Найдено стихов - 29.
Все стихи показаны на одной странице.
Прокручивайте страницу вниз, чтобы посмотреть все стихи.
Бывал ли ты в лесах полей —
Лесах цветов?
Что — голубее? Что — алей?
Все так пестро в лесах полей…
Я хохочу. Я петь готов,
И даже жить мне веселей.
И я пою леса полей,
Леса цветов.
В лесу осеннем, обезлиственном,
Вдыхая прелый аромат,
Я стану вновь поэтом истинным,
Уйдя от городских громад.
Ногой по мшистой топи хлюпая
И жадно вслушиваясь в тишь,
Предам забвенью вздорно-глупое,
Что, город, ты в себе таишь.
Мне так неудержимо хочется
К сплошь прооз ренным лесам,
Где станет вновь душа пророчицей
И я собою стану сам!
Над озером смеялись берегини
Зеленовзорые и русые.
И были небеса спокойно-сини
Над обольстительной чарусою.
Мы шли весь день и захватили вечер,
Ведомы странными летасами.
Нам в городе жить больше стало нечем
С его ненужными прикрасами.
Мы ночью развели костер в лавине,
И запорхали всюду искры скорые.
И к огоньку присели берегини
Притихшие, зеленовзорые.
Ты бродила на опушке леса, —
Девушка без крови и без веса, —
В синей с белым воротом матроске,
С персиковым шарфом вкруг прически.
Накорзинив рыжики и грузди,
С тихим смехом, в чуть веселой грусти,
Кушала лиловую чернику,
Брал тебя туман в свою тунику.
Так, от полдня вплоть до повечерья,
Ты со взором, чуждым суеверья,
На опушке леса проблуждала
И меня глазами колдовала…
Вглубь извилистой тропинки
Я иду из пустоты
Поля снежного. Цветы
Мая сердца пьют росинки.
Грезы вьются, как снежинки,
И снежинки, как мечты.
Я иду в дремоту леса
Бредить сказкою небес,
Сказкой той, что бредит лес,
Как невинная принцесса.
День был хмур, угрюм и гневен;
Ночь спустилась на поля;
Звезды — точно рой царевен,
А рабыня их — земля…
Месяц гладит камыши
Сквозь сирени шалаши…
Всё — душа, и ни души.Всё — мечта, всё — божество,
Вечной тайны волшебство,
Вечной жизни торжество.Лес — как сказочный камыш,
А камыш — как лес-малыш.
Тишь — как жизнь, и жизнь — как тишь.Колыхается туман —
Как мечты моей обман,
Как минувшего роман… Как душиста, хороша
Белых яблонь пороша…
Ни души, и всё — душа!
Холодным майским днем
Я в лес вошел. Валежник
Хрустел во мху. За пнем
Мне встретился подснежник.
О, девственный цветок —
Весенних грез предтеча!
В тебе я видеть мог
Прекрасное далече.
Мне вспомнилась она —
Подснежник увлечений.
Тогда была весна
И страсть без заточений.
Промчалось… Унеслось…
Подснежник сорван давний…
Хор чувств разноголос,
И сердце спит за ставней.
Но верю горячо,
Так искренне я верю,
Что свижусь с ней еще,
Верну свою потерю.
Недаром же за пнем
Расцвел опять подснежник…
Иду, обманут днем,
И жду… хрустит валежник.
Этот лес совсем по Мейерхольду
Ставила природа, и когда
Я войду в него, свою Изольду
Встречу в нем — Изольду изо льда…
Взгляд ее студеный смотрит зорко
Сквозь обставшие ее леса.
Блестко выхрусталено озерко,
И на нем заката полоса.
Создал чей резец мою снегурку,
Девственную женщину мою?
В Сивку-Бурку — вещую Каурку
Превращу покорную скамью…
И взлетя на ней победолетно,
Вскрою вены — кровью станет лед,
Голубой снегурки лед бесплотный,
Чтобы он воспринял кровь и плоть!
О, нестерпимо-больные места,
Где женщины, утерянные мною,
Навек во всем: в дрожании листа,
В порыве травном к солнечному зною,
В брусничных и осиновых лесах,
Во всхлипах мха — их жалобные плачи:
Как скорбно там скрипенье колеса!
Как трогательно блеянье телячье!
