Высокая и стройная, с глазами
Раскольницы, что выросла в лесах,
В зрачках отображен не Божий страх,
А истовость, что подобает в храме.
Ты хочешь окружить ее словами?
Пленяй. Но только, если нет в словах
Велений сердца, в них увидит прах.
Цветок же вмиг заметит меж листками.
СОНЕТ.
Пройдя луга, леса, болота, горы,
Завоевав чужие города,
Солдаты спят. Потухнувшие взоры—
В пределах дум. Снует их череда.
Сады, пещеры, замки изо льда.
Забытых слов созвучные узоры,
Невинность чувств, погибших навсегда,—
Солдаты спят, как нищие, как воры.
Далекий край, где древле были шумы
Не наших битв, наряд не наших стран,
Где сердце вырубал обсидиан,
Лазутчик был в лесу хитрее пумы —
К твоим горам мои уходят думы,
Там храмом не один горел вулкан,
И пенный дым качал там Океан,
И дым иной был в грезе Монтесумы.
В заточеньи мне дано
Только тусклое окно.
И железною решеткой
Так исчерчено оно,
Что Луну не вижу четкой: —
Чуть засветится — она
В клетке вся заключена.
В заточеньи мне даны
Только вкрадчивые сны.
Красный, медный, золотой,
Травка, голубь, глубь небес,
И фиалка над водой,
Полноцветный круг чудес.
Есть и крайняя черта,
Чтоб почувствовать полней:—
Перед кровью темнота,
Вся в багровостях теней.
Из бури в тишину спокойный мост,
Вдвойне, за ливнем, изумрудна туя.
На шкафе вырезном глухарь, токуя,
Распространил дугой свой веер-хвост.
Как этот миг пленителен и прост.
Не плача, не жалея, не ревнуя,
В картинах стен читаю старину я,
Мне чудится весна и россыпь звезд.
В прерывистых и скорых разговорах,
О сказочном, о счастье, бытии,
Мне нравятся речения твои,
В них искра, зажигающая порох.
Что ты не замедляешься на спорах,
А льешь свой ум, как вспевность льют ручьи
Что выпеваешь душу в забытьи, —
Люблю и слышу крыльев некий шорох.
Скрипку слушал я вчера.
О, как звонко трепетала,
Человечески рыдала
Эта тонкая игра.
В нарастающем ручье,
Убедительном, разливном,
Так мучительно-призывном,
Дух подобен был змее.
Клянусь опять найти дорогу к Раю,
И в Отчий Дом возврат мне будет дан,
Когда сполна исчерпаю обман,
В котором зерна правды я сбираю.
И к нищенскому если караваю
Касаюсь здесь,—к пределам новых стран
Я устремлю свой смелый караван,
Оазис—мой, мне зацветет он, знаю.
Я сплю. А на стене моей ковер.
Он плотно всю затягивает стену.
Я вижу нежных красок перемену.
Деревня. Речка. Лес. Весенний хор.
Там дальше город. Сказочный собор.
Душа глядит. Отдаться рада плену.
В саду качает ветерок вервену.
Луна с звездой ведет переговор.
Для мудраго не может быть вопроса,
Что между самых ласковых минут,
Которыя дано нам ведать тут,
Одна из самых нежных—папироса.
В ней жертва есть. От горнаго откоса
Восходит синий дым, свиваясь в жгут.
Ручьи воспоминания текут.
Белеет дымка. Слышен всплеск у плеса.
. Жизнь есть Сон.
Нет истины иной такой обемной.
От грезы к грезе в сказке полутемной.
Он понял мир, глубокий Кальдерон.
Когда любил, он жарко был влюблен.
В стране, где пламень жизни не заемный,
Он весь был жгучий, солнечный и громный.
Но полюбил пред смертью долгий звон.
Крестовиком, свою скрутившим нить,
Была такая сплетена картина,
Что в споре сражена была Афина,
Всю жизнь богов сумел в узор он влить.
Он радугой умеет распалить
Отединенный замок властелина,
И так легко-изящна паутина,
Что кружево лишь можно с ней сравнить.
