Жива ли, Каршин, ты?
Коль ты жива, вспеваешь
И муз не забываешь,
Срывающа себе парнасские венцы? А я стихи читал,
Которы ты слагала.
Ты резко возлетала
На гору, где Пегас крылатый возблистал.Ум Каршины возрос,
Германии ко чести.
Я то сказал без лести,
Хотя германка ты, а я породой росс.Германия и мне,
Не бывшу в ней, известна,
Стихов душа всеместна,
Да я ж еще и член в ученой сей стране.Различных тон музык,
Как автора «Меропы»,
Знаком мне всей Европы,
И столько же знаком германский мне язык.Я часто воздыхал,
Стихов твоих не видя,
И, на Парнасе сидя,
Довольно я о них хвалы твои слыхал.Тобой еще зрит свет —
Пииты не годятся,
Которы не родятся
Со музами вступить во дружбу и совет, И лучшие умы
В стихах холодных гнусны,
Сложенья их невкусны,
Но знаешь ты и я, и все то мы.В тебе дух бодрый зрю,
Высокость вижу, нежность,
Хороший вкус, прилежность
И жар, которым я, как ты, и сам горю.Тебя произвела
Средь низости народа
К высокости природа,
И мнится мне, <что> то нам Сафа родила.Внемли мои слова,
Германска Сафа, ныне:
Воспой Екатерине,
Дабы твои стихи внимала и Нева.
Не столько страшен зайцам псарь,
Медведь и волк щенятам,
Мертвец и чорт рабятам,
Ни челобитчикам бсздушной сскретарь,
Как кошка некая в большом мышей содоме.
В каком то доме,
Страшна мышам была.
Хотя она с мышей подарков не брала;
Да только худо то что кожи с них драла.
И срезала их с кону.
Она решила все дела,
Не по мышачьему, по кошечью закону.
Стараясь от таких спастися мыши бед,
Хотели воевать, да пушек нетъ;
Не притронулися без рукавиц к крапиве;
Лиш только зделали над кошкой суд.
Была у них мыш граматная тут,
Делец и плут,
В приказе родилась и выросла в архиве.
Пошла в архиву красть;
Она с рабячества любила ету сласть,
Подьяческую страсть,
И должно от нее все дале было класть:
Тетратей натаскала,
Статейку приискала,
И предложила то;
А что?
Чтоб кошку изловить, и навязать на шею
Ей колокол тотчасъ;
Чтоб им сохранными повесткою быть сею:
И говорит мышам: которая из вас
Исполнит мой приказъ?
Ответствовали все ей на ето: не смею.
А я, сказал делец, хоть мужество имею,
Да только кошек я ловити не умею.
Скупой не господин, но только страж богатства.
Скупой скажи ты мне свой сон:
Не грезится ль тебе, нейти из света вонъ?
Не зриш ли смерти ты имением препятства?
Сказал певец Анакреон,
Что тщетно тот богатство собирает,
Который так равно, как бедный умирает.
Вспомни ты, что краткий век
Предписан нам судьбою,
И что раждаяся умрети человек,
В гроб не понесет имения с собою.
А я к тому веду здесь речь.
Что мы раждаемся ль имение стеречь,
И новы от того, всяк час, иметь боязни.
Жесточе, в Аде, нет твоей безумец казни.
И что глупяй тебя?
Бездельников, по смерти,
Терзают в Аде, черти:
А ты стараешся терзати сам себя;
Ты дьявол сам себе, тиран себе без спору.
У Федра Притча есть: лисица роя нору,
Прорылась глубоко,
И в землю забрела, гораздо далеко:
Нашла сокровище, под стражей у дракона,
По Молиерову у Гарпагона,
По моему у дурака,
Который отлежал, на золоте, бока.
Федр инако раскаску скончевает:
А я скажу: дракон на злате почивает,
Лежит во тьме и спит, проснувшися зевает,
И на златом одре в нещастьи пребывает.
Я любовью жажду,
Я горю и стражду,
Трепещу тоскую рвуся и стонаю:
Побежденна страстью,
Чту любовь напастью,
Ах и то, что мило, к муке вспоминаю.
