Знать хочешь ты, где я в Петрополе живу —
О улице я сей еще не известился
И разно для того поднесь ее зову,
А точно то узнать не много я и льстился.
Но должно знать тебе, писать ко мне куда:
Туда.
По окончании его незлобна века,
Сего живу я в доме человека,
Которого мне смерть
Слез токи извлекала,
И, вспомня коего, нельзя мне их отерть.
Ты знаешь то, чья смерть
В Москве сразить меня ударам сим алкала.
Владеет домом сим его любезный брат,
Толико ж, как и он, не зол и добронравен.
То знает весь сей град,
Что честностью сей муж печется быти славен.
Однако у него не этот только дом,
Так я скажу тебе потом
Сему двору приметы,
И после от тебя,
Приятеля любя,
Я буду получать и спросы и ответы.
В вороты из ворот, а улица межа,
Живет почтенна госпожа,
Два коей прадеда, храня нелицемерность
И ко империи свою Российской верность,
За истину окончили живот,
Которых честности в усердии явленны,
Для коей мужи те Мазепой умерщвленны,
Спасая и Петра, и нас, и свой народ,
Чтоб были искры злы, не вспыхнув, утоленны.
К забору этого двора к Фонтанке двор,
С забором! о забор,
В котором жительство имеет сенатор,
Науки коему, художества любезны;
Он ведает, они для общества полезны.
В сем доме у него всегда пермесский глас,
Он сделал у себя в Петрополе Парнас.
Его сын скрипкою успешно подражает
Той лире, коею играет Аполлон.
Искусство он свое вседневно умножает,
И стал уже его прямым любимцем он.
Его сестра играет на тимпане.
Другая тут поет при струнах и органе,
И для того
На сем дворе его
Все слышат восклицанье хора.
Певица же еще притом и Терпсихора.
Мы негде все судьи и всех хотим судить.
Причина — все хотим друг друга мы вредить.
В других и доброе, пороча, ненавидим,
А сами во себе беспутства мы не видим.
Поносишь этого, поносишь ты того,
Не видишь только ты бездельства своего.
Брани бездельников, достойных этой дани,
Однако не на всех мечи свои ты брани!
Не делай бранью ты из денежки рубля,
Слона из комара, из лодки корабля.
Почтенный человек бред лютый отвращает,
Который в обществе плут плуту сообщает.
Один рассказывал, другой замелет то ж,
Всё мелет мельница, но что молола? Ложь.
Пускай и не твое твоих рассказов зданье,
Но можешь ли сие имети в оправданье,
Себе ты честностью в бесчестии маня,
Когда чужим ножом зарежешь ты меня?
Противно мне, когда я слышу лживы вести,
Противнее еще неправый толк о чести.
А толки мне о ней еще чудняе тем,
Здесь разных тысяч пять о честности систем.
И льзя ль искать ума, и дружества, и братства,
Где множество невеж и столько ж тунеядства?
О чем же, съехався, в беседах говорить?
Или молчать, когда пустого не варить?
В крику газетчиков и драмы утопают,
И ложи и партер для крика откупают.
Всечасно и везде друг друга мы вредим,
Не только драм одних, обеден не щадим.
Ругаем и браним: то глупо, то бесчестно,
Хотя и редкому о честности известно.
Тот тем, а тот другим худенек или худ,
Ко фунту истины мы лжи прибавим пуд,
А ежели ея и нет, так мы нередко
И ложью голою стреляем очень метко.
Немало знаю я достойных здесь людей,
Но больше и того хороших лошадей.
Так пусть не надобны для некоих науки,
Почтенье принесут кареты им и цуки.
Уже ушли от нас играние и смехи.
Предай минувшие забвению утехи!
Дай власть свирепствовать жестоким временам!
Воспоминание часов веселых нам,
Часов, которые тобой меня прельщали
И красотой твоей все чувства восхищали,
В глубокой горести сугубит муки те,
Которы ты нашла в несчастной красоте.
Пусть будет лишь моя душа обремененна
И жизнь на вечные печали осужденна;
Пусть буду только я крушиться в сей любви,
А ты в спокойствии и в радостях живи!
О, в заблуждении безумное желанье!
Когда скончается тех дней воспоминанье
И простудит твою пылающую кровь,
Где денется тогда твоя ко мне любовь?
Но что мне помощи, что ты о мне вздыхаешь
И дни прошедшие со плачем вспоминаешь?
