В том лесу белесоватые стволы
Выступали неожиданно из мглы.
Из земли за корнем корень выходил,
Точно руки обитателей могил.
Под покровом ярко-огненной листвы
Великаны жили, карлики и львы,
И следы в песке видали рыбаки
Шестипалой человеческой руки.
Никогда сюда тропа не завела
Пэра Франции иль Круглого Стола,
И разбойник не гнездился здесь в кустах,
И пещерки не выкапывал монах —
Только раз отсюда в вечер грозовой
Вышла женщина с кошачьей головой,
Но в короне из литого серебра,
И вздыхала и стонала до утра,
И скончалась тихой смертью на заре,
Перед тем как дал причастье ей кюре.
Это было, это было в те года,
От которых не осталось и следа.
Это было, это было в той стране,
О которой не загрезишь и во сне.
Я придумал это, глядя на твои
Косы — кольца огневеющей змеи,
На твои зеленоватые глаза,
Как персидская больная бирюза.
Может быть, тот лес — душа твоя,
Может быть, тот лес — любовь моя,
Или, может быть, когда умрем,
Мы в тот лес направимся вдвоем.
Я в лес бежал из городов,
В пустыню от людей бежал…
Теперь молиться я готов,
Рыдать, как прежде не рыдал.
Вот я один с самим собой…
Пора, пора мне отдохнуть:
Свет беспощадный, свет слепой
Мой выпил мозг, мне выжег грудь.
Я грешник страшный, я злодей:
Мне Бог бороться силы дал,
Любил я правду и людей;
Но растоптал я идеал…
Я мог бороться, но как раб,
Позорно струсив, отступил
И, говоря: «Увы, я слаб!» —
Свои стремленья задавил…
Я грешник страшный, я злодей…
Прости, Господь, прости меня.
Душе измученной моей
Прости, раскаянье ценя!..
Есть люди с пламенной душой,
Есть люди с жаждою добра,
Ты им вручи свой стяг святой,
Их манит и влечёт борьба.
Меня ж прости!..»
Однажды, в студеную зимнюю пору
Я из лесу вышел; был сильный мороз.
Гляжу, поднимается медленно в гору
Лошадка, везущая хворосту воз.
И шествуя важно, в спокойствии чинном,
Лошадку ведет под уздцы мужичок
В больших сапогах, в полушубке овчинном,
В больших рукавицах… а сам с ноготок!
«Здорово, парнище!» — «Ступай себе мимо!»
— «Уж больно ты грозен, как я погляжу!
Откуда дровишки?» — «Из лесу, вестимо;
Отец, слышишь, рубит, а я отвожу».
(В лесу раздавался топор дровосека.)
«А что, у отца-то большая семья?»
— «Семья-то большая, да два человека
Всего мужиков-то: отец мой да я…»
— «Так вот оно что! А как звать тебя?» — «Власом».
— «А кой-тебе годик?» — «Шестой миновал…
Ну, мертвая!» — крикнул малюточка басом,
Рванул под уздцы и быстрей зашагал.
Лесная чаща. В изумруд,
Еще недавно, там и тут,
Рубины изливались, рдея.
Теперь, парча листвы, сполна,
Как дымно-желтая стена,
Броня дерев шуршит, редея.
Цвет постаревший, — не седой,
А серо-пепельный, подседный, —
Скользит по этой сказке медной,
И, вспыхнув, гаснет чередой.
Так в час вечерний, козодой,
В лазури неба, перед нами,
Мелькнет неверными крылами,
Свершая быстро путь витой,
И вдруг исчезнет над водой,
Где, взор души слияв с мечтами,
Последний медлит луч златой.
Я все о своем, все о своем —
знаешь, когда поют петухи?
Перед рассветом,
перед дождем,
перед весной
поют петухи.
За полночь выйду
в снег, в тьму…
Спит мое счастье
в теплом дому.
