Иван-Царевич по лесам,
И по полям, и по горам
За бурым волком раз гонялся.
Кто мчится так поздно под вихрем ночным?
Это — отец с малюткой своим.
Мальчика он рукой охватил,
Крепко прижал, тепло приютил!
«Что всё личиком жмешься, малютка, ко мне?»
— «Видишь, тятя, лесного царя в стороне?
Лесного царя в венке с бородой?»
— «Дитятко, это туман седой».
«Ко мне, мой малютка, со мною пойдем,
Мы славные игры с тобой заведем…
Много пестрых цветов в моем царстве растет,
Много платьев златых моя мать бережет».
— «Тятя, тятя… слышишь — манит,
Слышишь, что тихо мне он сулит?»
— «Полно же, полно — что ты, сынок?
В темных листах шелестит ветерок».
«Ну же, малютка, не плачь, не сердись.
Мои дочки тебя, чай, давно заждались.
Мои дочки теперь хороводы ведут;
Закачают, запляшут тебя, запоют…»
— «Тятя, тятя, за гущей ветвей
Видишь лесного царя дочерей?»
— «Дитятко, дитятко… вижу я сам,
Старые ивы за лесом вон там».
«Ты мне люб… не расстанусь с твоей красотой;
Хочешь не хочешь, а будешь ты мой…»
— «Родимый, родимый… меня он схватил…
Царь лесной меня больно за шею сдавил…»
Страшно отцу. Он мчится быстрей.
Стонет ребенок, И всё тяжелей…
Доскакал кое-как до дворца своего…
Дитя ж был мертв на руках у него.
Самолет построим сами,
Понесемся над лесами,
Понесемся над лесами,
А потом вернемся к маме.
Превыше туч, покинув горы
И наступи на темный лес.
Ты за собою смертных взоры
Зовешь на синеву небес.Снегов серебряных порфира
Не хочет праха прикрывать;
Твоя судьба на гранях мира
Не снисходить, а возвышать.Не тронет вздох тебя бессильный,
Не омрачит земли тоска:
У ног твоих, как дым кадильный,
Вияся, тают облака.
Лес засыпает. Но духом грибным
Нынче по вырубкам тянет лесным.
В гроздьях опят
От макушек до пят
Пни полусгнившие жизнью кипят.
Люблю я приют ваш печальный,
И вечер деревни глухой,
И за летом благовест дальный,
И кровлю, и крест золотой.Люблю я немятого луга
К окну подползающий пар,
И тесного, тихого круга
Не раз долитой самовар.Люблю я на тех посиделках
Старушки чепец и очки;
Люблю на окне на тарелках
Овса золотые злачки; На столике близко к окошку
Корзину с узорным чулком,
И по полу резвую кошку
В прыжках за проворным клубком; И милой, застенчивой внучки
Красивый девичий наряд,
Движение бледненькой ручки
И робко опущенный взгляд; Прощанье смолкающих пташек
И месяца бледный восход,
Дрожанье фарфоровых чашек
И речи замедленный ход; И собственной выдумки сказки,
Прохлады вечерней струю
И вас, любопытные глазки,
Живую награду мою!
На горы и леса легла ночная тень,
Темнеют небеса, блестит лишь запад ясный:
То улыбается безоблачно-прекрасный
Спокойно, радостно кончающийся день.
Где нимфа резвая, покинув горный ток,
Вплетает гиацинт в свой розовый венок,
На мирных пажитях, в лесу прохладной Иды,
Где землю посещать привыкли Ураниды,
Сияньем царственной красы окружены,
Красавцу пастырю предстали три жены.«Будь, юноша, судьей, — скажи мне, не меня ли
Царицей красоты глаза твои признали? —
Сказала первая, опершись на копье. —
Как солнце разума, горит лицо мое;
Со мной беседовать, мои встречая взгляды,
Фригиец, — выше нет и для богов награды!
Подняв румяный плод, вручи его ты той,
Что вправе изо всех владеть твоей душой, —
И, если мудрости ты верен был доныне,
Я знаю, яблоко достанется Афине».С румянцем, вспыхнувшим мгновенно вдоль ланит,
«Послушай, юноша, — другая говорит, —
С подвластным божеством не только спор — сравненье
Супруге и сестре Зевеса униженье.