В претемном бедствии какую мысль приять?
Чего несчастному в смущении желать?
Мне кажется, как мы с тобою разлучились,
Что все противности на мя вооружились,
И ото всех сторон, стесненный дух томя,
Случаи лютые стремятся здесь на мя
И множат сердца боль в неисцелимой ране.
Так ветры шумные на гордом океане
Ревущею волной в корабль пресильно бьют
И воду с пеной, злясь, в него из бездны льют.
Терпи, о сердце, днесь болезнь неисцеленну!
Сноси, моя душа, судьбину непременну!
Теките из очей, потоки горьких слез!
Все наши радости сердитый рок унес.
Вздыхай о мне, вздыхай, возлюбленная, ныне;
Но, ах! покорствуя случаям и судьбине,
Всегдашнюю тоску, как можешь, умеряй
И в сокрушении надежды не теряй!
Претерпевай тоску, напасть и время скучно:
Мы либо и опять жить будем неразлучно.
Смягчись, жестокий рок, стенанье сократи
И взяты радости несчастным возврати!
Ежели будеш ты другая,
И пременишся дорогая;
Знай, что и тогда
Я не пременюся,
И к тебе всегда
Страстен сохранюся;
Кто мила, я верен той.
Вечно я большо не пленюся,
Ни какою красотой.Верь ты мне, и не ставь.того в мечту,
Верь ты мне, что люблю тебя и чту.
Жар мой, которой в сердце слышу,
Воздух, которым ныне дышу,
Вы скажите ей:
Он не лицемерен,
И в любви своей
Вечно будеш веренъ!
Я не ложно говорю.
Пламень сей во крови чрезмерен,
В коем ныне я горю.В то время, смерть когда мне даст удар,
В то время мой к тебе застынет жар.
Естьли я получу злы муки,
Горестной от тебя отлуки;
Строгой чась кляни,
И разлуки бремя,
И воспомяни
То протедше время,
Как в утехе дни текли,
К радостям и ко красоте мя
Взоры ласковы влекли.Можеш ли ты сурова столько быть,
Чтобы ты мя когда могла забыть?
Быстрыя струй прозрачных воды,
Рощейки, все красы природы,
И со мягких трав,
Нежны Купидоны!
Вы моих забав
Зрели милионы,
И моей любезной власть:
Видели вы в минуты оны,
И мою к ней жарку страсть.В то время, смерть когда мне даст удар,
В то время мой к тебе застынет жарь.
Дух вображеньем восхищаю,
Мыслию действо ощущаю.
Ты со мной, иль нет,
Купно я с тобою,
И тебя мой свет,
Вижу пред собою.
Зрак твой не отходит прочь.
Щастливо тронуто судьбою
Сердце тает день и ночь.Верь ты мне и не ставь того в мечту,
Верь ты мне, что люблю тебя и чту.
Ежели будешь ты другая,
И пременишся дорогая;
Знай, что и тогда
Я не пременюся,
И к тебе всегда
Страстен сохранюся.
Кто мила, я верен той.
Какая-то во ржи жила на ниве птаха,
А с нею дочь ея жила:
На нивах жатва уж была;
Так жительницам сим то было не бсз страха:
И прежде нежели зачнут ту ниву жать,
Им должно отъезжать:
В другое место перебраться;
Чтоб им со жательми на жатве не подраться.
Мать вышла вон на час, не ведаю куда,
И дочке говорит: когда
Придет хозяин наш на ниву:
Имей головку нелениву,
Ты дочь моя тогда:
Послушай что он скажет,
И что слугам прикажет.
Как мать приехала домой по том,
Кричала дочь об етом деле:
Ах, матушка моя, пора, пора отселе:
Оставим етот дом:
Пора, пора отселе;
Хозяин приказад друзей на жатву звать,
И взавтре станут жать;
Пора душа моя отселе отъезжать.
Мать ей ответствует: не бойся радость;
Не искусилася твоя о дружбе младость;
Не будут жать, ей, ей!
Друзья не жали;
На ниве не было друзей;
Тому причина та: друзья не приезжали.
Поотлучилась мать,
Веля рабенку тут молву внимать.
Хозяин приходил: их хочет дом ломать,
И звать послал родню; вить их не нанимать.
Дочь тоже говорит как матушку встречает:
А матушка ей то же отвечаетъ;
Севодни и вчера слова у них одни.
