Любовь, любовь, ты сердце к утехам взманя,
Любовь, ты уж полонила меня,
Тобою стал мой взор прельщен,
И весь мой ум:
Мой гордый дух совсем разжен
От сладких дум.
Можноль противиться мне тебе в младости?
Ты страсть приличная летам моимъ!
Рази, рази ты слабу грудь,
Кто мил, того ищу,
Коль разно с ним я где нибудь,
Везде грущу.Любовь, любовь, ты сердце к утехам взманя,
Любовь, ты уж полонила меня;
Но я еще явить боюсь,
Что я люблю,
Хочу открыть, но все стыжусь,
И скорбь терплю.
Кто ето выдумал, будто порочно то,
Ежели девушка любит кого?
Винна ли я, что тот мне мил,
Кому и я мила;
А естьлиб онь не так любил,
Гордаб была.Любовь, любовь, ты сердце к утехам взманя,
Любовь, ты уж полонила меня,
Любезной мой по всем местам
Пускает стон,
Но что моим так миль очам,
Не знает он.
Я притворяюся, взоры свирепствуютъ;
Поступь упорная мучит его:
Но полно мне его терзать,
Пора печаль пресечь,
Пора престати дух смущать,
И сердце жечь.Любовь, любовь, ты сердце к утехам взманя,
Любовь, ты ужь полонила меия;
Внимай, мой свет, внимай мой, глас,
Ты мил мне сам,
Не разлучит никто уж нас,
Кто злобен намъ;
Пусть разрываются, кто позавидует
Жару любовному наших сердец,
А я влюбясь на зло им всем
Пребуду в век верна,
Коль в сердце буду я твоем
Всегда одна.
Доколе мне в сей грусти злой с любезной в разлученье жить,
Доколь вздыхать по всякий час,
Лишась ея дражайших глаз.
Хотя уже надежды нет, другую не могу любить,
Одна во мне всю кровь зажгла,
Одна меня пленить могла.
О злой случай, на что ты дал,
Чтоб я, ее увидев, знал,
И склонность получиль,
Чтоб после век грустил.я в тех местах, где зрел ее, потоки слез не вольно лью,
И только лишь на них взгляну,
Я тот час все воспомяну.
Что было тут, что видел я, и вспомню тут всю мысль мою,
Слова ея и всю любовь,
И будто разлучуся вновь,
Грущу не знаю, что начать,
Хощу и зреть, но негде взять,
Весь дух во мне замрет,
Что тут ее уж нет.Забудуся на краткий час, что я лишен забав моих,
Среди речей, средь мыслей всех,
Приходит в ум часы дней тех,
В которые я счастлив был, и что живу в печалях злых,
И сей незапный мне удар,
Винит еще жесточе жар,
В ночи сомкну глаза в слезах,
Она и тут в моих глазах,
Всегда она со мной
Потерян мой покой.А ты моя любезная вздохни хоть только раз о мне
И вспомня, изь драгих очей
Хотя две капли слез пролей,
И обрати ты милый взор хоть раз к печальной стране,
Взгляни в поля, пути меж гор
И чрезь леса ко мне сей взорь,
Ты так, как прежде мне была,
По смерть мою всегда мила,
А я ужь не в себе
Душа моя в тебе.
С голубкой голубь жил, среди прекрасной рощи:
В веселии шли дни,
В веселии шли нощи.
Всечасно там они,
Друг друга цаловали,
И в полных радостях, в той роще пребывали.
Но голубь от своей голубки прочь летит,
Колико дух ея отлетом ни мутитъ;
Угодно голубю, немножко прокатиться,
И возвратиться:
Летит.
Голубка плачет,
А он, по воздуху, под облаками скачетъ;
Ни что ему в пути скакати не претит:
Однако птицы тамо нищи:
Причина та, что нет ни пойла там, ни пищи.
Приятен путь,
Да худо, нет ни пищи там, ни пойла,
А паче то, что нет под облаками стойла,
Хотя и должно отдохнуть;
А в воздухе никак нельзя заснуть.
Уж голубю места прелестны,
Да только не известны,
И географию не скоро ту поймешъ;
А без того квартеры не найдеш.
Оставил он те дальныя границы,
Спустился поклевать созрелыя пшеницы,
И чистыя воды в источнике испить,
А после и ко сну где можно приступить.