Но, встретив раз меня, всё, что живет кругом,
Не может не сказать: как почивает гром
В небесной синеве, безмолвной и глубокой, —
Так силой светит взор у Геры волоокой.
Божественная грудь, чиста как горний цвет,
Приемлет лишь того, кто потрясает свет.
Когда вступаю я в небесные чертоги,
Не люди предо мной покорствуют, а боги…
И если правым я тебя найду судьей,
Не пастырь — царский сын стоит передо мной».И третья говорит, к ногам покров роняя:
«Владычица сердец перед тобой нагая.
Небесный душный свод не родина моя,
На берегу морском из пены вышла я.
Но не мудрец теперь, не сын царя прекрасный,
Пусть юноша судья нам будет беспристрастный.
Мой дар божественный не мудрость и не власть,
Нет! я внушу тебе губительную страсть:
Ты сам падешь, падет отец твой, сестры, братья…
Но посмотри сюда: в горячие об ятья
Я приведу к тебе подобную красу,
Могуществом моим любимцев вознесу,
И ваши имена, потомства достоянье,
Заменят Красоты обычное названье».
В лесу молчанье брошенной берлоги,
Сухая хвоя скрадывает шаг.
Есть радость — заблудиться в трёх соснах,
Присесть на пень и не искать дороги.
Какая горькая обида:
Я завтра еду. Боже мой!
Как будто к области Аида
Темнеет путь передо мной.Как, после нежного похмелья
От струй пафосского вина,
Уединенная мне келья
Теперь покажется душна! Но, верен сладостной тревоге,
В степи безбрежной и в лесу,
По рвам, по каменной дороге
Твой образ чистый понесу.И сохраню в душе глубоко
Двойную прелесть красоты:
И это мыслящее око,
И эти детские черты.
Не подлесок на всё готовый,
В тень берёз, будто тень, пролез
Этот лес — он уже еловый,
Он уже не берёзовый лес.
Опять незримые усилья,
Опять невидимые крылья
Приносят северу тепло;
Всё ярче, ярче дни за днями,
Уж солнце чёрными кругами
В лесу деревья обвело.
Заря сквозит оттенком алым,
Подёрнут блеском небывалым
Покрытый снегом косогор;
Ещё леса стоят в дремоте,
Но тем слышнее в каждой ноте
Пернатых радость и задор.
Ручьи, журча и извиваясь
И меж собой перекликаясь,
В долину гулкую спешат,
И разыгравшиеся воды
Под беломраморные своды
С весёлым грохотом летят.
А там по нивам на просторе
Река раскинулась как море,
Стального зеркала светлей,
И речка к ней на середину
За льдиной выпускает льдину,
Как будто стаю лебедей.
Бывал ли ты в лесах полей —
Лесах цветов?
Что — голубее? Что — алей?
Все так пестро в лесах полей…
Я хохочу. Я петь готов,
И даже жить мне веселей.
И я пою леса полей,
Леса цветов.
В леса безлюдной стороны
И чуждой шумному веселью
Меня порой уносят сны
В твою приветливую келью.
В благоуханье простоты,
Цветок — дитя дубравной сени,
Опять встречать выходишь ты
Меня на шаткие ступени.
Вечерний воздух влажно чист,
Вся покраснев, ты жмешь мне руки,
И, сонных лип тревожа лист,
Порхают гаснущие звуки.
Там на брегу, где дремлет лес священный,
Твое я имя повторял;
Там часто я бродил уединенный
И в даль глядел… и милой встречи ждал.1820–1826 гг.
Глушь родного леса,
Желтые листы.
Яркая завеса
Поздней красоты.
Замерли далече
Поздние слова,
Отзвучали речи —
Память всё жива.5 сентября 1901
Шахматово
Полночь была холодна и нема;
Лес, где бродил я, сковала дрема́.
Воплем я дремлющий лес пробуждал,
Лес с состраданьем ветвями качал.
Ветер оставил лес
и взлетел до небес,
оттолкнув облака
в белизну потолка.
И, как смерть холодна,
роща стоит одна,
без стремленья вослед,
без особых примет.
«Шагай!» — поманила
Лесная дорожка.