Во учрежденном дни,
На ниве не было родни;
Родня не приезжала,
И хлеба не пожала.
Поотлучилась мать,
Веля рабенку тут молву внимать
Приехала обратно мать;
Пришло репортовать:
С детьми и со слугами,
Хозяин взавтре хлеб намерился пожать,
И говорил: сожнем мы братцы хлеб и сами.
Мать ей ответствует, то мня распоряжать:
Когда хлеб хочет сам уже хозяин жать;
Пора душа моя отселе отъезжать.
Другим печальный стих рождает стихотворство,
Когда преходит мысль восторгнута в претворство,
А я действительной терзаюся тоской:
Отъята от меня свобода и покой.
В сей злой, в сей злейший час любовь, мой друг, тревожит,
И некий лютый гнев сие смятенье множит.
Лечу из мысли в мысль, бегу из страсти в страсть,
Природа над умом приемлет полну власть;
Но тщетен весь мой гнев: ее ли ненавижу?!
Она не винна в том, что я ее не вижу,
Сержуся, что не зрю! Но кто виновен тем?!
Причина мне случай в несчастии моем.
Напрасно на нее рождается досада;
Она бы всякий час со мной быть купно рада.
Я верен ей, но что имею из того?!
Я днесь от беспокойств терпенья моего,
Лишенный всех забав, ничем не услаждаюсь,
Стараюсь волен быть и больше побеждаюсь,
В отчаяньи, в тоске терпя мою беду,
С утра до вечера покойной ночи жду,
Хожу, таская грусть чрез горы, долы, рощи,
И с нетерпением желаю темной нощи,
Брожу по берегам и прехожу леса,
Нечувственна земля, не видны небеса.
Повсюду предо мной моей любезной очи,
Одна она в уме. Дождався тихой ночи,
Глаза хочу сомкнуть во тихие часы,
Сомкну, забудуся. Но, ах! ея красы
И очи сомкнуты сквозь веки проницают
И с нежностью мое там имя восклицают.
Проснувся, я ловлю ея пустую тень
И, осязая мрак, желаю, чтоб был день.
Лишася сладка сна и мояся слезами,
Я суетно ищу любезную глазами.
Бегу во все страны, во всех странах грущу,
Озлюсь и стану полн лютейшия досады,
Но только вспомяну ея приятны взгляды,
В минуту, я когда сержусь, как лютый лев,
В нежнейшую любовь преходит пущий гнев.
Терпенье хорошо, об етом я не спорю,
Нравоучителей ни с кем я сим не ссорю.
Но мера есть во всем,
Подобно как и в нем.
Был некакой скупой, иль был домостроитель,
И за расходами подробный был смотритель:
Имел он лошадь иль коня:
Какою шерстью, то едино для меня.
Буланая ль была, гнедая, иль иная
Пусть лошадь будет вороная.
Случилось целой день хозяину не есть,
И было то ему не очень тяжко несть.
Умняе, мыслит он, я стал пожив подоле.
Хоть лошадь я свою, сказал он, и люблю,
Но сена и овса я много тем гублю;
Ни сена ни овса не дам коню я боле.
А летом я пущу гулять лошадку в поле:
Я целой день не ел, однако я вить жив,
Пробыть без корму льзя, мой вымысел не лжив:
Терпенье никогда не сокращает века,
А лошадь крепче человека.
Постится лошадь день: живаль она? жива.
Збылися, говорит, збылись мои слова,
Изряден опыт мой, изрядна и догадка.
Еще постится день: жива ль моя ложадка?
Жива: я ведал то;
И корм терять на что?
Постится день еще: хозяин тем доволен.
Скажите: жив ли конь? конь жив, да только болен.
Не можно, говорит, животному найтись,
Которо бы могло без скорби обойтись.
Постится день еще: легла лошадка в стойле,
Не мыслит более о корме, ни о пойле.
Скажите: жив ли конь? жив, но чудь дышит.
Не всяка, говорит, скорбь жизни нас лишит.
Конечно то припадки,
Холодной лихорадки.
Постится день еще, и покидает свет.
Скажите: жив ли конь? коня уж больше нет.
Хозяин закричал, конюшему прегрозно:
Дай корму ты коню: теперь сударь уж позно.
Сам себя я ненавижу,
Не страшуся ничего;
Окончания не вижу
Я страданья моего.