Снег под ногами
летит, свистит,
в черном разводье
звезда блестит…
Хорошо, что пурга,
хорошо, что звезда,
хорошо, что не ходят сюда
поезда,
что до самого неба —
леса, леса,
что случаются все-таки
чудеса!
Где-то далеко запел петух, -
наверно, сейчас около двух.
Снега глубоки,
ночи глухи,
наверно, к весне
поют петухи.
Отдохни, — еще утро не скоро,
Ночь из тихих лесов не ушла.
Под навесами сонного бора —
Предрассветная теплая мгла.
Еще ранние птицы не пели,
Чуть сереют вверху небеса,
Влажно-зелены темные ели,
Пахнет летнею хвоей роса…
И пускай не светает подольше!
Этот медленный путь по лесам,
Эта ночь — не воротится больше,
Но легко пред разлукою нам…
Колокольчик в молчании бора
То замрет, то опять запоет…
Тихо ночь по долинам идет…
Отдохни, — еще утро не скоро.
Когда задумавшись сижу я у огня,
И взгляд рассеянно скользит поверх страницы,
Виденье странное преследует меня:
Я думаю о том, как умирают птицы?
Мне представляется ряд опустелых гнезд,
Качаемых во мгле порывом урагана,
И лес безлиственный под ризою тумана…
Куда деваются малиновка и дрозд,
Замерзшие зимой? В лесу, с возвратом лета
Никто не находил погибших птиц скелета, —
И та же мысль меня преследует опять:
Где прячутся они затем, что б умирать?..
1894 г.
Грущу о севере, о вьюге,
О снежной пыли в час ночной,
Когда, открыв окно в лачуге,
Я жадно слушал стон лесной… Грущу о севере — на юге.
Я помню холод ледяной,
И свет луны печально-чистый,
И запоздалых тучек рой,
Сквозной, и лёгкий, и волнистый,
И тёмный холод под луной.
Юг благодатный, луг цветистый,
Густая зелень, синь небес, —Как мне милей закат огнистый,
Когда он смотрит в редкий лес —
В мой лес туманный и пушистый.
Синеет юг, — страна чудес.Звенят и блещут волн каскады…
Но разве в памяти исчез
Усталый звон из-за ограды —
При свете гаснущих небес!
Кентавр бородатый,
мохнатый
и голый
на страже
у леса стоит.
С дубиной тяжелой
от зависти вражьей
жену и детей сторожит.
В пещере кентавриха кормит ребенка
пьянящим
своим молоком.
Шутливо трубят молодые кентавры над звонко
шумящим
ручьем.
Вскочивши один на другого,
копытами стиснувши спину,
кусают друг друга, заржав.
Согретые жаром тепла золотого,
другие глядят на картину,
а третьи валяются, ноги задрав.
Тревожно зафыркал старик, дубиной корнистой
взмахнув.
В лес пасмурно-мглистый
умчался, хвостом поседевшим вильнув.
И вмиг присмирели кентавры, оставив затеи,
и скопом,
испуганно вытянув шеи,
к пещере помчались галопом.
В каких лесах, в какой долине,
В часы вечерней тишины,
Задумчиво ты бродишь ныне
Под светлым сумраком луны?
Кто сердца мыслью потаенной,
Кто прелестью твоей мечты?
Кого на одр уединенный
С зарею призываешь ты?
Чей голос слышишь ты в журчанье
Ручья, бегущего с холмов,
В таинственном лесов молчанье,
В шептаньи легких ветерков?
Кто первым чувством пробужденья,
Последней тайной перед сном?
Чье имя беглый след смущенья
Наводит на лице твоем?
Кто и в отсутствии далеком
Присутствен сердцу одному?
Кого в борьбе с жестоким роком
Зовешь к спасенью своему?
Чей образ на душе остылой
Погаснет с пламенем в крови,
С последней жизненною силой,
С последней ласкою любви?
Расступитесь, леса тёмные;
Разойдитесь, реки быстрые;
Запылись ты, путь-дороженька;
Дай мне вестку, моя пташечка!