Не пил еще, не кушал,
И вод журчания едва едва послушал,
На ниве, голубок,
Попался во силок.
О путешествии он суетно злословит,
Но к участи ево, ево рабенок ловитъ;
Рабенок слаб,
Там голубь был ему минуты две три рад,
И окончав свою нещастливую долю,
Он вырвался на волю.
А что довольно он, в силок попав, потел,
Во путешествии быть больше не хотел,
И в старое свое жилище полетел.
Опасно местию такой себя ласкать,
Которой больше льзя нещастия сыскать.
С оленем конь имел войну кроваву.
Оленю удалось победоносца славу
И лавры получить,
А именно коня гораздо проучить.
Возносится олень удачною судьбою,
Подобно как буян удачною борьбою,
Или удачею кулачна бою,
Иль будто Ахиллес,
Как он убил Гектора.
От гордости олень из кожи лез.
Такая то была на чистом поле ссора,
С оленем у коня.
А конь мой мнит: пускай олень побил меня.
Я ету шутку,
Оленю отшучу.
И отплачу,
Имеет конь догадку,
И ищет седока.
Сыскал, подставил конь и спину и бока:
Взнуздал седок коня и оседлал лошадку,
А конь ему скакать велит,
Оленя обрести сулит,
И полной местию дух конской веселит.
Седок ружье имеет,
Стрелять умеет.
Исполнилося то чево мой конь хотел,
Седок оленя налетел,
И в цель намеря,
Подцапал он рогата зверя,
Победу одержав конек домой спешитъ;
Однако он к узде крепохонько пришит.
Лошадку гладят и ласкаютъ;
Однако уж коня домой не отпускают,
И за узду ево куда хотят таскают.
Конишка мой в ярме,
Конечик мой на стойле,
А по просту в тюрьме,
Хоть нужды нет ему ни в корме и ни в пойле.
Стрелок лошадкина соперника убил,
А конь сей местию свободу погубил,
И только под седлом, хозяина, поскачет,
О прежней вольности воспомнит и заплачет.
Ты рушишь покой свободу отнявши,
А повод сама мне к любви подала,
Ты мне надежду подавши,
Опять взяла.
Почто было влечь, когда не склоняться,
Или то забавно, чтоб дух мой терзать.
Уж ты можешь смеяться
Нельзя отстать.
Или ты брав в плен того лишь желала,
Чтоб кровь моя тобою пылала,
А яб влюбясь всеместно грустил,
Жестокой ты нрав и зверской имеешь,
Что введши в грусть о мне не жалеешь,
Довольналь ты, уж я полюбил.Довольствуйся ныне вздыханьем моим,
Я вечно подвластен очам стал твоим,
Свирепствуй как хочешь, я все то терпл.ю,
Нельзя мне покинуть, я очень люблю,
Лишь только помысли, достойноль губить,
Кому дала повод сама ты любить,
Престань меня,
К любви взманя,
Не видючи пользы, всечасно терзать;
Склонися, склонися, коль так ты мила,
Цели мою рану, что ты мне дала,
Или не льзя,
Мне грудь пронзя,
Стесненному духу отрады подать? Я часто видал, что было приятно,
Где вместе случалось бывать мне с тобой;
А ныне то все превратно,
Где ты со мной;
Не хочешь взглянуть и прочь отбегаешь,
Какая причина тебя отвела,
За что ты презираешь,
Иль что мила?
Ах сжалься и дай опять быть в надежде.
Имей тот взор, как видель я прежде,
А я тебя своей почитал.
Спокой мысль мою, за что ты взгордилась,
За что любя ты вдруг разсердилась,
Тоголи я себе ожидалъ?
О ты, крепкий, крепкий Бендер-град,
О разумный, храбрый Панин-граф!
Ждет Европа чуда славного,
Ждет Россия славы новыя:
Царь турецкий и не думает,
Чтобы Бендер было взяти льзя.
Петр Великий, храбрый мудрый Петр
Дал Петру свой ум и мужество,
И устами самодержицы,
Щедрой, мудрой и великия,
Говорит он графу Панину:
«Не был город Бендер взят никем;
Вижу града стены крепкие,
Вижу множество турецких войск;
Здесь число войск русских малое,
Да в тебе душа великая,
Покажите вы величество
Чад и матери империи,
Будьте славой самодержице,
Будьте пользою отечеству».