На севере и рощи, и луга,
И лады душ, и пьяненькие сельца —
Однообразны только для пришельца:
Для северян несхожесть их легка.
Когда-нибудь я встречу — это так! —
В таком лесу унылую старуху,
И к моему она приблизит уху
Лукавый рот. Потом за четвертак
Расскажет мне пророчная шарманка
И их судьбе, всех жертв моих. Потом
Я лес приму, как свой последний дом:
Ты — смерть моя, случайная цыганка!
Лошадка, что булана и борза,
Домчала нас в избушку в тихий вечер
Рождественский. В ней елочные свечи —
Растягивающиеся глаза.
Рыбак сидел у старых клавесин
И пел слова наивного хорала.
Изба стояла в рощице осин,
Над озером изба его стояла.
Жена сбирала ласково на стол
Колбасы деревенские и студень.
Махровым цветом мир в избушке цвел,
И Праздник был похож на скромный будень.
А мальчики — восьми и десяти —
Старательно и тонко подпевали.
О, Боже, в эту ночь нас посети,
Хоть зрить Тебя достойны мы едва ли!
Как ты похожа сегодня в профиль на шельму-лисицу.
Но почему же твой завтрак — скумбрия и геркулес?
Ах, понакрала бы яиц, — курицы стали носиться, —
И наутек — через поле, через канаву и в лес!
В поле теперь благодатно: там поспевает картофель,
Розовая земляника; гриб набухает в лесу.
Вспомни, забывшая травы, что у тебя лисопрофиль,
Вспомни, что ты каждым вскидом напоминаешь лису.
В рыжей лукавой головке, чувствую, косточки лисьи
(Вот еще что: на лисицу очень похожа оса!..)
Взгляд твой крылат, да пристало ль грезить лисице о выси?
Это едва ли удобно: аэроплан и лиса…
В ее руке платочек-слезовик,
В ее душе — о дальнем боль…
О, как ненужен подберезовик!
О, как несладок гоноболь!
И лес, не давший исцеления,
Она меняет на экспресс,
На мимолетность и движение
Она меняет тихий лес.
Как раздражают эти станции!
Олюденные поезда!
Как в город хочется Констанции!
Как ей наскучила езда!
Навстречу яркому и резкому
И скорбному наперекор,
Она по блещущему Невскому
Пускает пламенный мотор.
То в опере Консерватории,
То в блеске званых вечеров,
То в промельке пустой истории
Старается расслышать зов…
Все тщетно. Явно обесцелено.
Ни в чем забвенья не найти.
Страдать до смерти кем-то велено,
И к смерти все ведут пути!..
А ну-ка, ну-ка, на салазках
Махнем вот с той горы крутой,
Из кедров заросли густой,
Что млеют в предвесенних ласках…
Не торопись, дитя, постой, -
Садись удобней и покрепче,
Я сяду сзади, и айда!
И лес восторженно зашепчет,
Стряхнув с макушек снежный чепчик,
Когда натянем повода
Салазок и начнем зигзаги
Пути проделывать, в овраге
Рискуя размозжить мозги…
Ночеет. Холодно. Ни зги.
Теперь домой. Там ждет нас ужин,
Наливка, фрукты, самовар.
Я городов двенадцать дюжин
Отдам за этот скромный дар,
Преподнесенный мне судьбою:
За снежный лес, катанье с гор,
За ужин в хижине с тобою
И наш немудрый разговор.
А.Н.Ч.Не знаю — в этой жизни, в той ли,
Но мне сдается, были в Тойле
Когда-то Вы, мой рыболов.
Сдается это оттого мне,
Что нет для ловли мест укромней
И нет для песен лучших слов.
Мы вскоре ждем весну-вакханку.
Вы, захватив свою датчанку —
Невесту, приезжайте к нам,
Свое исполнив обещанье
Послушать наших рек журчанье,
Побегать с нами по лесам.
Я вспоминаю, как в Берлине
Вы тосковали о долине,
О людях, о восплесках рек,
О говоре священном леса —
Я вспоминаю. Ах, профессор,
Не из людей Вы человек!..
Недаром старого Георга
Вы друг, исполненный восторга,
И Скандинавии певец.
Отдайте ж Брандесу приветы —
Весь жар от русского поэта —
Ловца форелей и сердец!
1
Когда взвуалится фиоль,
Офлеря ручеек,
Берет Грасильда канифоль,
И скрипку, и смычок.
