Что ты тужишь, я то знаю,
Да не можно пособить.
Я сама, мой светь, вздыхаю,
Да нельзя тебя любить.
Стыд и страх мне запрещаеть
Сердце поручить тобе,
И невольно принуждает
Не любить, и быть в себе.Томно сердце отвращайся,
И протився страсти сей;
И в неволю не давайся,
Будь под властию моей.
Очи больше не прельщайтесь,
Часто на него глядеть!
Сильтесь вы и отвращайтесь,
Ах, стратна любовна сеть.Только как я ни креплюся,
Принужденна воздыхать;
Видно, хоть ужь я таюся,
Что мне вольность потерять.
Стыд уж ты, ах, прочь отходишь.
И любви вручаещь в власть.
Ахъ! В какую ты приводищь
Мя теперь поносну страсть!
В болезни страждешь ты… В моем нет сердце мочи
Без крайней горести воззрети на тебя.
Восплачьте вы, мои, восплачьте, смутны очи,
Пустите токи слез горчайших из себя!
Рок лютый, умягчись, ты паче мер ужасен,
Погибни от моих отягощенных дум
И сделай, чтобы страх и трепет был напрасен!
Пронзенна грудь моя, и расточен весь ум.
О яростны часы! Жестокой время муки!
Я всем терзаюся, что в мысли ни беру.
Стерплю ли я удар должайшия разлуки,
Когда зла смерть… И я, и я тогда умру.
Такою же сражусь, такою же судьбою,
В несносной жалости страдая и стеня.
Умру, любезная, умру и я с тобою,
Когда сокроешься ты вечно от меня.
Полно вам мысли в любви летати,
Кинь сердце ныне все суеты,
Не дай дни прежни воспоминати,
Не мучьте больше мя красоты.
Пленным не буду.
Вольным по всюду,
Вольность мя веселит,
И любить не велитъ;
Та моя часть,
Уж мой дух знает,
Как сердце тает,
Коль зло терпети,
Когда горети
Чрез ту напасть.Приятны очи другим скажите,
А меня взоры уже не пробьют,
Крепкое сердце не прострелите,
Пущенны стрелы разпропадуть.
И достав рану,
Травить не стану;
Пусть пленен вами свет,
Но в числе том меня нетъ;
Зло жить любя,
Хоть и лишаюсь,
Кем сокрушаюсь,
Я сердцем век моим.
На что владеть чужим,
Свое сгубя.
Толкнул какой-то льва рогами зверь:
За то скотине всей рогатой,
Нещастие теперь,
И ссылка платой.
В приказ
Пришел о том указ.
Готов осмотр, и высылка готова.
Ступай, не говори ни слова,
И понесите вон отсель тела,
Рога и души.
Великой зайцу страх та ссылка навела;
Рогами мнит почтут в приказе зайчьи уши.
До зайца тот указ ни в чем не надлежитъ;
Однако он как те подобно прочь бежит.
Страх зайца побеждает:
А заяц разсуждает:
Подьячий лют,
Подьячий плут:
Подьяческия души,
Легко пожалуют, в рога большия уши:
А ежели судьи и суд
Меня оправятъ;
Так, справки, выписки одни меня задавят.
Поймала петуха голодна кошка в когти.
И как она в нево уже вонзила ногти,
Старалась правый суд явить ему она,
Что будто есть ево великая вина.
Ты спать, ево винит, хозяевам мешаеш,
Петух на то: дела не право разрешаешъ;
Я сим хозяевам своим не досажу;
Как утром я пою, к работе их бужу.
Пускай то так, да ты в любови лицемерен,
И не был ни одной любовнице ты верен.
А естьлиб не искал различности я лиц,
То куры нанесли не много бы яиц,
И то хоть так, сама я ето утвердила;
Однако уж тебя я к смерти осудила.
Напрасно все теперь и прозьба и боязнь;
Я завтрекать хочу; прими достойну казнь.
В сей день скончалася, и нет ея теперь,
Прекрасна женщина и Мельпомены дщерь,
И охладели уж ея младые члены,
И Троепольской нет, сей новыя Ильмены.
Элиза да живет на свете больше лет,
Она осталася, но Троепольской нет.
Живущие игрой к увеселенью света,
Ей память вечная, Элизе многи лета!
Да веселит она игрою наш народ;
И чтобы мир изрек: «Элизе сотый год!»
А ты, мой верный друг, игравший нам Мстислава,
Кем днесь умножилась моя в России слава,
Старайся, чтобы наш театр не пал навек.
А так — как жалостный и добрый человек —
Восплачь, восплачь о той со мной и воспечались,
Которой роли все на свете скончались!
Сказала сосна хворостине:
Ты будешь такова по смерть, как ныне,
Тонка, мала;
И лутчеб ты на свете не была.
В какую бы годилась ты потребу?
Гораздо я тебя поближе к небу.
А та ответствует: судьба моя не зла;
Коль я другим не годна,
Так я от пагубы, от топора свободна.