Сердце стонет,
Взор мой тонет
Во слезах и день и ночь.
Дух томится,
Солнце тьмится,
В полдень убегая прочь.Скройся, солнце, ты навеки,
Скройся, солнце, от меня!
Проливайтеся, слез реки,
Горький ток из глаз гоня!
Я несчастен,
Всем причастен
Мукам, кои в свете есть!
Все имею;
Не умею
Более терзанья несть.Разрываются все члены,
И теснится грудь моя.
Я не зрю бедам премены
И не жду уже ея.
И такою
Злой тоскою
Во отчаянье введен,
Что я люту
Ту минуту
Проклинаю, как рожден.Во стенании и плаче
Я еще тужу о том,
И тужу всего я паче,
Что родился не скотом;
Кроме славы,
Все б забавы
Были в области моей.
Гнанный псами,
Я б лесами
Сокрывался от людей.Ах, а ныне где сокрыться
От злодеев я могу?
Разве в землю мне зарыться,
Коль от них не убегу?
Иль, о горе!
В бурно море
Мне низвергнуться к водам
И в пучине,
В сей кручине,
Обрести конец бедам! Что во славе, коль покою
Я не вижу никогда,
И несносною тоскою
Я терзаюся всегда?
Что в отраду,
Мне в награду,
Вечной славы ожидать
Тьмы в утробе,
Мне во гробе,
Коей вечно не видать? Поспешай, драгая вечность,
Узы ты мои претерть!
И в покойну бесконечность
Воведи меня ты, смерть!
Сердцу больно,
Так довольно
Злому счастию служить.
Если в скуке
Жить и в муке,
Так на что на свете жить? О тебе одной болею,
Дорогая, тя любя,
И тебя одной жалею.
Я жалею лишь тебя.
Я крушуся,
Что лишуся
Я любезной навсегда,
И судьбою
Я с тобою
Не увижусь никогда.
Приятняй города гораздо летом лес.
В прекрасны Майски дни был там нежирный пес:
А я не знаю прямо,
Прогуливался ль тамо,
Иль пищи он искалъ;
Хотя в лесу и густо;
Захочется ль гулять когда в желудке пусто?
Насилу ноги пес от голоду таскалъ;
Конечно пищею он там себе ласкал:
Не много надобно на ето толку;
Однако дождался пес новых бед,
Достался на обед
Он сам, голодну волку:
Пришел собаке той из света вон отъезд.
Хоть пес не жирен,
Однако волк и кости ест.
Собака знает то, что волк не смирен,
И что изрядной он солдат,
И что хоть он без лат,
Когда надует губу,
Не скоро прокусить ево удобно шубу.
Пса волк приветствует: здорово сват:
Не хочеш ли ты, брат,
Барахтаться со мной, и сил моих отведать?
Поймал собаку волк, и хочет пообедать.
Собака говорит: пусти меня домой,
И называется она ему кумой,
Любезной куманек, пусти сударик мой,
Пусти меня домой:
Изволь послушать,
Пусти меня и дай еще ты мне покушать!
В дому у нас великой будет пир,
Сберстся к нам весь мир:
Так я остатками стола поразжирею,
И куманьку на кушанье созрею.
Приди ты после к нам,
А я живу вот там.
Пес правду говорит, волк ето видит сам.
Поехала домой кума, оставив куму
Надежду и веселу думу.
По времени там он стучался у воротъ;
Но дело то пошло совсем на оборотъ;
Воротник был в три пуда
Песъ;
Тяжел тот волку весъ;
Боялся волк мой худа,
И утекал оттоль, большою рысью, в лес.
Был кот и взятки брал:
С мышей он кожи драл,
Мышей гораздо мучил,
И столько им наскучил,
Чиня вссгда содом,
Что жительство мышей, а именно тот дом,
Казался жителям сим каторгою лютой;
Свирепой тот
Мучитель, кот,
Десятка по два их щелкал одной минутой.
Ненасытимой кот и день и ночь алкал,
И целу армию мышей перещелкал.
Вся помочь их от ногъ; однако худы танцы,
В которых можно захрамать:
А может быть еще и ноги изломать;
Зарылись на конец они в подполье в танцы;
Чтоб кот не мог их более замать:
И ни одна оттоле не выходитъ;
Ни мышачья хвоста кот больше не находит,
И тщетно разевает рот:
Постится кот:
Прошли котовы хватки;
Простите взятки!