Потом идет на горный скат
Запеть свои псалмы.
Вокруг леса, вокруг закат,
И нивы, и холмы.
Прозрачна песня, как слюда,
Как бриллиант в воде…
И ни туда, и ни сюда, —
И всюду, и везде!
2
Я выхожу в вечерний сад,
Утопленный в луне.
Шагну вперед, шагну назад, —
То к дубу, то к волне.
Повсюду сон, везде туман,
Как обруч — голоса…
Струят чарующий обман
Еловые леса.
Грасильда песнь поет во тьме,
Подобную звезде…
И ни в груди, и ни в уме, —
И всюду, и везде!
3
Какая ночь! — и глушь, и тишь,
И сонь, и лунь, и воль…
Зачем же, сердце, ты грустишь?
Откуда эта боль?
Грасильда, пой. Грасильда, пой,
Маячь пути ко сну.
Твоей симфонией слепой
Я сердце захлестну!
Грасильда, пой!.. Уста к устам, —
И мы уснем в воде…
Любовь ни здесь, любовь ни там, —
И всюду, и везде!
Сирень, певучая новелла,
Сиреневела.
И колокольцы белолилий
Светло звонили.
Не забывали нежно-чутки
Вод незабудки.
И освещали, точно грозы,
Все в росах розы.
Несло клубникой из долины:
Цвели жасмины.
Кружились при ветрах и громах
Снега черемух.
Как золота под мотыльками,
Рожь с васильками!
И мотыльков летучий ярус —
Как перлопарус.
Раззвездился так шустро-прыток
Рой маргариток.
Зелено-бронзные букашки
Вползли в ромашки.
Малиловел смешной затейник,
Колюн-репейник,
Что носит кличку так неплохо
Чертополоха.
Зеленец леса. Синь озерец.
Орел-надгорец.
Гремели из полей зеленца
Литавры солнца.
Алокорончато пестрели
В ручьях форели.
Гудели, как струна виолы,
Мохнатки-пчелы.
И бабочки-бирюзобрюшки
Вились, где стружки.
Звенели, как оркестры струньи,
В лесах певуньи.
Бросали соловьи-солисты
Призывосвисты.
Лягушки квакали, расхорясь,
Рефрэн: «Amores».
Все это жило, расцветало
И вдруг не стало.
Все вместе называлось это —
Весна и лето!
Люблю октябрь, угрюмый месяц,
Люблю обмершие леса,
Когда хромает ветхий месяц,
Как половина колеса.
Люблю мгновенность: лодка… хобот…
Серп… полумаска… леса шпиц…
Но кто надтреснул лунный обод?
Кто вор лучистых тонких спиц?
Морозом выпитые лужи
Хрустят и хрупки, как хрусталь;
Дороги грязно-неуклюжи,
И воздух сковывает сталь.
Как бред земли больной, туманы
Сердито ползают в полях,
И отстраданные обманы
Дымят при блеске лунных блях.
И сколько смерти безнадежья
В безлистном шелесте страниц!
Душе не знать любви безбрежья,
Не разрушать душе границ!
Есть что-то хитрое в усмешке
Седой улыбки октября,
В его сухой, ехидной спешке,
Когда он бродит, тьму храбря.
Октябрь и Смерть — в законе пара,
Слиянно-тесная чета…
В полях — туман, как саван пара,
В душе — обмершая мечта.
Скелетом черным перелесец
Пускай пугает: страх сожну.
Люблю октябрь, предснежный месяц,
И Смерть, развратную жену!..
Как ты придешь ко мне, когда седою
Мать покачивает скорбно головой?
Как ты придешь, когда твоей сестрою
Не одобряется поступок твой?
Как ты придешь ко мне? Что скажешь брату
На взор его участливый: «Куда?»
Я обречен на новую утрату:
Не отыскать желанного следа.
Мы не соседи, чтобы мимолетно
Встречаться нам и часто и легко.
Хотела бы… О, верю я охотно,
Но, близкая, живешь ты далеко!
Поля, леса и речки с ручейками
Раз единяют наши две судьбы.
О, женщинам с влекущими глазами,
До этих глаз ведь целый день ходьбы!
Ну я пойду, допустим: что мне стоит
Проделать ежедневный солнца путь,
Чтоб выслушать из уст твоих простое,
Улыбчивое: «Хочешь отдохнуть?»