Утоли злу муку и бедство злобно,
Дай отраду серцу, люби подобно:
Скончай судьбину мою зловредну,
Дай жизнь приятну,
Сними железы,
Отри мне слезы;
Я их лишь трачу,
И в страсти плачу,
Тщетно, день и ночь.Ты мой жар сугубишь,
А меня не любишь,
В жалость не приходиш видя как страдаю.
О судьбина люта!
Ах приди минута,
Я которой долго мучась ожидаю!
Иль моя надежда меня обманет,
Он меня во веки любить не станетъ?
Колико серце мое ни стонеть,
Ево не тронет.
Мои злы печали
Покой умчали.
Куда деваться?
Иль вечно рваться,
Тщетно, день и ночь.Часть моя мне дивна:
Я тебе противна,
Ты всево мне в свете, и души, миляе:
Ты ко мне как камень,
Я к тебе как пламень.
Естьли сей судьбины что на свете зляе,
Мне во всей ты жизни всево дороже;
Распались подобно, почувствуй то же.
Скончай судьбину мою зловратну,
Дай жизнь приятну,
Сними железы,
Отри мне слезы;
Я их лишь трачу,
И в страсти плачу,
Тщетно, день и ночь
Иссея в горести тоскует и страдает,
И плачет и рыдает,
Любезна пастуха Иссея покидает.
И испускает стон.
Сеазали ей, в нее влюбился Аполлон.
Уже не веселят, Иссею, больше розы,
И тщетен гияцинт, пред нею, и тюльпанъ;
Не вкусны персиеи, не вкусны априкосы,
Противны стали ей и виноградны лозы,
Дающи нектары во вкусе разных вин.
На что гвоздикн ей, нарцисс, левкой, фиоля?
Испорченна совсем ея блаженна доля.
Прощается она с любезным навсегда,
И видети ево, не чает никогда.
Лиютея из.очей ея слез горьких реки,
В безпамятстве кричит: прости! прости на веки!
Прости! ково люблю я более себя;
Утеха вся моя пропала;
Но знай, не буду я больше без тебя,
Рекла и пала.
Разверзлись пропасти и в преисподню ров:
И се является совместник пастуховъ;
Она ево зляй смерти ненавидит.
Но кое зрелище! Любезнова в нем видит.
Во пастухе любим был ею Аполлон:
Преображен был он,
Свою любовь изверить,
Дабы себя уверить,
Не мил ли только ей единый будет сам,
Которой во сердцах любовничьих тиран:
И часто от тово в любви один обман.
Пошла из города мышь в красной день промяться,
И с сродницей своей в деревне повидаться.
Та мышь во весь свой век всс в закроме жила,
И в городе еще ни разу не была.
Как стали ужинать, мышь градска говорила,
Какая тамо жизнь, и очень то хвалила:
Ты еш простой здесь хлеб, а я там сахар ем,
Что ради там господ, и я питаюсь тем.
Про сахар много раз сестрица я слыхала,
Однако я ево и с роду не едала,
Та говорила ей, попотчивай меня.
А та сим лакомством сестру свою взманя,
Ответствовала ей: коль хочеш то отведать,
Так завтра ты ко мне пожалуй отобедать.
И зделалося так. Тут сахар, сыр, мяса,
Такова гостья ввек не видела часа.
Но как их повара за кушаньем застали,
С какою трусостью они от них бежали!
И только лишь ушли, ан кошка им в глаза,
Ужасняе еще и перьвыя гроза.
Ушли и от тоя, и тут была удача.
Но гостья у сестры домой просилась плача:
Пожалуй поскоряй сестрица отпусти,
Еш сахар ты одна, и с городом прости,
Я сладких еств твоих во век не позабуду;
А впредь, доколь жива, на такой обед не буду.
Муж пьяница, жена всяк день ево журит
И говорит
Друзьям ево она: я мужа постращаю,
И отъучить от пьянства обещаю.
А какъ?
Вот так.
Когда напьется он и потеряет силу
И помышления, снесу ево в могилу,
И сверьху прикреплю доской,
А не землей; проход дышать ево дам рылу.
От етова вить он
Не треснет,
Воскреснет:
А сей увидя страшной сон,
Что он от водки мертв, напиток позабудет,
И пить не будет.
Исполнила она
Тот вымысел, как умная жена.