Подьячий! знаеш ты,
Как мучатся коты,
Которы ни чево содрать не могут боле,
И сколько тяжело в такой страдати доде.
Сыскал мой кот себе подьяческой крючок:
Умыслил дать мышам он новенькой щелчок.
И задними он гвоздь ногами охватил,
А голову спустил,
Как будто он за то, что гренен,
Повешен,
Являя, что мышам уже свободной путь:
И льстится мой мышей подъячий обмануть.
Не слышно более разбойникова шуму;
Так мыши зделали в подкопе думу,
Не отступил ли прочь герой:
И из коллегии все выступили в строй:
И чтя кота не за безделку,
Выглядывают только в щелку
Увидели, что кот их жив,
И лживъ;
Ушли назад крича: по прежнему кот бешен,
По прежнему с нас кот стремится кожи драть,
И взятки брать,
Хотя уж и повешен.
Когда б невежи то побольше разбирали,
Как должно говорить; они бы меньше врали.
Какой-то человек.
В каком то море тонет,
Окончеваст век,
Кричит и стонет.
Сплетен такой расказ,
Что будто жестоко Дельфины любят нас:
Немножко должно мне теперь полицемерить,
Расказу етому и я хочу поверить:.
Хочу;
Я пошлины за то в казну не заплачу.
Дельфин стенящаго спасает,
И на спину к себе бросаст:
Мой всадник по морю гуляет на коне.
Скажи ты мне,
В какой родился ты стране,
Дельфин ево спросил: мой всадник отвечает:
Родился тамо я, а там и там бывал,
Что ведомо ему, тово не забывал,
И Географии Дельфина научает.
Дельфин ево спросил: в Москве бывал ли ты,
Во обиталищи девичей красоты?
В расказы всадник мой гораздо углубился,
Москвы не знал,
Однако о Москве вздыхая вспоминал,
И говорит: он там со многими любился.
Дельфин ево спросил: известна ли тебе
В россии Волга? да, я щастья там и боле
В любви имел себе.
Цветов колико в поле,
Толико там
Прекрасных дам.
Москвы сей город больше вдвое,
А может быть и втрое.
На те слова
Дельфин ответствует проворному детине:
А етот город, ты со мной в котором ныне.
В котором путает безмозгла голова,
И волги больше вдвое,
А может быть и втрое,
А во стенах сих мест
Толико много дам, колико в небе звезд.
Собросил со спины Дельфин сево детину,
И говорил еще:
Я спас тебя вотще;
Мы возим на себе людей, а не скотину.
О места, места драгие!
Вы уже немилы мне.
Я любезного не вижу
В сей прекрасной стороне.
Он от глаз моих сокрылся,
Я осталася страдать
И, стеня, не о любезном —
О неверном воздыхать.Он игры мои и смехи
Превратил мне в злу напасть,
И, отнявши все утехи,
Лишь одну оставил страсть.
Из очей моих лиется
Завсегда слез горьких ток,
Что лишил меня свободы
И забав любовных рок.По долине сей текущи
Воды слышали твой глас,
Как ты клялся быть мне верен,
И зефир летал в тот час.
Быстры воды пробежали,
Легкий ветер пролетел,
Ах! и клятвы те умчали,
Как ты верен быть хотел.Чаю, взор тот, взор приятный,
Что был прежде мной прельщен,
В разлучении со мною
На иную обращен;
И она те ж нежны речи
Слышит, что слыхала я,
Удержися, дух мой слабый,
И крепись, душа моя! Мне забыть его не можно
Так, как он меня забыл;
Хоть любить его не должно,
Он, однако, всё мне мил.
Уж покою томну сердцу
Не имею никогда;
Мне прошедшее веселье
Вображается всегда.Весь мой ум тобой наполнен,
Я твоей привыкла слыть,
Хоть надежды я лишилась,
Мне нельзя престать любить.
Для чего вы миновались,
О минуты сладких дней!
А минув, на что остались
Вы на памяти моей.О свидетели в любови
Тайных радостей моих!
Вы то знаете, о птички,
Жители пустыней сих!
Испускайте глас плачевный,
Пойте днесь мою печаль,
Что, лишась его, я стражду,
А ему меня не жаль! Повторяй слова печальны,
Эхо, как мой страждет дух;
Отлетай в жилища дальны
И трони его тем слух.