Но ты оберегаема, и будет
Обидно истолкован мой приход
Во вред тебе. И чей-то взор осудит,
И скосится в усмешку чей-то рот.
Налгать — «уехать на три дня к подруге» —
И очутиться у озер в лесу,
Где будут дни насыщенно-упруги
И выявят предельную красу.
Но — как, когда с минуты на минуту
Проехать должен тот, кому родня
Тебя лелеет, всяческую смуту
От дней твоих заботливо гоня?
И вот, раз единенные лесами,
Тоскуем мы и все чего-то ждем.
О, женщина с влекущими глазами,
В чей дом приходят солнечным путем!
Посв. К.Ф. и И.Д. Болела роща от порубок,
Душа — от раненой мечты.
Мы шли по лесу: я да ты,
И твой дубленый полушубок
Трепали дружески кусты —
От поздней осени седые,
От вешних почек далеки,
Весною — принцы молодые,
Порой осенней — голяки.
Уже зазвездились ночные
Полей небесных светляки.
Уже порядком было снега,
Хрустели валенки в снегу,
Мы шли, а нам хотелось бега
Под бесшабашную дугу.
Люблю дугою говорливой
Пугать лесов сонливых глушь!
На тройке шустрой и сварливой
Ломать кору дорожных луж!
Эх-ма… В душе моей гульливой
Живет веселый бес — Разрушь.
Эй, бес души, гуляй, найди-ка,
Найди-ка выход для проказ!
Давай посулы напоказ!
Но бес рыдал в бессилье дико,
И жалок был его приказ.
А мы все шли, все дальше, дальше,
Среди кустов и дряблых пней,
Стремясь уйти от шумной фальши,
Дыша свободней, но больней.
…Присел ты, мрачный, на обрубок
Червями с еденного пня…
Стонала роща от порубок,
Душа — от судного огня…
У моря и озер, в лесах моих сосновых,
Мне жить и радостно, и бодро, и легко,
Не знать политики, не видеть танцев новых
И пить, взамен вина, парное молоко.
В особенности люб мне воздух деревенский
Под осень позднюю и длительной зимой,
Когда я становлюсь мечтательным, как Ленский,
Затем, что дачники раз ехались домой.
С от ездом горожан из нашей деревеньки
Уходит до весны (как это хорошо!)
Все то ходульное и то «на четвереньках»,
Из-за чего я сам из города ушел…
Единственно, о чем взгрустнется иногда мне:
Ни звука музыки и ни одной души,
Сумевшей бы стиха размер расслышать давний
Иль новый — все равно, кто б о стихе тужил.
Здесь нет таких людей, и вот без них мне пусто:
Тот отрыбачил день, тот в поле отпахал…
Как трудно без души, взыскующей искусства,
Влюбленной в музыку тончайшего стиха!
Доступность с простотой лежат в моих основах,
Но гордость с каждым днем все боле мне сродни:
У моря и озер в лесах моих сосновых
Мы с Музой радостны, но в радости — одни.
В Везенбергском уезде, между станцией Сонда.
Между Сондой и Каппель, около полотна,
Там, где в западном ветре — попури из Рэймонда,
Ульи Ульясте — то есть влага, лес и луна.
Ульи Ульясте… Впрочем, что же это такое?
И зачем это «что» здесь? почему бы не «кто»?
Ах, под именем этим озеро успокоенное,
Что луна разодела в золотое манто…
На воде мачт не видно, потому что все мачты
Еще в эре беспарусной: на берегах
Корабельные сосны, и меж соснами скачут
Вакхоцветные векши с жемчугами в губах…
В златоштильные полдни, если ясени тихи
И в лесу набухают ледовые грибы,
Зеркало разбивают, бронзовые лещихи,
Окуни надозерят тигровые горбы.
За искусственной рыбкой северный аллигатор, —
Как назвать я желаю крокодильчатых щук, —
Учиняет погоню; вставши к лодке в кильватер,
Я его подгадаю и глазами ищу.
Как стрекозы, трепещут желто-красные травы,
На песке розоватом раззмеились угри,
В опрозраченной глуби стадят рыбок оравы —
От зари до зари. Ах, от зари до зари!