Опасности своей я славою не чту;
Имей сию всегда ты славою мечту.
На топлю не берут меня в крестьянскй дом,
Ни на строение, как строятся хоромы.
Прошло дни два, и рубят сосну ту:
Коренья все под сосною трещат,
И из лесу ее в господской дом тащат.
В болезни не было от спеси ей покрова,
А хворостина та поднесь еще здорова.
Вшел некакой мужик, без топорища в лес:
Хотя топор с собою и принес.
Не кланться деревьям он туда залез,
Но несколько дерев покоситъ;
Он их пришел губить,
А по просту рубить,
И просит,
У леса дерева куска.
Не надобно ему полено, ни доска
На топорище,
Лишь был бы тот сучок поглаже и почище.
Лес дал ему от дерева клочок.
Берет сучок,
Который лесу мало стоит,
И топорище строит.
Состроил мужичок,
И в лесу, что хочет то и рубит,
Хотя лес етова не любит,
Хотя и кается, что он подарок дал.
Опомниться, ты лес, немножко опоздалъ;
Об етом прежде б ты, побольше разсуждал.
Час кленя разлуки слезной,
Как я стражду в сей стране,
Внятноль то моей любезной,
Мыслит ли она о мне;
Вы чрезь слезы и чрез долину,
Троньте ветры слух ее;
И внушите злу судьбину,
И мучение мое.Тыж в местах тех пребывая,
Где видала ты меня.
Вспомяни о мне драгая;
И вздохни хоть раз стеня,
Вспомни, вспомни что тобою,
Горесть в жизни сей вкусил,
Что твой зрак всегда со мною,
И что сам себе не мил.Вспомянув мои напасти,
Не забудь мя никогда,
И в разлуке в той же страсти,
Ты драгая завсегда,
Пламя помни разделенно,
И взаимную любовь:
Я на век твой непременно,
Ты зажгла во мне всю кровь.
В гостях я некогда сидел один,
Лиш дома был тово со мною господин:
Тут не было ни дам, и ни людей учоныхъ;
Так стали говорить о яблоках мочоных.
Хозяин спрашивал хочу ли я их есть.
Пожалуй я сказал, а он велел принесть.
Полсотни принесли на блюде превеликом:
Хозяин удержал дурачество то криком:
Журил,
И говорил:
Нам надобна гора, а вы несете кочку;
Вон, вон, и лутче всю сюда внесите бочку.
Стал шум,
Мы слышим то, да мы заговорились:
Вдруг двери настежь растворились:
Пришло мне в ум,
Нейдет ли в обручах, иль жонка чья, иль дочка.
Конечно в обручах, да только бочка.
На морских берегах я сижу,
Не в пространное море гляжу,
Но на небо глаза возвожу.
На врагов, кои мучат нахально,
Стон пуская в селение дально,
Сердце жалобы взносит печально.
Милосердие мне сотвори,
Правосудное небо, воззри
И все действа мои разбери!
Во всей жизни минуту я кажду
Утесняюсь, гонимый, и стражду,
Многократно я алчу и жажду.
Иль на свет я рожден для того,
Чтоб гоним был, не знав для чего,
И не трогал мой стон никого?
Мной тоска день и ночь обладает;
Как змея, мое сердце съядает,
Томно сердце всечасно рыдает.
Иль не будет напастям конца?
Вопию ко престолу творца:
Умягчи, боже, злые сердца!
Противностью указа,
Когда не хочеш быть нещастлив больше раза;
Так дел не преноси в приказы из приказа.
Хотела переплыть через реку лиса,
И в тине плывучи увязла:
И более часа,
В том месте, где погрязла,
Терзаема от мух,
Томит и мучит дух:
Увидел ето йож и сжалился над нею:
А сжалясь говорил: я мух гонять умею:.
И естьли хочеш ты, я ето учиню,
И всю сию толпу мух тотчас отгоню.
Лисица говорит: не надобно: да чтоже?
Вот то: сии уже к моей прилипнув коже,
Довольно напились, и уж не много пьют:
А естьли сгониш их другия сядут тут,
И кровь мою со всем до капли изсосут.
Муж болен жестоко и умирает,
Жена лиш токи слез рыдая отираетъ;
От горести дрожит,
Без памяти лежит,
И только слов дает напасть ея круша:
Признаков жизни ты уж больше не являеш,
Моя душа.
Кому меня, кому ты ныне оставляешъ?
Не льзя престать рыдать, ни горьких слез отерть.
Кричит: ко мне прийди, ко мне прийди, о смерть!
Тотчас она приходит,
И верную жену отчаянну находит.
За чем, сударыня, меня к себе звала?
Ахъ! я тебя к себе давно уже ждала.
Томится, мучится душа у мужа в теле.
Не дай ему и мне страдать;
Отраду можеш ты единая мне дать,
Возми ево скоряй, возми ево отселе.
Пастух кричал не редко: волки, волки:
А в паствах те слова гораздо колки.