Солжет ли земнородно племя,
Коль скажет то: «Всего дороже время»?
Чего поселянин во осень не сожнет,
Того и в житнице его зимою нет.
Вовремя ежели в торги купец не вступит,
Товаров нет, никто товаров и не купит.
Солдат, не выучась ружья в руках держать,
От неприятели не должен ли бежать?
Судящему препона,
Не знающу закона,
А рифмотворца главный вид —
Охота дерзкая и вечный стыд,
Коль он не выучит вовремя аз и буки
И хочет быть Гомер без смысла и науки;
Напрасно ищешь ты без времени затей.
Не тунеядствуй и потей.
Как рожь, так сеется подобно добродетель.
Потребно ко всему и время и труды,
И неусыпный ум, полезного радетель,
И все во всем от времени плоды.
От времени забава,
От времени и слава,
От времени победоносца честь
И благо всякое, какое только есть.
Незапности одна возносит только лесть.
Слепое счастие души не украшает,
И любочестия оно не утешает.
Без основания довольствия мечты
И отрасли единой суеты —
Не розы естеством, но сделанны цветы.
Не во естественной такой цветочек коже,
Не мягок, но жесток
И лишь по имени цветок,
Хотя естественной да розы и дороже,
Под именем добра ища и худа мы,
Способством времени стремим во зло умы.
Вор тайный только грешен?
Вор явный столько ж грешен,
А сверх того, еще пойман и повешен;
Так время надобно и добрым и худым.
Одним — как светлый огнь, другим — как темный дым.
Одни стремятся ввек и плену им быти строгом,
Другие вечно с богом.
Довольно ль на тоску, о время, ты взирало!
И где ты столько мук и грустей собирало!
Судьба за что ты мне даешь такую часть!
Куда ни обращусь, везде, везде напасть.
Бывал ли кто когда в такой несносной муке,
И столько беспокойств имел ли кто в разлуке?
О случай! О судьба! Возможно ли снести!
Разстаться с тем кто мил и не сказать прости!
Утехи! Радости! В которыхь дни летали,
Где делись вы теперь? И что вы ныне стали?
О градъ! В котором я благополучен был,
Места! Которыя я прежде толь любил,
Вы-ка.жетесь теперь мне пусты и не милы;
Не имут больше в вас приятны рощи силы,
Долины, и река текуща возле гор,
Привлечь мои глаза и усладить мой взор.
Какь слышу что струи журчат и воды льются,
Тогда мне новыя смятения даются:
Во изумлении услыша водный шумъ;
Любезну привожу неволею на ум,
С которою при сих водах знакомство стало,
Где сердце до небес в весельи возлетало.
Где многажды мой жар был ею утушен,
И плачу что уже драгих тех дней лишен.
На что ни погляжу, я всем воспоминаю,
Что уж любезной неть: а вспомня застонаю:
Я инде сь нею был или ее видал,
Или, не зря ее дух мыслью услаждал:
В который день не зрел, вчерашним услаждался,
И радостей своихь на завтра дожидался.
И так в моем уме то время вобразил,
Что ею всю мою я память заразил:
И нет убежища во всем пространном граде,
В несносной горести, к малейшей мне отраде.
Стени ты, дух, во мне! стени, изнемогая!
Уж нет тебя, уж нет, Элиза дорогая!
Во младости тебя из света рок унес.
Тебя уж больше нет. О день горчайших слез!
Твоею мысль моя мне смертью не грозила.
О злая ведомость! Ты вдруг меня сразила.
Твой рок судил тебе в цветущих днях умреть,
А мой сказать «прости» и ввек тебя не зреть.
Как я Московских стен, спеша к Неве, лишался,
Я плакал о тебе, однако утешался,
И жалость умерял я мысленно судьбой,
Что я когда-нибудь увижуся с тобой.
Не совершилось то, ты грудь мою расшибла.
О сладкая моя надежда, ты погибла!
Как мы прощалися, не думали тогда,
Что зреть не будем мы друг друга никогда,
Но жизнь твоя с моей надеждою промчалась.
О мой несчастный век! Элиза, ты скончалась!
Оставила ты всех, оставила меня,
Любовь мою к себе в мученье пременя.
Без утешения я рвуся и рыдаю;
Но знать не будешь ты вовек, как я страдаю.
Смертельно мысль моя тобой огорчена;
Элиза, ты со мной навек разлучена.