Панин на это ответствует
От Невы пришедшу голосу:
«Я клянуся перед воинством:
Град возьму, или умру под ним;
Увенчаемся здесь лаврами,
Иль падем под кипарисами».
Слышен голос войска храброго:
«Град возьмем, иль все помрем с тобой».
Наступил уже решенья час,
Приближается ночь темная,
Скрылось солнце в море бурное,
Из-за леса не взошла луна,
Не мешает небо мрачное.
Войска двинулись ко Бендеру,
Загремели громы страшные,
Заблистали светлы молнии,
Зашумели войска русские,
Затряслися стены градские,
Зажигается селение,
Разгораются все здания.
Панин, Панин, то исполнил ты,
В чем ты клялся перед воинством:
Стонут, стонут побежденные,
Торжествуют победители.
Славься, славься, государыня!
Славься, Панин! Славься, воинство!
К больному лекарь шел: больной в жару:
Готов рецепт. Я денег не беру,
Он едак говорил, и протянул он лапу:
Упал червонной в шляпу.
Червонной говорит: пожалуй полечи:
А доктор говорит: пожалуй не кричи,
Молчи,
И не бренчи,
Да дай речей больнова мне послушать:
С тобой поговорим и после мы.
Изволь сударь, больной, не много ты покушать
Сулемы.
А ты, червончик мой, изволь меня послушать:
Не верезжи и полезай в карман.
Ступай, ступай, небось; вить я не басурман.
На завтре он себя к больному присуседил.
Он стал искусненько больнова утешать,
И почал вопрошать.
Больной не отвечал и бредил:
А доктор мой,
Не йдет домой,
И делая тогда болящему соседу,
Беседу,
Возвед ученыя зеницы к небесам,
Забредил самъ;
Однако уменшил домашних сожаленье,
И подписал определенье,
Так:
Он бредит: ето доброй знак.
На завтре у больнова пятна:
Примета доктору и та приятна,
И утверждает он,
Что жар выходит вон.
На завтре жар переменился в стужу:
А доктор говорит: жар вышел весь на ружу,
Моим старанием скорбь ета путь нашла,
И отошла.
На завтре наш больной скончался,
А доктор мой опять бежит,
И в пору самую примчался;
Больной во гробе уж лежит.
Пощупал доктор пульс, каков больной проведал.
Скоряй, кричит, ево велите исповедать.
Жив праздности в уделе,
И в день ни во един
Не упражнялся в деле
Какой-то молодой и глупый господин.
Гораздо, кажется, там качества упруги,
Где нет отечеству ни малыя услуги.
На что родится человек,
Когда проводит он во тунеядстве век?
Он член ли общества? Моя на это справка,
Внесенная во протокол:
Не член он тела — бородавка;
Не древо в роще он, но иссушенный кол;
Не человек, но вол,
Которого не жарят,
И бог то ведает, за что его боярят.
Мне мнится, без причин
К таким прилог и чин.
Могу ль я чтить урода,
Которого природа
Произвела ослом?
Не знаю, для чего щадит таких и гром,
Такой и мыслию до дел не достигает,
Единой праздности он друг,
Но ту свою вину на Время возлагает,
Он только говорит: сегодня недосуг.
А что ему дела во тунеядстве бремя,
На Время он вину кладет,
Болтая: Времени ему ко делу нет.
Пришло к нему часу в десятом Время;
Он спит,
Храпит,
Приему Время не находит
И прочь отходит.
В одиннадцать часов пьет чай, табак курит
И ничего не говорит.
Так Времени его способный час неведом.
В двенадцать он часов пирует за обедом,
Потом он спит,
Опять храпит.
А под вечер, болван, он, сидя, убирает —
Не мысли, волосы приводит в лад,
И в сонмищи публичны едет, гад,
И после в карты проиграет.
Несчастлив этот град,
Где всякий день почти и клоб и маскерад.
С великим малому иметь опаспо дружбу:
Загаркали: поход, война, идут на службу;
Но кто герои те? осел, лисица, лев:
И разъяряются геройски души.