Я рекой пойду по бережку,
Полечу горой за облаком,
На край света, на край белова —
Искать стану друга милова…
Я найду его, где б ни был он,
Я скажу ему: «Стыдно, совестно
Бросить дом свой, отца старова
Да Бог весть куда завихриться».
Как завьёт он кудри чёрные,
Как наденет кафтан бархатный,
Подпояшет кушак шёлковый,
Поцелует, скажет ласково:
«Нет, душа моя, ошиблась ты,
Я не в поле вихрем веялся;
По людям ходил, деньгу копил,
В своё время счастье пробовал».
Ах вы, душеньки-подруженьки!
Не от горя плачу — с радости;
На душе она огнём горит,
А нет силы, слов души открыть!..
Снова сумрак леса зелен,
Солнце жгуче, ветер чист;
В яме, вдоль ее расселин,
Тянут травы тонкий лист.
Сквозь хвою недвижных елей
Полдень реет, как туман.
Вот он, царь земных веселий,
Древний бог, великий Пан!
Здравствуй, старый, мы знакомы,
Много раз я чтил тебя.
Вновь пришел, мечтой влекомый,
Веря, радуясь, любя.
Я ль не славил, в вещей песне,
Запах листьев, ширь полян, —
Жажду петь еще чудесней:
Милый Пан! я счастьем пьян.
Старый, мудрый, стародавний,
Ты поймешь ли в этот день,
Что восторг любви — державной,
Чем высоких сосен тень?
Что лишь в час, когда ликуем
Мы от новых страстных ран,
Сладко метить поцелуем
Шерсть твою, Великий Пан!
В ее руке платочек-слезовик,
В ее душе — о дальнем боль…
О, как ненужен подберезовик!
О, как несладок гоноболь!
И лес, не давший исцеления,
Она меняет на экспресс,
На мимолетность и движение
Она меняет тихий лес.
Как раздражают эти станции!
Олюденные поезда!
Как в город хочется Констанции!
Как ей наскучила езда!
Навстречу яркому и резкому
И скорбному наперекор,
Она по блещущему Невскому
Пускает пламенный мотор.
То в опере Консерватории,
То в блеске званых вечеров,
То в промельке пустой истории
Старается расслышать зов…
Все тщетно. Явно обесцелено.
Ни в чем забвенья не найти.
Страдать до смерти кем-то велено,
И к смерти все ведут пути!..
Фадеев, Калдеев и Пепермалдеев
однажды гуляли в дремучем лесу.
Фадеев в цилиндре, Калдеев в перчатках,
а Пепермалдеев с ключом на носу.Над ними по воздуху сокол катался
в скрипучей тележке с высокой дугой.
Фадеев смеялся, Калдеев чесался,
а Пепермалдеев лягался ногой.Но вдруг неожиданно воздух надулся
и вылетел в небо горяч и горюч.
Фадеев подпрыгнул, Калдеев согнулся,
а Пепермалдеев схватился за ключ.Но стоит ли трусить, подумайте сами, -
давай мудрецы танцевать на траве.
Фадеев с картонкой, Калдеев с часами,
а Пепермалдеев с кнутом в рукаве.И долго, веселые игры затеяв,
пока не проснутся в лесу петухи,
Фадеев, Калдеев и Пепермалдеев
смеялись: ха-ха, хо-хо-хо, хи-хи-хи!
Как разлитые чернила,
Наша ночь была черна;
Вдруг над лесом очень мило
Вышла на небо луна; Поплелася еле-еле,
Но, споткнувшись на пути,
С той поры она доселе
Собирается взойти.И взойдет ли — мы не знаем.
Время будто замерло,
Распахнув над сонным краем
Неподвижное крыло… Сонмы сил живых и крепких!
Победите эту блажь;
От верхушек леса цепких
Оторвите месяц наш! Помогите! С места троньте!
Стал противен он для глаз,
Пригвожден на горизонте
Как аляповатый таз! Всё он тот же; ночь всё та же;
Да и мы, для красоты,
В этом глупом пейзаже
В тех же позах заперты.