И вот зашагал
По дорожке Алёшка!..
Ведь летом в лесу
Интересно, как в сказке:
Кусты и деревья,
Цветы и лягушки,
И травка зелёная
Мягче подушки!..
Замерзший бор шумит среди лазури,
Метет ветвями синеву небес.
И кажется, — не буря будит лес,
А буйный лес, качаясь, будит бурю.
Н.П.Г. — в память наших лесовЛес: сплошная маслобойня
Света: быстрое, рябое,
Бьющееся, как Ваграм.
Погляди, как в час прибоя
Лес играет сам с собою! Так и ты со мной играл.
Всё лес и лес. А день темнеет;
Низы синеют, и трава
Седой росой в лугах белеет…
Проснулась серая сова.
На запад сосны вереницей
Идут, как рать сторожевых,
И солнце мутное Жар-Птицей
Горит в их дебрях вековых.
Лес и в наши дни, как прежде,
Тайны вещи хранить.
Та же песня в глубине
Летом солнечным поется.
Леший кружит и обходит
Там и нынче, как и встарь.
Лес не все, что знает, скажет,
Тайну вещую храня.
Я был в лесу, и сеял маки
В ночном саду моей сестры.
Чьи очи вещи и остры?
Кто хочет видеть эти маки,
Путеводительные знаки
В ущелья дремные горы?
Я был в лесу, я сеял маки
В ночном саду моей сестры.
Что случилось с кленами?
Закивали кронами.
А высокие дубы
Будто встали на дыбы…
И орешник сам не свой,
Шелестит густой листвой.
И чуть слышно
Шепчет ясень:
— Не согласен…
Не согласен.
На зеленых уступах лесов
Неизменной своей белизной
Вознеслась ты под свод голубой
Над бродячей толпой облаков.И земному в небесный чертог
Не дано ничему достигать:
Соберется туманная рать —
И растает у царственных ног.23 июля 1886
Вечерний лес еще не спит.
Луна восходит яркая.
И где-то дерево скрипит,
Как старый ворон каркая.
Всё этой ночью хочет петь.
А неспособным к пению
Осталось гнуться да скрипеть,
Встречая ночь весеннюю.
То древний лес. Дуб мощный своенравно
Над суком сук кривит в кудрях ветвей;
Клен, сока полн, восходит к небу плавно
И, чист, играет ношею своей.
<15 декабря 1869>
Леса в жемчужном инее. Морозно.
Поет из телеграфного столба
То весело, то жалобно, то грозно
Звенящим гулом темная судьба.Молчит и внемлет белая долина.
И все победней ярче и пышней
Горит, дрожит и блещет хвост павлина
Стоцветными алмазами над ней.
Пробуждается и встает
в белых клубах негр
смотрит на круглый живот
пробует острый верхводомет голубой крыло головы
зубы сверкают среди барвинков
лежа на копьях листвы
кто-то играет на скрипке
Зарубите на носу,
Не дразните волка.
Кто мне встретится в лесу,
Проживёт недолго.
Тут в лесу любой герой
Предо мною — птаха.
Щёлкнут зубы — даже свой
Хвост дрожит от страха.
Лесом шла она; смотрел я,
Притаившись за кустами,
Да смотрел и месяц с неба
Сладострастными глазами.
Устыдясь, с груди покровом
Все лицо она закрыла,
И как-будто ненарочно
Волны персей обнажила.
Сквозь иней леса одиноко
Дрожат далекие огни.
На хрупкой ветке спит сорока —
Лишь только руку протяни.
В берлоге, между трех сосенок,
Храпит доверчивый медведь.
И месяц так беспечно тонок,
Что даже боязно глядеть…
Мне дорог лес зимой и летом.
Я не скрываю добрых чувств.
Ведь это он рожден поэтом,
А я лишь у него учусь.
Я слышу — шелестят страницы,
Когда листает ветер их…
И тишина, как мысль струится,
И каждый лист — как первый стих.
Лес, озарённый луною,
Ждёт не дождётся чудес.
Тени плывут над рекою.
Звёзды сияют с небес.
В поле, в одежде туманной,
Ходит неведомый сон.
В сон, непонятный и странный,
Лес, как душа, погружён.