Пришла к нему на гроб, притворствуя рыдает.
Кричит: живот меня подобно покидает,
И прекращается тоской,
Над гробовой твоей, любезный муж, доской.
Он там очнулся,
На оном свете, мнит, в могиле он проснулся,
На вечной отошел покой,
И вопит: жонушка, за чем ко мне приходишъ?
Уже супруга ты здесь мертваго находиш.
Супруга думает, супруга я спасла.
Ответствует жена: поминки здесь я правлю,
Поминок принесла,
И на могиле я блинов тебе оставлю.
А он ответствует, на что?.
Коль любишь ты меня,
Не надобны они: мне ради мертвой глотки
Пойди и принсси в могилу ты мне водки.
В роще девки гуляли
Калина ли моя, малина ли моя!
И весну прославляли.
Калина и пр.
Девку горесть морила,
Калина и пр.
Девка тут говорила:
Калина и пр.
«Я лишилася друга.
Калина и пр.
Вянь, трава чиста луга,
Калина и пр.
Не всходи, месяц ясный,
Калина и пр.
Не свети ты, день красный,
Калина и пр.
Не плещите вы, воды!
Калина и пр.
Не пойду в короводы,
Калина и пр.
Не нарву я цветочков,
Калина и пр.
Не сплету я веночков.
Калина и пр.
Я веселья не знаю,
Калина и пр.
Друг, тебя вспоминаю
Калина и пр.
Я и денно и ночно.
Калина и пр.
В день и в ночь сердцу тошно.
Калина и пр.
Я любила сердечно
Калина и пр.
И любить буду вечно.
Калина и пр.
Сыщешь ты дорогую,
Калина и пр.
Отлучився — другую
Калина и пр.
Сыщешь милу, прекрасну
Калина и пр.
И забудешь несчастну.
Калина и пр.
Та прекраснее будет,
Калина я пр.
Да тебя позабудет.
Калина я пр.
Ах, а я не забуду,
Калина и пр.
Сколько жить я ни буду.
Калина и пр.
Не пойдут быстры реки
Калина и пр.
Ко источнику ввеки.
Калина и пр.
Так и мне неудобно
Калина и пр.
Быть неверной подобно».
Калина и пр.
Был некто средних лет,
Ни внук, ни дед,
Ни хрычь, и ни детина;
Однако был уж седъ;
Но прежних волосов еще был виден цветъ;
Осталася на нем их цела половина.
Любиться он еще умел,
И две любовницы имел,
Одну седую:
Не такову как он, седую впрям:
Другую молодую.
Какая бы годна была и молодцам.
Одна ево дарила,
Другая тщилась обирать,
И каждая ево боялась потерять.
Известно какова в любви и в деньгах сила.
Старуха думала: любовник мой не стар,
А я уж стала стара;
Так я ему не пара:
Покинет он меня! какой мне то ударъ!
Другая думала: любовник мой уж стар.
А я еще не стара:
Так я ему не пара:
Узнает лесть мою и мой притворный жаръ!
Чтоб им не оборваться
В такой глубокой ровъ;
И етой и другой хотелось с ним сравняться,
Хоть цветом волосов.
И волосы примета,
Что их не сходны лета.
Хрычовка утолить сомненье и тоску,
Щипала у нево седых по волоску.
А та седыя оставляла:
По волоску она вон русыя щипала.
Ни в старой вшел он век, ни в лета молодых,
Не стало волосов, ни русых ни седых.
Могу ли я сказать возлюбленной иначе?
До смерти буду твой, не буду я ни чей:
Люблю дражайшая тебя я жизни паче;
Ты свет моих очей.Заразы мя твои прельщая не терзают,
И духа моево они не возмутят,
Колико грудь мою всечасно ни пронзают,
И стрелы ни летять.Из сети твоея, я видел неизбежность,
И не хотел от них я более бежать:
Надеяся твою к себе имел я нежность,
И сеяв тщился жать.Оратель веселясь свою посеет ниву,
Хотя ему еще прямой надежды неть:
Имея бодрость он и думу нелениву,
Со радостию жнет.С какою радостью я жал ему подобно,
Дождався оть тебя мне щастия чреды,
Твои любезная во время нам способно,
Сладчайшия плоды! Во восхищении я был тогда толиком,
Что вымолвить того не можно никому,
Ниже Пермесских Нимф и Аполлона кликом,
По чувству моему.Когда взаимный жар нам души услаждает,
Ни как того не льзя стихами изразить:
Минуты как Ероть дыханье побеждаеть,
Не льзя изобразить.Колико бы о том пииты не вещали,
Превзойдет речи их утеха все сия;
Но что сь тобою мы горяще ощущали,
То знаю точно я.