Есть наслаждение и в дикости лесов,
Есть радость на приморском бреге,
И есть гармония в сем говоре валов,
Дробящихся в пустынном беге.
Я ближнего люблю, но ты, природа-мать,
Для сердца ты всего дороже!
С тобой, владычица, привык я забывать
И то, чем был, как был моложе,
И то, чем ныне стал под холодом годов.
Тобою в чувствах оживаю:
Их выразить душа не знает стройных слов
И как молчать об них, не знаю.
Шуми же ты, шуми, огромный океан!
Развалины на прахе строит
Минутный человек, сей суетный тиран,
Но море чем себе присвоит?..
А ну-ка, ну-ка, на салазках
Махнем вот с той горы крутой,
Из кедров заросли густой,
Что млеют в предвесенних ласках…
Не торопись, дитя, постой, -
Садись удобней и покрепче,
Я сяду сзади, и айда!
И лес восторженно зашепчет,
Стряхнув с макушек снежный чепчик,
Когда натянем повода
Салазок и начнем зигзаги
Пути проделывать, в овраге
Рискуя размозжить мозги…
Ночеет. Холодно. Ни зги.
Теперь домой. Там ждет нас ужин,
Наливка, фрукты, самовар.
Я городов двенадцать дюжин
Отдам за этот скромный дар,
Преподнесенный мне судьбою:
За снежный лес, катанье с гор,
За ужин в хижине с тобою
И наш немудрый разговор.
Если весною в лугах и в лесу
Много цветов голубых,
Пышная будет гречиха.
Эту примету тебе я несу,
Эту примету влагаю в свой стих,
Спой колдованья напевов моих,
Спой их молитвенно-тихо.
Синим глазком посмотри на лужок,
Синий там выглянет новый цветок.
В вешнем лесу будь самою собой,
В грезе застынь голубой,
Много там вспыхнет цветов голубых,
Где-то медвяно засветит гречиха,
С нежностью лунных расцветов своих,
Мы же, душою, вдыхать будем их,
Тихо так, тихо так, тихо.
Чешский лесок —
Самый лесной.
Год — девятьсот
Тридцать восьмой.
День и месяц? — вершины, эхом:
— День, как немцы входили к чехам!
Лес — красноват,
День — сине-сер.
Двадцать солдат,
Один офицер.
Крутолобый и круглолицый
Офицер стережет границу.
Лес мой, кругом,
Куст мой, кругом,
Дом мой, кругом,
Мой — этот дом.
Леса не сдам,
Дома не сдам,
Края не сдам,
Пяди не сдам!
Лиственный мрак.
Сердца испуг:
Прусский ли шаг?
Сердца ли стук?
Лес мой, прощай!
Век мой, прощай!
Край мой, прощай!
Мой — этот край!
Пусть целый край
К вражьим ногам!
Я — под ногой —
Камня не сдам!
Топот сапог.
— Немцы! — листок.
Грохот желёз.
— Немцы! — весь лес.
— Немцы! — раскат
Гор и пещер.
Бросил солдат
Один — офицер.
Из лесочку — живым манером
На громаду — да с револьвером!
Выстрела треск.
Треснул — весь лес!
Лес: рукоплеск!
Весь — рукоплеск!
Пока пулями в немца хлещет
Целый лес ему рукоплещет!
Кленом, сосной,
Хвоей, листвой,
Всею сплошной
Чащей лесной —
Понесена
Добрая весть,
Что — спасена
Чешская честь!
Значит — страна
Так не сдана,
Значит — война
Всё же — была!
— Край мой, виват!
— Выкуси, герр!
…Двадцать солдат.
Один офицер.
Мне ли, молодцу
Разудалому,
Зиму-зимскую
Жить за печкою? Мне ль поля пахать?
Мне ль траву косить?
Затоплять овин?
