Закон светил есть пляска постоянства,
Но есть звезда, которая летит
Не в правиле размеченных орбит,
Вне чисел, с пряжей строгаго убранства.
От Солнца к Солнцу путь через пространство,
Взнесение размерных пирамид
Сложением спокойно взятых плит,
Но есть угадка вкось, чей смысл шаманство.
Смотри в лесу, как спутаны следы
С людским умом враждующаго волка,
Как конская завита Лешим чолка.
Колдуй в ночах над люлькою воды,
Да на коврах волшебная иголка
Зазыбит лунный храм, сплотивший льды.
Осень ходит, леса расцветила: —
«Я поля в сарафан наряжу».
А Зима проворчала уныло: —
«Под холстину я их положу.»
Ветерок пролетал. Покричали.
А шутник целый гул развернул.
«Как мне Осень прикажет», вначале,
А потом — «Как Зима», он шепнул.
Завилял, закрутился, двуличный,
И завел на полгода метель.
Глянь, грачи, вместе с пташкой различной,
Заплясали тут Март и Апрель.
Потеплели под утро туманы,
В сердце сладкою веет Весной.
И по всей-то Земле — сарафаны,
И какой их узор — расписной.
Взял Старик в амбар мешок,
Мышь в мешок проворно скок,
И прогрызла там дыру,
И ушла сама в нору.
Крупка сыплется в мешок,
Крупка в норку наутек,
Крупка высыпалась вся,
Пляшет мышь, хвостом тряся.
Тужит Старый: «Как тут быть?
Как тут горю пособить?»
Зерна скрылись, — где и след.
Разве Солнце даст совет.
Солнце слышит свысока,
Обогрело Старика,
Месяц белый посветил,
Вышли зерна из могил.
И летел из дальних стран
Ворон Воронович Вран,
Помахал своим крылом, —
Крупкой полон весь закром.
Лунно окутанный, Солнцем одетый,
Верю в приметы, и знаю ответы.
Звездно обвенчанный с бездной ночною,
Всюду присутствую, будь же со мною.
Если ты спросишь мечтой тонкострунной,
Путь покажу тебе вольный и лунный.
Если натянешь ты струны сильнее,
Путь тебе дам я лазурного змея.
Будешь на Севере, будешь на Юге,
С Солнцем двусветным, в законченном круге.
Сердцем обнимешь росинку и горы,
Будут твои всеобятными взоры.
Будь же со мною, крещу я Луною,
В солнечных зорях все тайны открою.
Звезда звезде всегда поет псалом,
На небесах не молкнет Литургия.
И не одним тот скреплен гимн узлом,
Чуть замолчит звезда, горят другие.
Напевный грозд ты различишь и днем,
Лишь опустись — не в пропасти морские —
В колодец темный, в тот подземный дом,
Где жажды утоляются людские.
От вышины, доступной для очей,
До глубины, куда рука людская
Вонзает заступ, дух свой продвигая, —
В глушащий день, и в гулкой мгле ночей,
Внимай псалмам, сплетенным из лучей,
В душе души звезду оберегая.
Из раковин я вынул сто жемчужин,
Тринадцать выбрал лучших жемчугов.
От дальних, самых южных, берегов
Был всплеск волны мне в Новолунье нужен.
Миг надлежащий мной был удосужен,
Когда Луна меж двух своих рогов
Скрепила хлопья белых облаков.
Весь мир волшебств тогда со мной был дружен.
На пресеченьи девяти дорог,
В изломе ночи, цвет сорвал я малый,
Лилейный лик, внутри с звездою алой.
Сон девушки невинной подстерег,
Вплел в ожерелье, к жемчугам сгибая.
Полюбят все. Приди ко мне любая.
От незабудок шел чуть слышный звон.
Цветочный гуд лелея над крутыми
Холмами, васильки, как в синем дыме,
В далекий уходили небосклон.
Качался в легком ветре ломкий лен.
Вьюнок лазурил змейками витыми
Стволы дерев с цветами молодыми.
И каждый ствол был светом обрамлен.
