Ты к молниям пришел. Подслушай их.
Они поют — сонетами из радуг.
Улетели священные ибисы,
Не алеют озера фламингами,
Пронеслись Австралийские лебеди,
Апокалипсис птичий свершен.
И не скажут о Духе нам голуби,
Не разскажут нам детскаго ласточки,
Только где-то поют пересмешники,
Перепев, перезвук, перезвон.
Не восходят над Нилом папирусы,
Не приветствуют Горуса лотосы,
Только пепельно-черные ирисы,
Расширяют испуганный глаз.
Да кровавятся тени закатныя,
Расцвечают Пустыню вечернюю,
И о Сфинксе, когда-то вещательном,
На песках вышивают разсказ.