Лисица кушать захотела;
Нет кушанья ни где, куда она ни шла,
И сколько ни потела;
Но вдруг нечаянно ежа она нашла,
К нему стрелою полетела,
И говорит ему: не щастлив ты зверок,
Пришел твой рок,
И устремляется вонзити ногти в бокъ;
А он тотчас свернулся во клубок,
Лисица ли меня, мнит он, поизобидит,
И рыла моево лисица не увидит,
Крепка между меня с сей гостьею межа.
А он в клубке лежит, ни мало не дрожа,
Лисицу колит,
Колико он изволит,
Лисица повизжа,
Оставила ежа;
Без ужина започивала,
И вся исколота, в больнице ночевала.
Мурон напившись пьян, воды пошел искать;
В желудке вздумад он огонь позаплескать:
Прибег к колодезю; но так он утомился;
Что у колодезя неволей повалился,
И жажду позабыв пустился в сладкой сон:
Започивал тут он.
Не вздумал он тово, что лег он тут не к стати:
Раскинулся, храпит, как будто на кравати,
И уж спустился он в колодезь головой.
Судьбина, пьянова, шед мимо, разбудила,
И говорила:
Поди, мой друг, отсель опочивать домой.
Спроси, где ты живеш: твой двор тебе укажут.
Как ты утонеш, я тому причина, скажут.
Змею согреться,
Впустил во свой йож домъ;
Одна в дому змея, так ето не содом.
И может Мизантроп в такой беседе зреться.
Скажу с ним то и я:
Одна змея
Смятенных мыслей мне не может приумножить,
Не только моево спокойства востревожить.
Согрелася она, йож шлет ту гостью вон,
К тому он думает, имеет право онъ;
Известен и ежу закон.
Змея хлопочет,
И вон ийти не хочет,
И говорит ежу: ты знай, дом етот мой;
Оставь меня ты здесь, а сам пойди домой,
Остался тамо йож весьма не правосудно,
Да вытащить змее ево гораздо трудно.
ПАУЛЬ ФЛЕМИНГО ты, союзница Голштинския страны,
В российских городах под именем царицы.
Ты отверзаешь нам далекие границы
К пути, в который мы теперь устремлены.Мы рек твоих струей к пристанищу течем,
И дружество твое мы возвестим Востоку;
Твою к твоим друзьям щедроту превысоку
По возвращении на Западе речей.Дай, небо, чтобы ты была благополучна,
Безбранна, с тишиной своею неразлучна,
Чтоб твой в спокойствии блаженный жил народ! Прими сии стихи. Когда я возвращуся,
Достойно славу я твою воспеть потщуся
И Волгу похвалой промчу до Рейнских вод.
Во Франции сперва стихи писал мошейник,
И заслужил себе он плутнями ошейник;
Однако королем прощенье получил
И от дурных стихов французов отучил.
А я мошейником в России не слыву
И в честности живу;
Но если я Парнас российский украшаю
И тщетно в жалобе к фортуне возглашаю,
Не лучше ль, коль себя всегда в мученьи зреть,
Скоряе умереть?
Слаба отрада мне, что слава не увянет,
Которой никогда тень чувствовать не станет.
Какая нужда мне в уме,
Коль только сухари таскаю я в суме?
На что писателя отличного мне честь,
Коль нечего ни пить, ни есть?
ЖАК ДЕ БАРРОВеликий боже! Твой исполнен правдой суд,
Щедроты от тебя имети смертным сродно,
Но в беззаконии все дни мои текут,
И с правосудием простить меня не сходно.Долготерпение ты должен окончать
За тьму моих грехов по правости устава,
И милосердие днесь должно умолчать.
Того теперь сама желает слава.Во мщеньи праведном ты тварь свою забудь;
Пренебрегай ток слез и тем доволен будь,
Греми, рази, свою ты ярость умножая! Хотя и трепещу, я чту твой гнев, стеня,
Но в кое-место ты ударишь, поражая,
Не крыла чтобы где Христова кровь меня?
Боже неба и земли,
Жалобу мою внемли,
И спаси меня своей сильною рукою!
Я гоним без оборон,
День и ночь от всех сторон,
И душе моей уж нет ни отколь покою.
Стражду мучуся стеня;
Все случаи на меня,
В жаркой ярости своей устремленны злобно.