И свет был синь. Кипела в перебое
Волна с волной. Лазурь текла в лазурь.
Павлины спали в царственном покое.
Весь мир в пространство перешел морское.
И в этом сне, не знавшем больше бурь,
По небу плыло Солнце голубое.
Всей силой, что в мирах зажгла зарю,
Над этим миром будней, топей, гатей,
Всем таинством безчисленных зачатий,
Жизнь шлет призыв, и я с ней говорю.
Я к древнему склоняюсь янтарю
И чую дух смолистой благодати,
Врагов считаю вспыхнувшия рати,
Встаю в рядах и с братьями горю.
Что можно знать,—в себя взглянув, я знаю,
Во что возможно верить,—стерегу,
Чтоб на другом быть светлом берегу.
Творя огонь, иду к Святому Гаю,
И пусть себя, как факел, я дожгу,
Клянусь опять найти дорогу к Раю.
Обрывок ткани, кровью напоенный,
Пронизанный играющим огнем,
Расцвел в кусте. И задержался в нем
Неспетый вспев души, в любовь влюбленной.
Прицветником кровавым окаймленный,
Внутри — цветок, как малый водоем,
Где влага — злато. Он насыщен днем,
Он спаян Солнцем в перстень снов зажженный.
Цветок Теноктитлана давних дней,
Цветной костер Египта и Алжира,
Беседка лепестковая огней.
Кто был в любви, тот будет вечно в ней.
Я бросил сердце в это пламя мира,
И вижу взлет горящих ступеней.
Я взял клубок, но не подозревая,
Что будет нить прястись сама собой
В узоры алый, желтый, голубой.
Клубок скользнул, в нем власть была живая.
И к нити нить мечтой перевивая,
Закрыв глаза, стоял я как слепой.
Узор к узору шел на перебой,
Означилась вся повесть огневая.
Вдруг захотел я отшвырнуть клубок,
Но сам упал, растерянный, разбитый.
И, встав, прочел решенье рдевших строк:—
Ты окружен неотвратимой свитой,
И будешь прясть, доколе, из минут,
Часы твой праздник белый не сплетут.
Не бог, но самый сильный брат богов.
Трудов свершитель самых трудных. Кто ты?
Из мира изгонял ты нечистоты,
И, вольный, был содругом всех рабов.
Когда свистит вокруг твоих столбов
Морская буря, порваны темноты.
Ты гидр губил. Но пчел, творящих соты,
Не трогал ты на чашечках цветков.
Ты был как вышний ствол глухого леса.
Но также прясть могла рука твоя.
Когда ж земная порвалась завеса, —
Ты отошел в небесные края.
И Солнце мчит себя, мечту тая
Догнать в путях — созвездье Геркулеса.
Мы каждый час не на Земле земной,
А каждый миг мы на Земле небесной.
Мы цельности не чувствуем чудесной,
Не видим Моря, будучи волной.
Я руку протянул во мгле ночной,
И ощутил не стены кельи тесной,
А некий мир, огромный, бестелесный.
Горит мой разум в уровень с Луной.
Подняв лицо, я Солнцу шлю моленье,
Склонив лицо, молюсь душой Земле.
Весь Звездный мир — со мной как в хрустале.
Миры поют, я голос в этом пенье.
Пловец я, но на звездном корабле.
Из радуг льется звон стихотворенья.
Луна затерялась за гранью зубчатой, окутанных дымкою, гор,
Но желтой дугою она задержалась на зеркале спящих озер.
Их семь, Маорийских озер, многоразных по цвету и тайне воды,
В себе отразивших дугу золотую, и в ней средоточье звезды.
Вот озеро просто. Вот озеро серы. Вот озеро с льдяной водой.
И с влагою млечной. И с влагой горячей. И с влагой смолисто-густой.
Но там полноцветней, пышнее, и краше дуга золотая Луны,
Где влага влюбленья, и влага внушенья, что лучшее в жизни суть сны.
Он будет мстить. С бесстрашием пирата
Он будет плыть среди бесплодных вод.
Ни родины, ни матери, ни брата,
Над ним навис враждебный небосвод.