Ружье лисице хвост, ослу большия уши,
А льву ужасный зев:
Из зева смерть и гнев:
Взор люта зверя блещет,
И лес
Трепещет:
Не Геркулес,
Во коже львиной,
С разбойничей дубиной,
Приходит ко лесамъ;
Во львиной коже лев туда приходит сам:
И кто ни встретится нещадно всех карает,
Имея брань:
И собирает
Дань.
По добычи домой пустился,
С победой возвратился:
И коих он зверей геройски одолел,
Ослу велел
Делити, на три части.
Осел мой знает то давно,
Что должко разделять наследие равно;
С ословой стороны был сей дележ без страсти:
А сверьх того еще указы так велятъ;
Делятъ;
Но части не исправны;
Причина, что все равны.
Прогневался мой лев и заушил осла,
Сказав: ты етова не смыслиш ремесла,
И кои правила в дельбе со мною главны.
Осел: ох, охъ!
И вдруг издох.
А лев велел лисе делить находку:
Не хочется лисе ийти во львову глодку,
С овин едину.часть и часточку с кулак,
Лисица положила,
И другу удружила.
Кто, лев спросил, тебя учил делити так,
Что ты мне едак услужила?
Лиса туда сюда хвостишком верть,
Ответствует ему: ослова смерть.
Ты мила мне дарагая, я подвластен стал тебе
Ты пленила взор и сердце, чувствую любовь в себе,
Твой взорь палит меня,
А я горю стеня,
И возле тебя ищу.
Потерян мой покой,
Где нет тебя со мной,
Я во всех местах грущу.Нет во дни такой минуты, чтоб твой зрак ушел из глаз,
Нет в ночи мне сна покойна, пробужаюсь всякой чась:
Ты рану злу дала,
И сильну власть взяла,
Вечно томной дух пленивь,
Я принудень вздыхать,
Твоих очей искать,
И любить доколе мне.Сжалься, сжалься дарагая, и тоски моей не множ,
Раздели со мною пламень и почувствуй в сердце тож,
Жалей о мне жалей
И мысль ахъ! Туж имей,
Возврати покой назад.
Отведай страсть сию,
И знай, что грудь мою
Твой пронзил приятной взгляд.Вынь болезнь из сердца люту, и всегдашню грусть скончай,
Иль хотя единым взглядом сладку мне надежду дай:
Вздохни хоть раз, вздохни,
Хотя на час вспыхни
Сим огнем, что дух мой жжотъ;
Или мне в грусти сей
К тебе в любви моей
Ни какой надежды нетъ? Будь склонна, я буду верен и до гроба тверд в любви,
Пламень будет вечно тот же, что теперь в моей крови.
Разрушь тьму тяжких дум,
Дай мысль приятну в ум,
Премени печальну страсть:
Мне люту грусть послать
И жизнь веселу дать
Ты одна имеешь власть.
По всей земле пииты днесь плодятся,
Но редко истинны пииты где родятся,
Не всех на Геликон судьба возводит нас.
Виргилий, и Гомер, и Ариост, и Тасс,
Мильтон и Камоенс, сии пиитов предки
Во всей подсолнечной сколь славны, столько редки.
Иной ученый говорит:
«Климат горячий нам писцов таких творит»,
Но ложно он вещает.
Ведь солнце так, как юг, и север посещает.
Где Вильманштранд, я там во близости рожден,
Как был Голицыным край Финский побежден.
Пиита ль та страна России обещает?
Не сказывал мне сей весьма холодный край,
Хоть я родился там, и сверх того во мразы:
«От пиитической беги, беги заразы
И, в холоде родясь, на лире не играй! »
Да кто могла из муз когда внести в рассказы
Такое слово мне,
Что наш прикован ум к какой-нибудь стране?
И в прежни веки
И римляне и греки
Ведь были человеки.
Светило солнце то ж, которо зрим и днесь,
И в Португалии и здесь.
Такие ж люди мы над Бельтскими реками,
С такой же головой, с ногами и с руками.
Такие ж души и у нас,
Какие и у вас:
Имеем слух ушей, имеем зренье глаз,
И не климат тебе дал книги в руки,
Но воспитание, да разум и науки,
Ко добродетели и истине любовь,
Дабы ко чести был ты западна народа
И к показанию, что ты достоин рода,
От коего твоя произвелася кровь.