Ненюфары пионят шелко-белые звезды,
Над водою морошка наклоняет янтарь,
Гоноболь отражает фиолетово гроздья.
Храм, и запад закатный — в этом храме алтарь.
В двенадцати верстах от Луги,
В лесу сосновом, на песке,
В любимом обществе подруги
Живу в чарующей тоске… Среди озер, берез и елок
И сосен мачтовых среди
Бежит извилистый проселок,
Шум оставляя позади.Я не люблю дорог шоссейных:
На них — харчевни и обоз.
Я жить привык в сквозных, в кисейных
Лесах, где колыбели грез.В просторном доме, в десять комнат,
Простой, мещанистый уют,
Среди которого укромно
Дни северлетние текут.Дом на горе, а в котловине,
Как грандиозное яйцо,
Блистает озеро сталь-сине,
И в нем — любимое лицо! С ольховой удочкой, в дырявой
И утлой лодке, на корме,
Ты — нежный отдых мой от славы,
Который я найти сумел… То в аметистовом, то в белом,
То в бронзовом, то в голубом.
Ты бродишь в парке запустелом
И песней оживляешь дом.На дне озерном бродят раки
И плоскотелые лещи.
Но берегись: в зеленом мраке
Медведи, змеи и клещи! А вечерами крыломыши
Лавируют среди берез,
И барабанит дождь по крыше,
Как громоносный Берлиоз.Да, много в жизни деревенской
Несносных и противных «но»,
Но то, о чем твердит Каменский,
Решительно исключено… Здесь некому плести интриги,
И некому копать здесь ям…
Ни до Вердена, ни до Риги
Нет дела никакого нам… Здесь царство в некотором роде,
И оттого, что я — поэт,
Я кровью чужд людской породе
И свято чту нейтралитет.
Царь на коне, с похмелья и в дремоте,
И нищая красавица в лесу.
Развратница в забрызганных лохмотьях,
Похожая на рыжую лису…
Смеется царь: «Когда бы были седла!..
Но может быть ко мне вы на седло?»
Бесстыдница расхохоталась подло,
Смотря в глаза вульгарно, но светло:
«У вашего величества есть кони,
И если не с собой, то при дворе…
Вы их не пожалейте для погони, —
Тогда мой труп настигнут на заре.
А я… А я ни за какие средства
Не смею сесть в одно седло к царю:
Я — нищая, и я порочна с детства,
И с Вами мне не место, говорю».
Царь запылал и загремел он: «Падаль!
Как смела ты разинуть рабский зев?»
С коня он слез и — поясненье надо ль? —
Царь взял ее, как черт, рассвирепев.
Он бил ее, он жег ее нагайкой,
То целовал, то рвал за волоса…
И покраснело солнце над лужайкой,
И, как холопы, хмурились леса.
А нищая, в безумьи от побоев,
Громила трон царя до хрипоты:
— Моя болезнь взята самим тобою, —
Страдай, дурак, меня не понял ты!
В однообразии своем разнообразны,
Они разбросаны, как влажные соблазны,
Глазами женскими, и женственны они,
Как дальней юности растраченные дни.
Я часто к ним иду, покорный власти зова.
Один прохладный глаз лучится васильково.
Другой — коричневый — лукавой глубиной
Коварно ворожит, веселый, надо мной.
И серый — третий — глаз, суровый, тайно-нежный,
Напоминает мне о девушке элежной,
Давно утраченной в те щедрые лета,
Когда вот эта жизнь была совсем не та…
И глядя на друзей, взволнованных и влажных,
Я вспомнил девушек в домах многоэтажных
И женщин с этою озерностью в глазах,
Всех женщин, взрощенных и вскормленных в лесах
Отчизны, взвившейся на мир змеей стожалой,
Крылатой родины, божественной, но шалой…
Их было у меня не меньше, чем озер
В лесу, где я иду к обители сестер:
Не меньше ста озер и женских душ не меньше,
Причем три четверти приходится на женщин.
И, углубляясь в приозерные леса,
Я вижу их глаза, я слышу голоса
И слезы вижу я, и смех припоминаю…
Я ими обладал, — я их теперь не знаю.
Я смутно помню их, когда-то близких мне,
Мне отдававших все со мной наедине —
И души, и тела… И что боготворимо
Когда-то было мной, теперь не больше дыма…
В разнообразии своем однообразны
Вдруг стали все они, и влажные соблазны
Их некогда живых и мертвых ныне глаз
Не будят нежности, не вовлекут в экстаз.