Молотить овес? Мне поля — не друг,
Коса — мачеха,
Люди добрые —
Не соседи мне.Если б молодцу
Ночь да добрый конь,
Да булатный нож,
Да темны леса! Снаряжу коня,
Наточу булат,
Затяну чекмень,
Полечу в леса! Стану в тех лесах
Вольной волей жить,
Удалой башкой
В околотке слыть.С кем дорогою
Сойдусь, съедусь ли, —
Всякий молодцу
Шапку до земли! Оберу купца,
Убью барина,
Мужика-глупца
За железный грош! Но не грех ли мне
Будет от бога —
Обижать людей
За их доброе? В церкви поп Иван
Миру гуторит,
Что душой за кровь
Злодей поплатится… Лучше ж воином
За царев закон,
За крещеный мир
Сложить голову!..
Пустыня, грусть в степных просторах.
Синеют тучи. Скоро снег.
Леса на дальних косогорах,
Как желто-красный лисий мех.
Под небом низким, синеватым
Вся эта сумрачная ширь
И пестрота лесов по скатам
Угрюмы, дики как Сибирь.
Я перейду луга и долы,
Где серо-сизый, неживой
Осыпался осинник голый
Лимонной мелкою листвой.
Я поднимусь к лесной сторожке -
И с грустью глянут на меня
Ее подслепые окошки
Под вечер сумрачного дня.
Но я увижу на пороге
Дочь молодую лесника:
Малы ее босые ноги,
Мала корявая рука.
От выреза льняной сорочки
Ее плечо еще круглей,
А под сорочкою — две точки
Стоячих девичьих грудей.
То было раннею весной,
Трава едва всходила,
Ручьи текли, не парил зной,
И зелень рощ сквозила; Труба пастушья поутру
Еще не пела звонко,
И в завитках еще в бору
Был папоротник тонкий. То было раннею весной,
В тени берез то было,
Когда с улыбкой предо мной
Ты очи опустила. То на любовь мою в ответ
Ты опустила вежды —
О жизнь! о лес! о солнца свет!
О юность! о надежды! И плакал я перед тобой,
На лик твой глядя милый, -
То было раннею весной,
В тени берез то было! То было утро наших лет —
О счастие! о слезы!
О лес! о жизнь! о солнца свет!
О свежий дух березы!
Белым-бело,
Сверканье, блеск…
Снежок так бел,
Так непорочен.
Еловый лес
Окаменел,
Лебяжьим пухом оторочен.
Снег спозаранку
Порошит
В полях, в тиши,
Все не устанет.
А там вдали,
Где край земли,
Плетутся заспанные
Сани.
Последнюю печаль земли
Увозят прочь.
Заносит заледь
И санный след,
И боли память.
И там вдали,
Легко и строго,
Ложится новая дорога.
Запорошен
Лиловый лес,
И дремлют
Дали снеговые.
И в синем сне
Все снег да снег,
И мнится мне,
Что мир рождается впервые.
В растении смарагдовая кровь,
Особенным послушная законам.
Зеленый лес шумит по горным склонам,
Зеленая встает на поле новь.
Но, если час пришел, не прекословь,
И жги рубин за празднеством зеленым.
Сквозя, мелькнуло золото по кленам,
И алый луч затеплила любовь.
Гранатом стал смарагд, перегорая.
В лесу костер цветов и черт излом.
Ковер огней от края и до края.
Не древо ль стало вещим нам узлом?
Любя, наш дух в чертог верховной славы
Вступает — надевая плащ кровавый.
Она заснула под слова напева.
В нем слово «Мой», волнение струя,
Втекало в слово нежное «Твоя».
И в жутко-сладком сне застыла дева.
Ей снилось. Нежно у нее из чрева
Росла травинка. Брызгал плеск ручья.
Красивая нестрашная змея
Ласкалась к ней. И стебель вырос в древо.
Ушли густые ветви в небеса.
В них золотились яблоки и птицы.
Качались громы, молнии, зарницы.
И вырос лес. И выросли леса.
И кто-то перстень с блеском огневицы
Надел на палец избранной царицы.
— О, сестра моя дарованная,
Лучшей мыслью облюбованная,
Солнце, Море, все мое,
Что ты видишь? — Лезвие.