Когда к другой отсель ты жизни прелетаешь,
Почто уже в моей ты мысли обитаешь
И представляешься смятенному уму,
К неизреченному мученью моему?
Чувствительно в мое ты сердце положенна,
И живо в памяти моей изображенна:
Я слышу голос твой, и зрю твою я тень.
О лютая напасть! презлополучный день!
О слух! противный слух! известие ужасно!
Пролгися; ах, но то и подлинно и ясно!
Крепись, моя душа! Стремися то снести!
Элиза, навсегда, любезная, прости!
Два друга выдавать монеты были тупы,
А попросту гораздо были скупы,
И говорили так: вить деньги не вредят,
Хоть их и не ядят:
Науки и умы мешков не победят.
Систему ету я и сам приемлю.
Зарыл один из них червонцов кучу в землю,
Другой уведал то; так дело шло на лад,
Сыскати клад:
Порыть лиш только смело;
Хотя безсовестно то дело;
Однако в воровстве утеха есть и сласть,
А совесть у скупых со всем другою статью:
Лежит она в мешках и за печатью.
Ограбить и окрасть,
У них геройска страсть.
Пускай безчестно то, пускай немилосердо,
И для ради тово хранится совесть твердо.
У таковых людсй:
Они и спят на ней.
Червонцы скаред мой повыбрил,
И дружке золото подтибрил,
А тот ево подозревал,
Обычай ведая наперстников подробно;
С ним купно прежде воровал
Он сам, подобно,
И говорил ему, я взавтре расточу,
Оставша золота другую половину,
Когда погибшава обратно нс подвину:
А естьли я свои червонцы возврачу;
Я инде их заколочу,
И скрою,
И со оставшими я, там то, их зарою:
Вот так то зделать я хочу.
Оскалил и на те червонцы смрадник зубы,
И лижет губы,
И мнит: так я тебя не едак поучу:
Я кучку у тебя и ету ухвачу.
Украдены обратно
Зарыл червонцы он,
А тот их вырыл вон,
И говорил ему: рой яму ты стократно;
Однако верь ты мне, не збудется твой сон,
И что хотя ты всю вссленную изрыщеш.
Напредки моего и шелега не сыщеш.
Любовь сильняе всех страстей,
И слаще всех сластей;
Да худо что любовь частенько и обидит,
А ето от того, любовь не ясно видит,
И мучит нас любовь гораздо иногда;
Любовной слепоты хранитеся всегда.
Влюбился левъ; и львов заразы побеждают,
И львицы любятся; они левят рождаютъ;
Так ето ничево;
Спросите вы в ково.
В девицу.
А не во львицу,
Влюбился лев гораздо горячо.
Подставил девке он плечо,
Подставил спину,
И хочет он,
Суровый сей Плутон,
Прекрасную похитить Прозерпину,
От нетерпения лев весь горит,
А девка говорит:
Готова я в твои возлюбленный мой когти,
Для целования твоих прелестных губъ;
Да только я боюсь ногтей твоих и зубъ;
Ты вырви зубы вон, и вплоть отреж ты ногти…
Тогда душа моя,
Я вся твоя.
К прекрасной мыслию и сердцем прилепленный,
Чево не зделает любовник ослепленный!
Готов, сударыня, ответствует ей лев.
Исполнити я то, любви твоей желая:
Разинул зев,
Любовию пылая,
И ноги протянул.
О естьли бы ты лев тогда воспомянул,
Не потеряв разсудка,
Что ето вить не шутка!
Исполнил он по прозьбе той,
И протянул поцаловаться губы,
А девка говорит: постой,
Покаместь выростут твои, любовник, зубы,
И будеш ты с ногтьми опять.
А тесть ему сказал, нагнув колено:
Зубов, ногтей уж негде взять:
Прости, любезный зять:
И взяв палено,
Сказал ему еще: домой пора,
И проводил ево паленом со двора.
Мучительная мысль, престань меня терзати
И сердца больше не смущай.
Душа моя, позабывай
Ту жизнь, которой мне вовеки не видати!
Но, ах! драгая жизнь, доколе буду жить
В прекрасной сей пустыне,
Всё буду унывать, как унываю ныне.
Нельзя мне здесь, нельзя любезныя забыть!
Когда я в роще сей гуляю,
Я ту минуту вспоминаю,
Как в первый раз ее мне случай видеть дал.