Настолько радостны нагаданные встречи,
Настолько тягостны разлуки. Вы — далече,
Непредназначенные женщины мои!..
И видя хлесткие движения змеи,
Ползущей к озеру, и вспомнив о России,
Глаза усталые, глаза немолодые
Закрыв в отчаяньи, я знаю, что слеза
Мне зацелованные женщиной глаза
Кольнет нещедрая — последняя, быть может:
Утеря каждая до сей поры тревожит…
О, эти призраки! Мучительны они…
Я силюсь позабыть растерзанные дни,
Смотрюсь в озера я, но — влажные соблазны
В однообразии уже однообразны…
Ползла, как тяжкая секстина,
На Ревель «Wasa» в декабре
Из дымно-серого Штеттина
На Одере, как на одре…
Как тихоходка-канонерка,
В час восемь делая узлов,
Трусящею рысцой ослов
Плыла эстонка-иноверка.
В сплошной пронзающий туман,
Свивавшийся с ночным покровом,
Свисток вонзался зычным зовом;
Но вот поднялся ураган,
И пароход, «подобно щепке»
(Простите за стереотип!),
Бросался бурей и не гиб
Лишь оттого, что были крепки
Не пароходные болты,
Не корпус, даже не машины,
А наши нервы и мечты…
Остервенелые дружины
Балтийских волн кидались вспять
Разбитые о дряхлый корпус.
То выпрямляясь вся, то сгорбясь,
Старушка двигалась опять.
Спустя три дня, три темных дня,
Мы в Ревель прибыли в Сочельник.
Как в наш приморский можжевельник,
Тянуло к Праздникам меня!
На цикл блистательных побед
Своих берлинских не взирая,
Я помнил давний свой обет:
Когда, в истоме замирая,
О лесе загрустит душа,
Стремиться в лес: не для гроша,
А для души мне жизнь земная…
Я все отброшу, отшвырну —
Всю выгоду, всю пользу, славу,
Когда душа зовет в дубраву
Иль на озера под луну!
Я лирик, а не спекулянт!
Я не делец, — дитя большое!
И оттого-то мой талант
Владеет вашею душою!
Я непрактичностью горжусь,
Своею «глупостью» житейской
Ко всей культуре европейской
Не подхожу и не горжусь.
И пусть я варвар, азиат, —
Я исто-русский сын природы,
И мне закаты и восходы —
Дороже городских услад.
Изысканного дикаря
Во мне душа, и, от культуры
Взяв все изыски, я в ажуры
Лесов, к подножью алтаря
Природы — Золотого бога —
Иду, сияя и горя,
И этот путь — моя дорога!..
Поет метель над тихо спящим бором;
Мерцает луч холодных, тусклых звезд;
Я еду в глушь, и любопытным взором
Смотрю на туч волнующихся рост.
Я еду в глушь, в забытую усадьбу,
На берега играющей реки.
Мне чудится, что леший правит свадьбу
Пируя у невесты, у Яги.
Мне чудится, что рядом пляшут бесы,
И ведьмы сзади водят хоровод;
Мне слышится в тоске мелодий леса
Порою песнь. Но кто ее поет?
Порою смех, порою восклицанье
Мне слышится, вселяя в душу страх.
Чье скорбное лицо встает в слезах?
Чье слышу я безумное рыданье?
Кто плачет здесь, здесь, в мерзлом царстве снега,
И почему здесь сотни голосов?
В ответ мечте я слышу топот бега
Своих коней да говор бубенцов.
Мне нравится унылая природа
Мне дорогого севера с красой
Свободного славянского народа
С великою и гордою душой.
Люблю леса я северных окраин,
Люблю моря, и горы, и тайгу.
Я — властелин над ними! Я — хозяин!
Я там дышать и властвовать могу!
Любовь моя! Лети к простору поля,
Где я порой на паре быстрых лыж
Лечу стрелой с хвалебным гимном воле,
С беспечностью, с какой летает чиж.
Лети, моя любовь, с поклоном к лесу,
Ты соснам вековым снеси привет:
Скажи, что не завидую я Крезу,
А тем, кто может жить в расцвете лет,
Когда бывает сердце нежно, — чутко,
Когда весною веет от души, —
В лесу глухом, где так отрадно-жутко,
В любимой мною северной глуши.