— О, сестра моя, пленительница,
Звездных мыслей обольстительница,
Что грозит нам лезвием?
— Лес. — Но мы в Саду вдвоем.
— Лес грозится нам разбойниками,
Смертелюбами, покойниками.
— Для чего ж идти нам в Лес,
Если столько здесь чудес?
— Если я Судьбой дарованная,
Звездной мыслью облюбованная,
Я хочу их просветить,
В яму к свету бросить нить.
— О, над душами гадательница,
Золотая сострадательница,
Если ты горишь в Саду,
Видит Лес — из тьмы — звезду.
И свободны волей яменники,
Захотят, прибудут пламенники,
Не хотят, продолжат путь,
Ты же, звездность, в звездах будь.
Любимы ангелами всеми,
толпой глядящими с небес,
вот люди зажили в Эдеме, —
и был он чудом из чудес.
Как на раскрытой Божьей длани,
я со святою простотой
изображу их на поляне,
прозрачным лаком залитой,
среди павлинов, ланей, тигров,
у живописного ручья…
И к ним я выберу эпиграф
из первой Книги Бытия.
Я тоже изгнан был из рая
лесов родимых и полей,
но жизнь проходит, не стирая
картины в памяти моей.
Бессмертен мир картины этой,
и сладкий дух таится в нем:
так пахнет желтый воск, согретый
живым дыханьем и огнем.
Там по написанному лесу
тропами смуглыми брожу, —
и сокровенную завесу
опять со вздохом завожу…
Кроет уж лист золотой
Влажную землю в лесу…
Смело топчу я ногой
Вешнюю леса красу.
С холоду щеки горят;
Любо в лесу мне бежать,
Слышать, как сучья трещат,
Листья ногой загребать!
Нет мне здесь прежних утех!
Лес с себя тайну совлек:
Сорван последний орех,
Свянул последний цветок;
Мох не приподнят, не взрыт
Грудой кудрявых груздей;
Около пня не висит
Пурпур брусничных кистей;
Долго на листьях, лежит
Ночи мороз, и сквозь лес
Холодно как-то глядит
Ясность прозрачных небес…
Листья шумят под ногой;
Смерть стелет жатву свою…
Только я весел душой
И, как безумный, пою!
Знаю, недаром средь мхов
Ранний подснежник я рвал;
Вплоть до осенних цветов
Каждый цветок я встречал.
Что им сказала душа,
Что ей сказали они —
Вспомню я, счастьем дыша,
В зимние ночи и дни!
Листья шумят под ногой…
Смерть стелет жатву свою!
Только я весел душой —
И, как безумный, пою!
Помнишь? — с алыми краями
Тучки в озере играли;
Шапки на ухо, верхами
Ребятишки в лес скакали.
Табуном своим покинут,
Конь в воде остановился
И, как будто опрокинут,
Недвижим в ней отразился.
При заре румяный колос
Сквозь дремоту улыбался;
Лес синел. Кукушки голос
В сонной чаще раздавался.
По поляне перед нами,
Что ни шаг, цветы пестрели,
Тень бродила за кустами,
Краски вечера бледнели…
Трепет сердца, упоенье, —
Вам в слова не воплотиться!
Помнишь?.. Чудные мгновенья!
Суждено ль им повториться?
Покой вещанный. Лес высокоствольный.
Расцвет кустов, горящий кое-где.
Синь-цветик малый в голубой воде.
Камыш и шпажник, свечи грезы вольной.
Обет молчанья, светлый и безбольный.
В немых ночах полет звезды к звезде.
Недвижность трав, в размерной череде.
Весь мир — ковчег с дарами напрестольный.
И вот, слагая истово персты,
И взор стремя в прозрачные затоны,
Как новый лист, вступивший в лес зеленый, —
Отшельник, там на дне, узнал черты,
В гореньи свеч, родные, вечность взгляда,
Под звон церквей потопленного града.
Геймдаль искал родник божественный.