Как в оковах человек,
Горько проживая век,
Мучится по всякой час, мучусь я подобно.
Во всегдашних я бедахъ;
Тако кормщик на водах,
Страждет, как уже в корабль грозны волны плещут.
И когда в полудни зрак,
Видит лиш единый мрак,
Един от молний свет, кои в мраке блещут.
Кто хулит франмасонов
За тайный их устав,
Что те не чтут законов,
Своих держатся прав:
Когда бы ты спросился,
Как верен франмасон,
В котором он родился,
Тот держит и закон.Быть должно людям в власти,
И такь веру любит,
Чтоб все презрев напасти,
И кровь свою пролить.
Святую честь хранити,
Не руша ни черты,
И имя чести чтити,
Превыше суеты.Любить людей как должно,
И бедным помогать,
И сколько где возможно,
Беды им отвращать.
Словом тебе сказати,
Он честной человекъ;
А тайну их спознати,
Нельзя тебе во век.
Цырюльник, Мида брив, под колпаком осетил,
Чего никто попрежде не приметил:
Имеет пышный Мид
Ушей ословых вид.
Болклив цырюльник был, молчати не умеет,
А людям об этом сказати он не смеет:
Когда б он молвил им, легко бы и пропал,
Но чтоб о том болкнуть, он ямку прокопал,
И ямке то болкнул! Взросло велико древо
С ословыми ушми направо и налево,
В листах изобразив: «Имеет пышный Мид
Ушей ословых вид».
Не могут быть у тех людей велики души,
Которы и в чести ословы имут уши.Хотя хвала о ком неправо и ворчит,
История о нем иное закричит.
Мы прямо ето знаем,
Когда бы, Александр, ты побыл за Дунаем,
Или бы в Бендере сидел,
Или бы флотами противу нас владел
На Гелеспонте,
И видел корабли в огне на оризонте,
Или б на флоте был среди воинских дел:
Кочечно б ты тогда гораздо потерпел,
И песню Греции иную б ты запелъ;
Встревожилися бы твоих героев душки,
Когда бы загремели пушки
Под предводительством великих сих мужей,
О коих я сказад тебе в поемке сей,
Принесших новую России славу всей;
Сказал бы ты тогда: во дни ЕКАТЕРИНЫ,
Мои увяли крины.
Во аде злобою смерть люта воспылала,
И две болезни вдруг оттоль она послала,
Единой — дочери моей вон дух извлечь,
Другою — матери ея живот пресечь.
На вспоможение пришел ко мне разитель,
Искусный горести моей преобразитель.
Болезнь он матери одним ударом сшиб,
И жар болезни сей погиб.
Другая, разъярясь, жесточе закипела,
И противление недвижима терпела.
Потом напасть моя готова уж была,
Приближилася смерть и косу подняла,
Как гидра, зашипела,
А я вскричал: «Прости, любезна дочь моя!»
Вульф бросился на смерть и поразил ея.
Прозябшую от человек,
Произведенную по вышнему уставу,
Родившую на свет рожденна прежде век,
Брата ко небесам и окончанье гневу,
Согласно воспоем Марию Деву,
Бесплотных пения ежеминутный вид,
И смертным завсегда покров и крепкий щит.
Се небо, се и храм Творца всей твари Бога,
Вражды конец, покой и к царствию дорога:
Ея имуще мы, в нас веру утвердим,
И сыном мы ея геенну заградимъ;
Дерзайте убо вы, дерзайте Божьи люди;
Мы с сим поборником конечно победим:
Коль силен Боже ты, толь милостив нам буди.
Смертельного наполнен яда,
В бедах младой мой век течет.
Рвет сердце всякий день досада
И скорбь за скорбью в грудь влечет,
Подвержен я несчастья власти,
Едва креплюся, чтоб не пасти.Ты в жизни мне одна отрада,
Одна утеха ты, мой свет!
За горести мне ты награда,
Котору счастье мне дает,
Мне в жизни нет иныя сласти.
Тобой сношу свирепство части.В крови твоей, драгая, хлада
Ко мне ни на минуту нет.
Бодрюсь одним приятством взгляда,
Как рок все силы прочь берет.
Пускай сберутся все напасти,
Лишь ты тверда пребуди в страсти.
Не уповайте на князей:
Они рожденны от людей,
И всяк по естеству на свете честью равен.