Я вас пою, волшебные пейзажи,
Бегущие при трепетной луне,
И вас пою я, звезды, — ночи стражи, —
Светящие в лесу дорогу мне.
И лес в одежде цвета изумруда,
И небо шатровидное из туч.
Пою тебя, моя царица Суда.
И песни звук победен и могуч.
Пою тебя, мой лес, — товарищ старый, —
Где счастье и любовь я повстречал,
И вас пою, таинственные чары
Любви, которой молодость отдал.
На север я хочу! На север милый!
Туда, туда, в дремучий хвойный бор,
Где тело дышит бодростью и силой,
Где правду видит радостный мой взор.
Мечты мне сказки нежно шепчут хором,
Пока я тихо еду через мост.
Поет метель над тихо спящим бором;
Мерцает луч холодных, тусклых звезд.
Глава Екатерины Великой —
Великая глава русской истории.Автор
Я шел крещенским лесом,
Сквозистым и немым,
Мучительной и смутной
Тревогою томим,
Ночь зимняя дышала
Морозно на меня,
Луна лучи бросала
Холодного огня.
Таинственностью леса
И ночи тьмой смущен,
Я шел, и мне казалось,
Что кем-то окружен —
Холодным, как дорога,
Нездешним, словно Бог,
Неясным, как тревога,
Но кем, — я знать не мог.
Деревья заредели
И вышел в поле я;
А там, вдали, мерцали
Уж огоньки жилья.
Загадочной тревогой
Все более томим,
На лес я обернулся,
Завороженный им:
На ели-исполины
Луна, бросая свет,
Второй Екатерины
Чертила силуэт.
Казалось мне: три ели
Как в сказочном кругу,
Царицу воплощали
В сверкающем снегу.
Казалось, три вершины
В слиянии своем —
Глава Екатерины
Под белым париком.
Ветвей же пирамида
Подсказывала мне,
Что в мантии царица
Предстала при луне.
Красивой головою
Она качала вновь:
Знать, ветром колебались
Вершины их стволов.
Прорезали мгновенно
Мне мысли мозг, как бич,
И мог я вдохновенно
Виденья смысл постичь:
Царицы привиденье
Над лесом, в тихом сне,
Всей жизни измененье
Вещало молча мне.
Я вспомнил, что в сияньи
Порфиры золотой
Она не мало блага
Вершила над страной;
И вспомнил я преданье,
Что этим же путем
Из города, при море,
Рожденного Петром,
Она езжала часто
До шведского дворца,
Доставшегося смертью
Последнего борца:
Что ею на дороге
Поставлены везде
Внушительные боги
В чугунной красоте;
Что эти истуканы,
Признательные ей
За их созданье, призрак
Являют для очей.
И мысли, как зарницы,
Сверкали в голове
Пред призраком царицы
В морозной синеве.
И как все изменилось
Под царственным венцом,
Так мне теперь казалось —
И в бытии моем
Произойдет по воле
Великой из цариц…
И я на снежном поле
Упал пред нею ниц.
1
Опять Вы бродите в лесах,
Опять Вы бегаете в поле,
Вы рады солнцу, ветру, воле,
Вы снова в смутных голосах
Очарования и боли.
Опять Вы бродите в лесах,
Опять Вы бегаете в поле.
Я к Вам спешу на парусах
Своих экстазных своеволий,
Плету венки из центифолий,
И сердце — твердо на часах,
Пока Вы бродите в лесах.2
Я вас не видел года два,
Но никогда не забываю,
Как выходил встречать к трамваю
И как кружилась голова.
Какие нежные слова,
Какое устремленье к маю!
Я Вас не видел года два,
Но никогда не забываю.
Два раза уж росла трава —
Я уходил к иному краю,
Но все по-прежнему сгораю
Желаньем видеть Вас у рва,
Где не встречал Вас года два! 3
Вы не видали средь осин
По направленью пятой горки
Сухие сморщенные корки
Того, что было — апельсин?
С другою женщиной, чей сын
Был создан мной на том пригорке,
Вы нас встречали средь осин,
По направленью к пятой горке?