Всяк делай то что с склонностию сходно,
Не то что лиш угодно,
Но то что сродно.
Не плавает медведь в Бальтийской глубине,
Синица не несет в Неве яиц на дне,
Белуга никогда не посещает рощи,
И на дубу себе гнезда не вьет олень:
Луна во время светит нощи,
А солнце в день:
Труды все разными вещами.
И у людей:
Тот кормит мужиков в харчевне щами,
Тот сеном и овсом в конюшне лошадей.
Что к стати то и краше.
Потребен пиву хмель, а патака на мед,
Для бани жар, а в погреб лсд.
Для чая сахар, масло каше.
Какой-то человек лелеил день и ночь
Собачку,
Любил ее как дочь,
И зделал ей потачку,
Ее любя,
Лизать себя.
Осел то некогда увидел.
Работу тяжкую свою возненавидел,
И говорил он так:
Я долго был дурак,
И суетно трудился:
Вить я не подрядился,
И не подрядчик я:
Не терпит честь моя,
Чтоб я не разсердился,
И чтоб не возгордился,
И чтоб еще служил,
И в беспокойстве жил.
Я должности моей давно уже стыдился:
Отныне буду я собачке подражать,
Мешки, кульки на мне не станут разъезжать.
Не для безчестия осел на свет родился.
Вскочил, хозяина ногами охватил,
И высунув язык, оскалив зубы,
Кладет помещику большой язык на губы.
А он ево за то дубиной колотил.
Стрелок убил у львицы сына,
Не львенка да левка.
Довольно смелости у етова стрелка;
Лев сильная скотина,
А мой убил детина,
Не поросенка.
Не львенка,
Левка.
Забыла львица,
Угрызла серце ей печаль:
Хотя сурова тварь, и люта ета птица;
Однако сына жаль;
Так серце поет,
А львица воет.
Переглушила всех, она крича, зверей,
Пришел к ней тигрь, и говорил он ей:
Послушай кумушка: мы то позабываем,
Что мы чужих рабят подобно убиваем:
Мне мнится матерям гораздо трудно несть,
Когда мы зделаем и им такую честь.
Не слышит тигра львица,
А тигр увещевал: послушай ты сестрица,
Послушай мать,
Послушай бабушка: а львица
Не хочет ни чево внимать.
Не умаляется у львицы жалоб мера.
Был тигр ученой человек,
И рек:
Читала ль ты, кума, Гомера,
О Илионской ты читала ли войне,
И о Приямовой жене?
Подробно расказал историю Гекубы.
А львица в ярости по прежнему кричит,
И раздувает губы.
Простился с нею тигр, и на пути ворчит,
Махая хвост и рожу смуру:
Ни чем не льзя ввести в разсудок ету дуру.
А я примолвлю то еще,
Что в жалость о себе злодей влечет во тще,
И то скажу грубяй, чем кум куму тазает.
Начто о сыне выть разбойница дерзает,
Которая сама чужих детей терзаетъ?
Любовник ластяся к возлюбленной своей,
Осмелился открыть свою горячность ей,
Она ему на то скззала без обману:
Я для ради тебя, что хочеш делать стану,
Единому тому не можно только быть,
Чтоб стала я тебя когда-нибудь любить.
Попросиш денег ты и часто слово в слово
Услышиш ты ответ:
К услугам серце все твоим мое готово,
А денег нет.
Я к етому скажу, что некогда случилось,
И что не выдумка да в действе приключилось,
Французы с Немцами дралися, а за что?
Ответствую на то:
Не знаю.
За что кто бил ково.^
И сами может быть не ведали тово,
Не о притчине я войны воспоминаю.
Воинско серце разжено,
И так положено,
Чтоб ие было пардону:
По християнскому ль то зделано закону,
На ето я скажу:
Не знаю,
И так же предложу:
Не о законе я теперь воспоминаю.
Французы, одержав победу на конец,
Так режут Немцов как овец:
Божественный устав безмерно почитали,
И видно, что они писание читали:
Француз Немчина повалил,
И хочет показать отвагу,
На грудь ему поставил шпагу.
Немчин ево молил,
Чтоб он ему живот оставил.