Земля родит, земля пожрет;
Рожденный всяк, рожден умрет,
Богат и нищ, презрен и славен.Тогда исчезнут лести те,
Которы данны суете
И чем гордилися бесстыдно человеки;
Скончаются их кратки дни,
И вечно протекут они,
Как гордые, шумя, текущи быстро реки.Когда из них изыдет дух,
О них пребудет только слух,
Лежащих у земли бесчувственно в утробе;
Лишатся гордостей своих,
Погибнут помышленья их,
И пышны титла все сокроются во гробе.
Конь некогда скакав, копыто повредил,
И ногу так разбередил,
Что он от язвы той хромает,
И уж едва, едва копыто подымаетъ;
Хромал больной, хромал и на корачки сел:
Больному говорит сему коню осел:
Теперь тебе вить лихо;
А естьли бы ходил и ты, как я, так тихо:
От боли б тишина всегда была покров,
И был бы ты здоров:
Почто скакать нахально?
Смотри ты, сколь мое смирение похвально.
А я скажу на место сей хвалы:
В морях ужасныя валы,
И страх во флоте;
Но страха никогда не видано в болоте.
Лжи на свете нет меры,
То ж лукавство да то ж.
Где ни ступишь, тут ложь;
Скроюсь вечно в пещеры,
В мир не помня дверей:
Люди злее зверей.Я сокроюсь от мира,
В мире дружба — лишь лесть
И притворная честь;
И под видом зефира
Скрыта злоба и яд,
В райском образе ад.В нем крючок богатится,
Правду в рынок нося
И законы кося;
Льстец у бар там лестится,
Припадая к ногам,
Их подобя богам.Там Кащей горько плачет:
«Кожу, кожу дерут!»
Долг с Кащея берут;
Он мешки в стену прячет,
А лишась тех вещей,
Стонет, стонет Кащей.
В лесу гулял ужасный левъ!.
Он мышь поймав разинул зев,
Не всяк
Дуракъ;
Однако многия не видят ясно врак.
Обманщик вякай,
Безумец такай,
Что хочеш то набрякай.
В поход
Весь ломится народ:
Уставилися все смотреть туда, откуда
Из матери ийти лежит дорога чуда.
Все бредят: мучится, кричит, ревет гора:
Родить пора.
Рабята говорят: страшняй тово не ведя,
Слона,
Или медведя.
Родит она.
А люди в возросте наполненны обманом,
Поздравить чаяли родильницу с Титаном.
Но что родилось бишь?
Мышь.
Жестокая тоска, отчаяния дочь!
Не вижу лютыя я жизни перемены:
В леса ли я пойду или в луга зелены,
Со мною ты везде и не отходишь прочь, Пугаюся всего, погибла сердца мочь.
И дома, где живу, меня стращают стены.
Терзай меня, тоска, и рви мои ты члены,
Лишай меня ума, дух муча день и ночь! Препровождаю дни единою тоскою;
К чему ж такая жизнь, в которой нет покою,
И можно ли тогда бояться умереть? Я тщетно в жалобах плоды сыскать желаю.
К тебе, о боже мой, молитву воссылаю,
Не дай невинного в отчаянии зреть!
Лишася силы лев покою только рад:
Стал стар, однако был он прежде млад,
И многим понаскучил,
А именно зверей, как был он молод, мучил:
Терзал,
И кушать их дерзал.
Отверсты двери,
Туда, где охает и стонет онъ;
Без страха звери
Ко льву приходят, на поклон:
Отмщением алкают,
И все ево толкают.
В последок лев боится и овец,
И на конец,
По чреву томном и несытом,
Осел ево копытом.
Осталось только льву терпети то, стеня.
Меня,
Кто с силой равну злость имеет,
Конечно разумеет.
Был перьвый в старь пиит во Франции машейник,
И заслужил себе он плутнями ошейник:
А я машейником в России не слыву,
И в честности живу,
Но в жизни неприятной,
И в жалобе моей всегдашней и невнятной.
Давиться не хочу, себя не заколю,
Не брошуся в реку и лба не прострелю;
Но естьли я Парнасс Российский украшаю,
И тщетно в жалобе страдая возглашаю:
Не лутчель, коль себя всегда в мученьи зреть,
Скоряе умереть?
Я знаю что моя честь вечно не увянетъ;
Но славы сей моя тень чувствовать не станет.