КНИГА ПЕРВАЯПою оружие и храброго героя,
Который, воинство российское устроя,
Подвигнут истиной, для нужных оборон
Противу шел татар туда, где плещет Дон,
И по сражении со наглою державой
Вступил во град Москву с победою и славой.О муза, всё сие ты миру расскажи
И повести мне сей дорогу покажи,
Дабы мои стихи цвели, как райски крины,
Достойны чтения второй Екатерины! Великий град Москва сияти начала
И силы будущей надежду подала:
Смиренным Калитой воздвиженные стены
На хладном севере готовили премемы;
Во Скандинавии о них разнесся слух,
И в Польше возмущен народа ими дух;
Молва о граде сем вселенну пролетала,
Услышал то весь свет, Орда вострепетала,
И славу росскую, на сей взирая град,
В подземной глубине уже предвидел ад.
И се из пропастей во скважины отверсты
Зла адска женщина, свои грызуща персты,
Котора рыжет яд на всех во все часы,
Из змей зияющих имущая власы
И вдоль по бледному лицу морщины, жилы,
Страшняе мертвеца, восставша из могилы,
Оставив огненный волнующийся понт,
Из преисподния взошла на горизонт.
Лисица журавля обедать позвала:
В обман ево вела.
Намерилась она принять ево учтиво,
Да чтоб одной поесть,
А журавлю лишь только зделать честь;
Не серце у лисы да горлушко спесиво.
Пожаловал журавль, обед готов.
Лисица говорит: известна дружба наша;
Не надобно друзьям к учтивсту много слов:
Покушай: для тебя, дружок мой, ета каша;
Да кашу встюрила лисица на латок,
А нос у журавля не очень коротокъ;
Не можно кушать;
Так ласковых речей пришел он только слушать;
Однако и журавль почтить умеет дам,
И больше десяти кладя поклонов дюжин,
Зовет лису на ужин.
Лисица говорит: я свой поклон отдам:
Мы верныя друзья, ты друг, а я другиня,
Журавлик, ты мне князь, а я тебе княгиня.
Пошед журавдь и мяса нарубил:
Не на латок поклал, куски в бутылку вбил.
Пришла лисица: он ей кушанье поставил,
В бутылку всунул нос, и носик позабавил.
Лисичью рту не дьзя в бутылку влесть:
Так ей не льзя и мяса есть:
В бутыль зубов лисица не впихала,
И опустив ушки хвосточком замахала.
Ахъ! за что тобой, жестокой, я обманута была?
Для чево вы льстили мысли мне, что я ему мила?
Дух мой ты тово не чаял,
Что в другой любви он таял,
И играл лиш только мной!
В те часы, как я вздыхала,
И очей ево искала,
Мнил обманщик о иной.Чаю в саму ту минуту, как меня сей варвар зрел,
Мнил он, что он тратил время и ее в уме имел.
Сносноль то вообразити!
Чем ты можеш уразити
Больше, злая часть, меня?
Ныне лесть ево открылась;
Только я уже лишилась
Воли, серце возманя.Не узнав твоей неправды, как ты злой меня губил,
Я нещастна услаждалась, мня что ты меня любил.
О на что я то узнала,
Что я тщетно им вздыхала?
Пусть бы льстилась я пустым.
Бедствоб щастьем я имела,
И не зная б не жалела,
Что обманута я им.Из чево меня ты ввергла, и во что, о люта страсть?
Из надежды, из веселья, во отчянье, в напасть.
Положен на серце камень,
Чем ты мой толь жаркий пламень,
О мучитель, заплятилъ?
Знаю, что мне мстити должно,
Знаю; только не возможно;
Ты обманом столь мне мил.