Збиралися воров на крик ево хватать,
А он збирался им смеяться хахотать;
Убийства нет в овцах и ни единой раны,
И не бывали тут разбойники тираны.
Но некогда пришли и впрям они туда,
Пастух кричит всей силой и тогда:
Рабята, волки, волки;
Однако у рабят пошли иныя толки,
Рабята говорят:
Уже сто крат,
Дурачил ты нас брат,
А больше не обманеш,
Хотя кричать ты три дни станеш.
Пограбили разбойники овецъ;
Заплакад молодец.
Глупецъ!
Ты ложью забавлялся,
Имея тму удачь:
Довольно ты смеялся;
Теперь поплачь.
По бирже двое шли.
Какия люди то, не знаю я об етом,
Гуляли летом,
Гуляли и в гульбе тут устрицу нашли:
Гражданска в силу права,
Кому съесть устрицу, не приложу ума;
Юстиция сама
Не ведает того, и нет на то устава.
Пошед великой спор,
Кому принадлежит находку ету скушать,
И скучно было слуш.ть,
Какой об устрице был шум у них и вздор.
Окончилась проказа:
Глупяе устрицы была такая тварь.
Попался секретарь,
Шел биржей на кабак из суднаго приказа:
Тотчас он их развел,
Им дал по черепку обеим из находки,
И перед чаркой водки,
Без справок, устрицу, и без екстракта, съел.
Олени так как мы, животнаго же роду,
Такую же имеют моду,
Что пьют они, да пьют одну лиш только воду:
К реке прибег испить олень.
В воде увидел он свою оленью тень.
И тму ногам он делал пень,
И говорил: судьбы и щедры всем и строги,
Прекрасныя даны мне роги,
И самы пакостны с собой таскаю ноги.
Пес гончий тек ему во следъ;
Не хочет мой олень таких ссбе бесед,
Бежит, не мил ему сосед.
В минуту в лес ушол он резвыми ногами:
В лесу цепляется рогами,
И медлит на бегу он етими врагами.
Видна из басни суета,
Когда за лутчее почтется красота,
Что лутча наша часть не та.
Пауль Флеминг. Перевод А.П. Сумарокова
Град, русских городов владычица прехвальна
Великолепием, богатством, широтой!
Я башен злато зрю, но злато предо мной
Дешевле, нежель то, чем мысль моя печальна.
Мной зришься ты еще в своем прекрасней цвете;
В тебе оставил я что мне миляй всего,
Кто мне любезнее и сердца моего,
В тебе осталася прекраснейшая в свете.
Избранные места России главных чад,
Достойно я хвалю тебя, великий град,
Тебе примера нет в премногом сем народе!
Но хвален больше ты еще причиной сей,
Что ты жилище, град, возлюбленной моей,
В которой всё то есть, что лучшее в природе.
Старуха
Недели две слепа была,
И лекарю себя в леченье отдала.
На что глаза. . . . ., но зделалась проруха.
По смерти во глазах уж больше нужды нет,
Как мы покинем свет,
И красной нам тогда и черной равен цвет:
Однако бабушка другую песню пела.
И слепоту свою отчаянна терпела.
Взялся печальну мысль ей лекарь облегчить,
И стал ее лечить,
И обещается скончать ей время гневно:
Но крадет у нея посуду повседневно.
Открыл он ей глаза, гордясь подъемлет нос,
И зделал лекарь тот, хрычовушке вопрос:
Уже ли видишь ты, сударыня, повсюды?
Она ответствуетъ! не вижу лишь посуды.
Незнающих любви Венера поносила,
И некогда она Юпитера просила,
Чтоб бросил он свой гром на сих людей.
И зделал то Юпитер ей:
Сразил полки людей,
Сосущих молоко из матерьних грудей,
И тех, которыя себя хотя познали,
Но только чудь еще ходити начинали.
От горести такой,
Отцов и матерей повсюду слышан вой.
Невеж и дураков Минерва поносила:
И так же и она Юпитера просила,
Чтоб бросил он свой гром на сих людей.
Юпитер онаго не зделал ей,
И инако слова сии встречает,
И тако отвечает:
Надежды должен сей я в век тебя лишить;
Когда не восхочу земли опустошить.
Красоту на вашу смотря, распалился я, ей-ей!
<Ах>, изволь меня избавить ты от страсти тем моей!
Бровь твоя меня пронзила, голос кровь <мою> зажег,
Мучишь ты меня, Климена, и стрелою сшибла с ног.Видеть мне тебя есть драго,
О богиня всей любви!
Только то мне есть не благо,
Что живешь в моей крови.Или ты меня, спесиха слатенька, любезный свет,
Завсегда так презираешь, о, увы, моих злых бед!
Хоть, Климена, исподтиха покажи мне склонный вид
И не делай больше сердцу преобидных ты обид! Не теряй свою тем младость,
Приклони ко мне себя,
Мысль моя увидит сладость,
Буду жить, ся не губя.