Орел, и тигр, и мотылек, и гад
В едином свитке роковые строки,
Повинности, для всех одной, уроки,
Все вещество — один священный Град.
Сознание безумящий набат,
И пляшущий бубенчик в поволоке
Туманов предрассветных — одиноки
И дружно слитны, звуку звук — собрат.
Всем пламенем, которым я горю
Всем внутренним негаснущим вулканом,
Я силу правды дам моим обманам,
И приведу все тени к алтарю.
Умывшись снегом, боль в себе смирю,
Велю мечтам стать многоликим станом,
Над Золотой Ордою буду Ханом,
И, приказав, приказ не повторю.
Уплывает корабль, уплывает, возставая на дальней черте,
И прощально печаль мне свевает, оставляя меня в темноте.
В полутьме, озаренной по скатам и ростущей из впадин холмов,
Он уплыл, осиянный закатом, уходя до иных берегов.
Вот он срезан водой вполовину. Вот ужь мачты содвинулись вниз.
Вот ужь мачты маячат чуть зримо. С воскуреньями дыма слились.
Он уплыл. Он ушел. Не вернется. Над вспененной я стыну волной.
Чем же сердце полночно зажжется? Или мертвой ущербной Луной?
Лесная чаща. В изумруд,
Еще недавно, там и тут,
Рубины изливались, рдея.
Теперь, парча листвы, сполна,
Как дымно-желтая стена,
Броня дерев шуршит, редея.
Цвет постаревший, — не седой,
А серо-пепельный, подседный, —
Скользит по этой сказке медной,
И, вспыхнув, гаснет чередой.
Крест золотой могучаго собора
Вещательно светился в вышине,
И весь вечерний храм горел в огне,
Как вечером горят верхушки бора.
Что звездный мрак придет еще не скоро,
Об этом пели краски на волне,
Которая, плеснув, легла во сне,
Не пеня больше воднаго простора.
Немой затон задумался, без дна,
Хоть может быть есть где-то дно, глубоко.
Молва его зовет Морское Око,
Моря ушли, но память их верна.
В том озере морская тишина,
Изысканная греза одинока.
Так в мире захотела прихоть Рока,
Хрустальная безгласна пелена.
Отчего душа болит, а уму не говорит?
Я люблю. Я люблю.
Отчего огонь в крови, хоть зови, хоть не зови?
Я люблю. Я люблю.
Отчего на Небесах звезды ясные в венцах?
Я люблю. Я люблю.
Отчего из темноты дышат пьяные цветы?
Я люблю. Я люблю.
Отчего в журчаньи струй так и бьется поцелуй?
Я люблю. Я люблю.
Крест золотой могучего собора
Вещательно светился в вышине,
И весь вечерний храм горел в огне,
Как вечером горят верхушки бора.
Что звездный мрак придет еще не скоро,
Об этом пели краски на волне,
Которая, плеснув, легла во сне,
Не пеня больше водного простора.
Как буква к букве в слове заключенья,
Как слово к слову в летописи душ,
Священные слова «Жена» и «Муж»
Не требуют от мира освященья.
Луна и Солнце льют свои внушенья
В сомкнутый поцелуй. И почему ж
Превыше гор и всех морей и суш
Не вознести лобзанию хваленье?
В те дни, когда весь мир был Океан,
Среди морских неисчислимых лилий,
На празднике первичных изобилий,
Бродил горячий творческий туман.
Еще не возникало разных стран.
Поденки-исполины, взмахом крылий,
Носились в полумраке без усилий,
И каждый хвощ был дикий великан.
Ребенок, пальчик приложив к губам,
Мне подарил волшебную картинку.
Он тонкую изобразил былинку,
Которая восходит к небесам.
Горело Солнце желтым шаром там.
Былинка, истончившись в паутинку,
Раскрыла алый цветик, котловинку,
Тянувшуюся к солнечным огням.
Я мыслью прохожу по всем мирам,
Моя свеча пред каждою иконой.
Но, если лес кругом шумит зеленый,
Я чувствую, что это лучший храм.
Я прохожу неспешно по горам,
В них каждый камень — истукан точеный.
Не райской птицей, а простой вороной
Я иногда ведо́м к высоким снам.