Нет, не думай, дорогая,
Чтобы я не верен стал,
Чтоб с тобою разлучившись,
О иной бы помышлялъ;
Ты последня мя пленила.
И любити запретила
Мне других, доколе живь.Я хотя тебя не вижу,
Сколько рукь я ни терплю,
О тебе единой мышлю,
И тебя одну люблю:
Как ни буду я в неволе.
Ни кого на свете боле
Не ищу уже любить.Ты мой нрав и сердце знаеш,
Дорогая больше всех.
Ты меня в печалях зрела,
Зрела и среди утехъ;
Вся душа тебе открылась,
Ты то знати изучилась,
Тверд ли в мыслях я своих.Нет не думай дарагая,
Чтобы я не верен сталъ;
Слово будеть непременно,
Я которое сказал,
Как с тобою я спознался,
И мой дух воспламенялся
От незапнаго огня.О часы, часы драгия!
О минуты милых дней!
Где вы делись, где сокрылись?
Неть уж сладких тех ночей,
Мне тебя которы нежно,
Представляли безмятежно;
Где девался тот покой? Плачьте, плачьте, ныне очи,
Лейте токи горьких слезъ;
Рок уже не милосердый,
Все те радости унесь,
Ты ж со мною дорогая,
В разлученьи пребывая,
В муках не забудь меня.
Котурна Волкова пресеклися часы.
Прости, мой друг, навек, прости, мой друг любезный!
Пролей со мной поток, о Мельпомена, слезный,
Восплачь и возрыдай и растрепли власы!
Мой весь мятется дух, тоска меня терзает,
Пегасов предо мной источник замерзает.
Расинов я теятр явил, о россы, вам;
Богиня, а тебе поставил пышный храм;
В небытие теперь сей храм перенесется,
И основание его уже трясется.
Се смысла моего и тщания плоды,
Се века целого прилежность и труды!
Что, Дмитревский, зачнем мы с сей теперь судьбою?!
Расстался Волков наш со мною и с тобою,
И с музами навек. Воззри на гроб его,
Оплачь, оплачь со мной ты друга своего,
Которого, как нас, потомство не забудет!
Переломи кинжал; теятра уж не будет.
Простись с отторженным от драмы и от нас,
Простися с Волковым уже в последний раз,
В последнем как ты с ним игрании прощался,
И молви, как тогда Оскольду извещался,
Пустив днесь горькие струи из смутных глаз:
«Коликим горестям подвластны человеки!
Прости, любезный друг, проспи, мой друг, навеки!»
Сопротивляяся любовному огню,
Я пленников любви, уж больте не виню,
Всегда сию я страсть ругаясь ненавидел,
И треволнение ея с брегов я видел:
Подвержен наконець я ныне сам любви,
И пламень чувствую во всей моей крови.
Я зрю себя, я зрю влюбившася и страсна:
Душа моя, уже на век тебе подвластна:
Отчаяваюся и чувствуя сей жарь,
По всем ношу местам смертельной сей ударъ;
Против тебя, против себя вооружаюсь,
Не зря тебя грущу, а видя поражаюсь.
Ношу болезнь мою во глубину я рощь;
И самый светлый деиь, и сама темна нощь,
Куда они меня, куда ни удаляют,
Тебя на всякий миг пред очи представляют.
А я, гдеб я ни быль, на что ни погляжу,
Ни где уже себя я сам не нахожу.
Ни лука уж, ни стрел не трогает десница;
Забвенны и кони, забвенна колесница:
Одни стенания со мной по всякий часъ;
И уж мои кони забыли мой и глась.Сияющий отец нещастливаго рода,
Которым мя на казнь произвела природа,
Ко осужденной мне твоей любви уж нетъ;
В последний раз уже я солнце зрю твой свете.
Светило гордое, всего питатель мира,
Блистающее к нам с небесной высоты!
О, если бы взыграть могла моя мне лира
Твои достойно красоты! Но трудно на лицо твое воззрети оку;
Трудняе нам еще постигнути тебя;
Погружено творцом ты в бездну преглубоку,
Во мраке зря густом себя.Вострепетала тьма, лишь только луч пустился,
Лишь только в вышине подвигнулся с небес,
Горящею стрелой дом смертных осветился,
И мрак перед тобой исчез.О солнце, ты — живот и красота природы,
Источник вечности и образ божества!