Француз не преступая правил,
Ответствовал ему:
Тебе я другу моему
Служить во всем готов неложно:
А етова никак исполнить не возможно.
И так и сяк, жена с сожителем жила,
Но другом никогда с супругом не была;
И чувствовал супруг колонье злое шила:
Досады новыя она вседневно шила:
Ево крушила,
И изсушила.
Но что бы злобу всю в последок совершила,
И скончала бы супруговой судьбой,
Зовет пойдем купаться мы с тобой;
И больше на тебя дружечик не сержуся;
Однако не бери с собой,
Из слуг ни одново: вить мы не на разбой
Идем с тобой теперь, ниже в воинской бой;
Купаться мы идем: а я людей стыжуся.
Куда я после уж гожуся,
Когда пред ними обнажуся?
Пошли они,
Одни.
Разделися, не утопляться,
Купаться.
Стоит супруг при самой при реке:
Жена ево не в далеке;
Нашла она в реку супругу путь,
И думает туда сожителя столкнуть:
Слуг нет тут, так они ее не изобидят,
Вить етова они конечно не увидят.
Не ждет напасти муж, так он и не дрожитъ;
А душенька к нему с размаху тут бежит.
Супруг не думает о верном худа друге:
Однако он стоял лицем тогда к супруге:
Увидя фурию, от места отступил:
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
С размаху не здержась, она в реку упала,
И утопала:
Коль ты не возмогла сожителя спихнуть,
Туда тебе и путь.
Я больше сердцем не владею,
Коль ты его пленить могла;
Ты склонностью ко мне своею
Пронзив мне грудь, всю кровь зажгла.
Мой дуъ тобой стал вечно страстен,
Я вечно стал тебе подвластен,
Веселость мне любовь твоя;
Лишь ты мне будь верна драгая,
Никто мя не пленит другая,
Доколь продлится жизнь моя.Лишась любовных разговоров,
Я вижу тень твою с собой
Хотя твоих не вижу взоров,
Но мысль моя всегда с тобой,
Ты жар мой и тогда сугубишь
Я помню, что меня ты любишь,
И помню тьмы забав моихъ;
Как память в сердце не вмещает,
Меня весельо восхищает,
Я таю в размышленьях сих.О вы сладчайшия минуты,
О время предражайших дней,
Гоните прочь случаи люты
Далеко от любви моей;
Не дайте в злой мне жить печали,
Теките, как вы течь начали,
Теките так, со тьмой забавь.
Будь так мой свет, мной долго зрима,
Доколе будешь мной любима
И верности храни устав.Утех моих ты рок не числи;
Иль дай числу их вольной путь,
Живи в моей драгая мысли,
Живи в ней, прострелив мне грудь.
Вся жизнь моя в тебе единой,
С какой ни буду жить судьбиной;
Я счастлив там, где ты, мой свет.
Тобой мои глаза прельщенны;
Тобой мои все чувства пленны
Тебя миляй мне в свете неть.
У мужика в чулане поставлены лукошки,
Забилася тут мышь, не устрашуся кошки.
Кричала мышь, бодрясь, подай ее сюда.
Отколе ни взялась, пришла она туда:
Насилу унесла геройка в подпол ножки.
Коль ета притча не сладка,
Лишь только для тово что очень коротка;
Во вкус войти не льзя всево мне света:
Подоле ета:
Боярин был, боярыня была,
Она всю в доме власть вела:
Боярыня была немножечко упорна,
А попросту сказать, была гораздо вздорна:
Боярин ел, боярин пил, боярин спалъ;
А естьли от труда усталъ;
Для провождения он времени зевал.
Сунбурщица болвана колотила,
А иногда и молотила.
Пришла к нему незапно лень,
Терпеть побои всякой день;
Слуге кричит: подай дубину Ванька;
Жена мне вить не нянька;
Муж я, а не она,
А ета сатана
Не нянька мне жена,
И видно что у ней давно свербит спина,
А Ванька говорит: дубина здесь готова;
Да только, государь, держись боярска слова:
Дубина вотъ; за ней ийти не в лес.
Храбрует мой с дубиной Геркулес.
Супруга слышала супружню грозу:
И взяв большую лозу
Вошла к нему, супруг дрожит,
И в сени от лозы с дубиною бежит:
А чтоб супружню спину
Полегче было несть,
И соблюсти боярску честь,
Он бросил и дубину.