При токе сей реки любовь моя открылась,
Где, слыша то, она хотя и посердилась,
Однако за вину, в которую я впал,
Казать мне ласки стала боле.
В сем часто я гулял с ней поле.
В сих чистых ключевых водах
Она свои мывала ноги.
На испещренных сих лугах
Все ею мнятся быть протоптаны дороги;
Она рвала на них цветы,
Подобие своей прелестной красоты.
Под тению сего развесистого древа,
Не опасаясь больше гнева,
Как тут случилось с ней мне в полдни отдыхать,
Я в первый раз ее дерзнул поцеловать.
Потом она меня сама поцеловала
И вечной верностью своею уверяла.
В дуброве сей
Я множество имел приятных с нею дней.
У сей высокой там березы
Из уст дражайших я услышал скорбный глас,
Что приближается разлуки нашей час,
И тамо проливал горчайшие с ней слезы,
Шалаш мой мук моих в ночи свидетель был.
На сей горе я с нею расставался
И всех своих забав и радостей лишался,
На ней из глаз моих драгую упустил.
Но здешняя страна наполнилася ею
И оттого полна вся горестью моею.
Брюхато брюхо, — льзя ль по-русски то сказать?
Так брюхо не брюхато,
А чрево не чревато,
Таких не можно слов между собой связать.
У Коршуна брюшко иль стельно, иль жеребо,
От гордости сей зверь взирает только в небо.
Он стал Павлин. Не скажут ли мне то,
Что Коршун ведь не зверь, но птица?
Не бесконечна ли сей критики граница?
Что
Худого в том, коль я сказал «жеребо»?
Для рифмы положил я слово то, для «небо».
А, это приискав, и несколько был рад.
Остался в точности, как должно быти, склад.
То шутки, каковы рондо, сонет, баллад…
От этого писцы нередко отбегают,
Однако то они когда пренебрегают.
«Жеребо» положил не ради ль рифмы я?
Но сим испорчена ль хоть мало мысль моя?
Напрасно, кажется, за то меня ругают,
Что я неслыханну тут рифму положил,
Я критики за то себе не заслужил.
«Жеребо» слово я ошибкой не считаю,
А вместо басни той сию теперь сплетаю.
Был Коршун горд,
Как черт,
Да только он смотрел не в ад, но в небо,
А черти смотрят в ад.
(Не мните критикой мне сею дати мат.
Не зрю ошибки я, что я сказал «жеребо».
Но к притче приступлю.) Стал Коршун быть Павлин,
В его он перьях был великий господин.
Но птицы прочие безумца ощипали,
Так брюхо гордое и горды мысли пали.
Кто хочет, может он писателя винить,
Однако должно ли писателя бранить,
А это слышали мои исправно уши.
Но кто переведет на свете подлы души!
Прекрасная весна на паство возвратилась,
И слышится опять свирелей нежный глас,
Но часть моя еще и больше огорчилас.
О радости мои, со всемь лишен я васъ!
Когда я был в разлуке,
Я день и ноч воздыхалъ;
Теперь я в пущей муке,
Тебя увидя стал.На сей реки брегах ты клятвой утверждала,
Что будешь мне верна, доколе станешь жить:
Сим прежде течь струям обратно предвещала
Ахъ! Нежели меня возможешь ты забыть;
Но клятвы все попранны;
Неверность ты нашла,
Взгляни в луга пространны;
Вода идет как шла.Куда ни поглядиш, всем будешь обличенна;
Колико ты винна в любви передо мной:
Там страсть твоя ко мне быть стала откровенна,
Там часто средь утех видался я с тобой:
Там ты со мной разсталась:
В твоих мерк свет глазах.
Как ты со мной прощалась,
В каких была слезахъ! Когда разлуки дни к нам стали приближаться,
Наполнил все места я жалобой своей:
Не знал тогда, куды от грусти мне деваться
Свидетель ты сама была тоски своей.
Как я тебя лишался,
И зрел в последний раз,
Мне мнилось разлучался,
Я с жизнью в оный час.За толь мне от тебя такое воздаянье,
И для радиль тово я в страсть тобой влеченъ?
К тому ли в век любви имель я обещанье,
Чтоб больше распалясь тобой я был забвенъ?
Я был любим сердечно:
Тебе ли чуж мой взорь!
Стыдись реки сей вечно,
Дерев, долин и гор.