Я спасся, спасся от трясин,
И вот опять один я в норке,
Мой разум ясен, взоры зорки,
И, что поэт опять один,
Вы не слыхали шум осин? 4
Вы мужу верная жена,
Но вам от этого не слаще
Грустите Вы все чаще, чаще,
Душа тоской поражена.
Мечта светла, мечта нежна,
Когда Вы с ней в ольховой чаще.
Вы мужу верная жена,
Но Вам от этого не слаще.
Как жизнь угрозна и страшна
В своей бездарности кричащей,
И где же выход настоящий
Тому, кто в ночь не знает сна,
Кто мужу верная жена? 5
Зажгла малиновый фонарь
И плачет на груди кузины.
Закат. Лиловые долины.
Томленье. И луна — янтарь.
Ей вспоминается январь.
Концерт и взор его орлиный.
Зажгла малиновый фонарь
И плачет на груди кузины.
Как обманул ее алтарь!
Грустит. Из небольшой корзины
На блюдечко кладет малины
И апатично, впредь как встарь,
Горит малиновый фонарь.6
Ах, барышня, я Вас виню,
Что вы сестры не окрылили,
Что вместо каталога лилий
Позволили взглянуть в меню…
Я слов Своих не изменю
И, без особенных усилий,
Ах, барышня, я Вас виню,
Что Вы сестры не окрылили.
Муж хочет есть? ну, дать свинью;
Глядишь, цыпленком угостили;
Но вы же сами — в «новом стиле»,
И вдруг — не допустить к огню?..
Да, барышня, я Вас виню…
Н. и С. Чукаловым
1.
Таверна в Дуннице
Нам захотелось чаю. Мы в корчму
Заехали. Полна простонародья
Она была, и, ясно, никому
Мест не найти в часы чревоугодья…
Тут встал один, а там встает другой,
С улыбками опрастывая стулья,
И вскоре чай мы пили огневой
В затишье человеческого улья.
Благожелательством и теплотой
Кабак проникся не подобострастно,
Не утеряв достоинства, и в той
Среде себя я чувствовал прекрасно.
Я чувствовал, что все здесь наравне,
Что отношенья искренней и кратче
Не могут быть, и знал, что в стороне
Сочувственно на нас глядит кабатчик.
2.
Ущелье Рилы
Была луна, когда в ущелье влез
Автомобиль и вдоль реки, накренясь,
Стал гору брать. И буковый спал лес,
Где паутина — сетки лаун-теннис.
Путь между гор правел и вдруг левел.
Жужжали вверх и с горки тормозили.
Я вспоминал, как долго не говел,
Чтоб поговеть, не делая усилий.
Уже монастырело все вокруг:
Вода в реке, луна и лес из буков.
И крутизна, и лунный плеск, и бук
Все утишало горечь, убаюкав.
Благословен холодный черный час,
Паломнический путь в автомобиле,
И монастырь, призвавший грешных нас,
Кто в похоти о страсти не забыли.
3.
В келье
В нагорный вечер сердце не хандрит,
Захваченное звездной каруселью.
Нас у ворот встречал архимандрит,
Приведший нас в натопленную келью.
Нам служка подал крепкий сливовиц,
Зеленоватый, ароматный, жгучий,
Слегка зарозовивший бледность лиц,
Поблекших в колыханьи с круч на кручи.
Сто сорок километров за спиной,
Проделанных до Рилы от Софии.
Я у окна. Озарены луной
Олесенные горы голубые.
Бежит река. Покрыто все снежком.
И в большинстве опустошенных келий
Безмолвие. И странно нам вдвоем
На нашем междугорном новосельи.
4.
Скиты
По утреннему мы пошли леску
В далекий скит Святого Иоанна.
И сердце, отложившее тоску,
Восторгом горним было осиянно.
Бурлила речка в солнечных стволах,
И металлически листва шуршала.
Сосульки звонко таяли. В горах
Морозило, слепило и дышало.
Вот церковка. Ее Святой Лука
Построил здесь. Уютно и убого.
И голуби, белей чем облака,
Вокруг летают ангелами Бога.
Вот щель в скале. В ней узко и темно.
Тому, кто всю пролезет, не застрянув,
Тому грехов прощение дано.
Тропа уступами в скит Иоаннов.
Здесь неизменно все из года в года.
Здесь время спит. Во всем дыханье Божье.
…И кажется отсюда ваш фокстротт
Чудовищной, невероятной ложью!