Пиит,
Зовомый Симонид,
Был делать принужден великолепну оду
Какому-то Уроду.
Но что писать, хотя в Пиите жар кипел?
Что ж делать? Он запел,
Хотя ко помощи и тщетно музу просит.
Он в оде Кастора и Поллукса возносит,
Слагая оду, он довольно потерпел.
А об Уроде
Не много было в оде.
Урод его благодарит,
Однако за стихи скупенько он дарит
И говорит:
«Возьми задаток,
А с Кастора и Поллукса остаток,
Туда лежит твой след,
А ты останься здесь, дружочек, на обед,
Здесь будет у меня для дружества беседа,
Родня, друзья и каждый мой сосед».
Пируют
И рюмочки вина пииту тут даруют.
Пииты пьют
И в рюмки так вино, как и другие, льют.
Довольно там они бутылки полизали,
Но Симониду тут слуги сказали:
«Прихожие хотят с ним нечто говорить
И сверх того еще его благодарить».
За что, Пиит того не вспоминает,
Слуга не знает,
А он о Касторе и Поллуксе забыл,
Хотя и тот и тот перед дверями был.
«Пойди, — сказали те, — доколе дух твой в теле,
Пойди, любимец наш, пойди скорей отселе!»
Он с ними вышел вон
И слышит смертный стон:
Упал тот дом и сокрушился,
Хозяин живота беседою лишился,
Пошел на вечный сон,
Переломалися его господски кости,
Погиб он тут, его погибли с ним и гости.
Сулить и не держати слова,
История не нова,
Кто едак посулит,
Тот суетой меня надеждой веселит:
Открытым образом, безстыдно, лицемерит.
А на конец ему ни кто не верит.
И даже ни чево
На свете нет ево.
Какой-то человек во время бури в море,
Когда скончается не пагубой то горе,
На жертву посулил десятка два волов:
Но естьли жертва вся от сих лиш только словъ;
Так можно посулить полсотни и слонов.
От бури он избавлен,
И жертвовать оставленъ;
Однако ни овцы на жертву не дает,
И прежней пееенки он больше не поет.
Морския ветры усмирели,
И больше не ворчат,
А жертвенны волы гораздо разжирели.,
Они же и мичат.
Конечно боги,
Против сего срамца, по правде стали строги,
И объявить ему послали сон,
Что сыщет он.
Вот там и там, под некою осиной,
Котора такова и такова то миной,
Червонцов милион.
Найти награду,
Идет посульщик мой ко кладу.
Но что он там нашелъ?
К разбойникам зашел.
Разбойники ево в минуту изловили,
Ограбили и удавили.
Осина от того листочки шевелит,
Всегда в качании листки ее бывают,
Хотя Зефиры почивают.
Но что осина нам велит,
И что осина нам вещаетъ?
Без исполнения бездельник обещает.
Болтаньем мы добра во веки не найдем,
И часто только им мы в пагубу идем.
Намерилася черепаха,
Из царства русскова зевать:
В пути себе не видя страха,
В Париже хочет побывать.
Не говорит уже по Русски,
И врет и бредит по Французски.
С ней больше о Руси ни кто не говори,
И только сто ври:
Париж, Верзалья, Тюльери.
Ее всегдашния о Франции погудки,
И путешествие уведали две утки,
И говорят ей так: в пути тебе потеть;
Не лутче ли в Париж, мадам, тебе лететь,
А мы тебе лететь поможем:
Ты знаеш: черепах конечно мы не гложем,
И не для нашей ты родилася яды;
Так мы не зделаем, мадам, тебе беды,
А нам во Францию известны все следы.
Согласна с ними черепаха,
И стала птаха;
Да как она летитъ? а вот:
Ей утки дали палку в рот,
И понесли ту палку,
Подобно как порчез иль некую качалку,
И говорят: молчи, лети и дом неси;
Но пташичка не помолчала,
И закричала:
Превосходительство мое на небеси.
Но только лиш уста свои разверзла птаха,
Оторвалась она: летела к верьху птаха,
А к низу черепаха.
Из спаленки своей шага не выходя,
Летела в облака, и небо находя;
Но от нескромности, свои разшибла латы.
Нос, рыло и палаты.