Тобой жива земля, жив воздух, живы воды,
Душа времен и вещества! Чистейший бурный огнь, лампада перед вечным,
Пылающе пред ним из темноты густой,
Волнующаяся стремленьем быстротечным,
Висяща в широте пустой! Тобою всякое дыханье ликовствует,
Встречает радостно лицо твое вся тварь,
Пришествие твое вседневно торжествует;
Небесных тел ты — вождь и царь! Объемля взором всю пространную державу,
Вовеки бодро бдя, не дремля николи,
Великолепствуя, вещаешь божью славу,
Хваля творца по всей земли.
Украл подьячий протокол,
А я не лицемерю,
Что этому не верю:
Впадет ли в таковой раскол
Душа такого человека!
Подьячие того не делали в век века,
И может ли когда иметь подьячий страсть,
Чтоб стал он красть!
Нет, я не лицемерю,
Что этому не верю;
Подьяческа душа
Гораздо хороша.
Да Правда говорит гораздо красноречно:
Уверила меня, что было то, конечно.
У Правды мало врак;
Не спорю, было так.
Судья того приказа
Был добрый человек;
Да лишь во весь он век
Не выучил ни одного указа,
Однако осудил за протокол
Подьячего на кол.
Хоть это строго,
Да не гораздо много.
Мне жалко только то: подьячий мой
Оттоль не принесет полушечки домой.
Подьячий несколько в лице переменялся
И извинялся,
На милосердие судью маня,
И говорил: «Попутал черт меня».
Судья на то: «Так он теперь и оправдался.
Я, право, этого, мой друг, не дожидался.
За протокол
Его поймать и посадить на кол».
Однако ты, судья, хоть город весь изрыщешь,
Не скоро черта сыщешь;
Пожалуй, справок ты не умножай,
Да этого на кол сажай.
Волчонка взял пастух и выростил сво,
У стада своево.
Волчок овцам добра желает,
И на волков по песью лаетъ;
Тому причина та, что стал он верный рабъ;
Причина верности, волчок гораздо слаб:
А ясно объявить не в скользь, но точным толком.
Волченок наш волчокъ; еще не стал он волком.
Теперь он брат овец:
Как выростет со всем, так будет им отецъ;
Однако в деле колком,
Не прямо ведом мне предбудущий их рокъ;
Так трудно прорекать: да я ж и не пророк,
Но молвлю на угад: волк, чаю, будет волком:
А подлинно сказать конечно не могу:
А ежели скажу; так можст быть солгу.
Волк вырос, спит пастух когда-то крепко ночью,
А волк собрався с мочью,
Уж делает не так:
Сперьва зарезал он, товарищей собак,
И принялся за стадо,
Скот режа как Троян под Троей Ахиллес:
По том наш волк пастушье чадо,
Под лаврами пустился в лес,
И там победоносно скачет.
Пастух проснувься плачет.
Поплачь дурак,
А в предки из волков не делай ты собакъ!
Прости, мой светь, в последний раз.
И помни, как тебя любилъ;
Злой час пришель мне слезы лить.
Я буду без тебя здесь жит.
О день! О часъ! О злая жизнь!
О время, как я щаслив былъ!
Куда мне в сей тоске бежатъ?
Где скрыться ах, и что начать?
Печальна мысль терзаеть дух,
Я всех утех лишаюсь вдруг
И помощи ужь неть.
Прости, прости, мой свет.Не будет дня, во дни часа,
В часе минуты мне такой,
Чтоб тень твоя ушла из глаз,
Я буду плакать всякой час.
Когда придут на мысль часы,
В которые я был с тобой:
Утехи прежни вспомнятся,
Глаза мои наполнятся
Потоками горчяйших слез,
Что рок драгую жизнь унес,
Одну оставя страсть,
И лютую напасть.Места! места дражайшия!
Свидетели утех моихъ!
Любезная страна и град,
Где сердце мне пронзиль твой взгляд,
Вы будете в уме моем
Всегда в моих печалях злых,
И станете изображать,
Что уже мне не видать.
О как я днесь нещастлив сталъ!
О рокъ! Какой удар ты дал.
Возможно ли снести
Прости мой свет, прости.