Геймдаль, ты мудрости алкал —
И вот настал твой час торжественный
В лесах, среди гранитных скал.
Они молчат, леса полночные,
Ручьи, журча, едва текут,
И звезды поздние, восточные
Их вещий говор стерегут.
И шлем ты снял — и холод счастия
По волосам твоим прошел:
Миг обрученья, миг причастия
Как смерть был сладок и тяжел.
Теперь ты мудр. Ты жаждал знания
И все забыл. Велик и прост,
Ты слышишь мхов произрастание
И дрожь земли при свете звезд.
Лидии Дм. Зиновьевой-Аннибал
Уж много дней рекою Океаном
Навстречу дню, расправив паруса,
Мы бег стремим к неотвратимым странам.
Усталых волн все глуше голоса,
И слепнет день, мерцая оком рдяным.
И вот вдали синеет полоса
Ночной земли и, слитые с туманом,
Излоги гор и скудные леса.
Наш путь ведет к божницам Персефоны,
К глухим ключам, под сени скорбных рощ
Раин и ив, где папоротник, хвощ
И черный тисс одели леса склоны…
Туда идем, к закатам темных дней
Во сретенье тоскующих теней.
От тёмного леса далёко,
На почве бесплодно-сухой,
Дуб старый стоит одиноко,
Как сторож пустыни глухой.
Стоит он и смотрит угрюмо
Туда, где под сводом небес
Глубокую думает думу
Знакомый давно ему лес;
Где братья его с облаками
Ведут разговор по ночам
И девы приходят толпами
Кружиться по свежим цветам;
Где ветер прохладою веет
И чудные песни поёт,
И лист молодой зеленеет,
И птица на ветках живёт.
А он, на равнине песчаной,
И пылью и мохом покрыт,
Как будто изгнанник печальный,
О родине милой грустит;
Не знает он свежей прохлады,
Не видит небесной росы
И только — последней отрады —
Губительной жаждет грозы.
А.Д.ТактаковойВот опыленный летом хмель заткал балконы,
Вернулся правоверен я в венке гвоздик.
Смотри, подсолнечник желтеющий поник,
Но поцелуй возник в глазах хамелеона.
Вернулся правоверен я в венке гвоздик,
Прошел покос травы, в лесах пьянят цикады.
Желанны будут жницам гроздья винограда
Плывущему — земля, свирельнику — тростник.
Прошел покос травы, в лесах пьянят цикады.
Довольно. Замкнут круг. Расплавлена руда,
Спелы плоды дерев, в колосьях борозда.
Опять вдвоем молчим. В стенах утихли гады.
Довольно. Замкнут круг. Расплавлена руда.
Победному дай когти целовать тигрица.
Рука рукой взята. Вокруг шумит пшеница.
Вот губы круглые к губам округлым.
Зимой по утренней заре
Я шел с твоим письмом в кармане.
По грудь в морозном серебре
Еловый лес стоял в тумане.Всходило солнце. За бугром
Порозовело небо, стало
Глубоким, чистым, а кругом
Все очарованно молчало.Я вынимал письмо. С тоской
Смотрел на милый, ломкий почерк
И видел лоб холодный твой
И детских губ упрямый очерк.Твой голос весело звенел
Из каждой строчки светлым звоном,
А край небес, как жар, горел
За лесом, вьюгой заметенным.Я шел в каком-то полусне,
В густых сугробах вязли ноги,
И было странно видеть мне
Обозы, кухни на дороге, Патрули, пушки, лошадей,
Пни, телефонный шнур на елях,
Землянки, возле них людей
В папахах серых и шинелях.Мне было странно, что война,
Что каждый миг — возможность смерти,
Когда на свете — ты одна
И милый почерк на конверте.В лесу, среди простых крестов,
Пехота мерно шла рядами,
На острых кончиках штыков
Мигало солнце огоньками.Над лесом плыл кадильный дым.
В лесу стоял смолистый запах,
И снег был хрупко-голубым
У старых елей в синих лапах.