Земная жизнь — постылый ряд забот,
Любовь — цветок, лишенный аромата.
О, лишь бы плыть — куда-нибудь — вперед, —
К развенчанным святыням нет возврата.
Он будет мстить. И тысячи сердец
Поработит дыханием отравы.
Взамен мечты он хочет мрачной славы.
И женщины сплетут ему венец,
Теряя все за сладкий миг обмана,
В проклятьях восхваляя Дон Жуана.
В коре древесной столько же расщелин
Как на пространстве всей Земной коры.
Вулкан, не есть ли он жерло норы,
Где шмель Огня, который беспределен?
Безбрежен гуд таинственных молелен.
Вулкан везде. Во всем огонь игры.
С Земли до Неба, к Брату от Сестры,
Любовный пир, который вечно хмелен.
Здесь приютился маленький комок
Чуть зримых мшинок. Тихое веселье.
Аул среди Дарьяльского ущелья.
Жучки влезают в маленький домок.
В Природе не найдешь нигде безделья.
Они выводят стройный городок.
Какой он благолепный, благовонный,
Какой он благозвонный, светлый лес.
В нем ничего из сказки похоронной,
В нем только благовестие чудес.
Едва в него вошел, как дух воскрес.
Задумчивый, баюкающий, сонный,
Зеленых преисполненный завес,
Хранитель жизни многомиллионной.
Я вижу зыбкий стебель лисий хвост,
Я становлюсь тихонько на колени,
Чтоб ближе видеть тонкий трепет млений.
Кругом в цветах мне зрима россыпь звезд.
Вдыхаю сладкий дух благоволений.
Мне изумруд к забвенью строит мост.
В моей Индусской роще есть древо деодар,
Своим стволом смолистым восходит в высь оно,
Его расцвет походит на призрачный пожар,
Голубоваты ветви, внизу у пня темно.
Зовется древом Солнца то древо деодар,
Еще зовется мощным, и древом чистоты,
Но из ствола исходит неволящий угар,
И паутинят ветви для душ силки мечты.
Восходит стройным кедром то древо деодар,
Как руки в час молитвы, идут ряды ветвей,
Но кто лесных коснулся густых смолистых чар,
Тот древу деодару отдаст всю пряжу дней.
Как изясненье красочной картины,
Задуманной не мною, а другим,
Как всплеск, рожденный шорохом морским,
В Любви и Смерти я лишь миг лавины.
Ни орлий лет, ни гром, ни голос львиный
Не чужды мне. В веках тоской томим,
Не раз мне Сатана был побратим,
И, как паук, сплетал я паутины.
Но лишь себя ловил я в тот узор.
И для кого свои меняю лики?
Я протянусь как змейка повилики,—
Я растекусь ключом по срывам гор.
Но лик мой—рознь. В себе—я не единый.
Цветы—в снегах. Цветы—ростут из тины.
Он пел узывно, уличный певец,
Свой голос единя с игрою струнной,
И жалобой, то нежной, то бурунной,
Роняя звуки, точно дождь колец.
Он завладел вниманьем наконец,
И после песни гневной и перунной
Стал бледен, словно призрак сказки лунной,
Как знак давно порвавшихся сердец.
Явил он и мое, той песней, сердце.
Заворожен пред стихшею толпой,
Нас всех окутал грустью голубой.
Мы все признали в нем единоверца.
И каждый знал, шепчась с самим собой,
Что тот певец, понявший всех, — слепой.
О, Мария, ты — Стихия,
Ты — волна с венцом из пены!
Ты — сиянья золотые,
Что в Эдеме красят стены!
Согревая, ты — живая.
Как простор Небес окружный!
Ты — молитва голубая,
Лик с оправою жемчужной!
Ночью темной, водоемной,
Изливающей планеты,
Ты есть пламень незаемный,
Нам взаймы дающий светы!
Ночью темной, водоемной,
Изливающей созвездья,
Ты — часовни мир укромный,
Путь прощенья в тьме возмездья!
О, Мария, в зимы злые
Радость Мая голубая!
Сердцу мира — сны златые,
Панагия, Всесвятая!