Иные дни — мечты иные:
Нельзя ребенком вечно быть…
Пришлось мне годы молодые
Для настоящего забыть.Но всё ж, какой-то волей тайной,
Простая песня мужика,
Взгляд, часто кинутый случайно,
Благоухание цветка —Вся эта ветошь жизни пошлой
Невольно грудь волнует мне
И говорит о жизни прошлой
И о недавней старине! Толпа живых воспоминаний
Чудесно вьется надо мной:
Вот я дитя… вот сказки няни…
Вот колыбель… вот лес густой… Тот лес, где я любил когда-то,
В траве, как заяц, притаясь,
Глядеть, как рыщет бес косматый,
За черной ведьмою гонясь; Как в куще леса чьи-то очи
Огнем горят издалека,
И тени сумрачныя ночи
Меня касаются слегка.Любил я слушать звонкий лепет
Вблизи бегущего ручья,
Жужжанье мошки, листьев трепет
И вздох далекий соловья.Виски горели, билось темя;
Я весь сгорал в живом огне:
Чего не слышал я в то время,
Чего тогда не снилось мне? Но этот сон недолго длится,
Недолго им согрета грудь;
Передо мной опять ложится
Однообразный жизни путь…
2
У тюрьмы, за Ушаковкой,
Часовой стоит с винтовкой.
«Как тебе не стыдно, парень,
Партизана сторожить?
Что ты — шкура или барин,
На чужое ловкий жить?
Ты крестьянин,
Я крестьянин.
Вместе ляжем,
Вместе встанем.
Ты — косить,
И я — косить.
Ты не евши —
Я не сыт!
Одного с тобой мы кругу,
Заодно бы нам и жить.
Не пристало нам друг друга
Темной ночью сторожить…»
Часовой глядит печально,
Слезы льются по усам…
«Не могу… убьет начальник.
Служба, парень, знаешь сам»
— «Плюнь на службу, часовой!
Ты, я вижу, парень свой…
Нам рукой подать до дому:
У меня в лесу отряд…
Партизану молодому
Каждый кустик будет рад!»
…У тюрьмы, за Ушаковкой,
Часовой пропал с винтовкой!
А за городом Иркутском
Темный лес кричит совой…
Тихо по лесу крадутся
Арестант и часовой.
Я сижу и я гляжу
На великую межу.
Справа — поле, слева — лес,
Много тут и там чудес.
Я гляжу. А за спиной
Шестикрылый Неземной.
Не один стоит, их два.
И растет, поет трава.
Тот, направо, светлый он,
Словно день воспламенен.
А другой еще светлей,
Как пожар среди ночей.
И один — хорош как тишь,
Как загрезивший камыш.
У другого же глаза —
Грозовая бирюза.
И один — светло поет.
Как напевность тихих вод.
А другой — молчит, молчит,
И как к битве закричит.
И один крылом взмахнет,
Шестикратностью блеснет,
И мгновенно для очей —
Годовых три сотни дней.
И другой крылом взмахнет,
Шестимолнийно сверкнет,
И внезапно для очей —
Триста огненных ночей.
Справа поле, слева лес,
Живо поле, лес воскрес.
Светел день, и ночь светла,
Богу вечному хвала.
Твои стихи поют, как звучный
В лесу стремящийся ручей;
С ним незабудки неразлучны
И тени зыбкие ветвей.
Порой, при месяце, глядится
В него косматый лесовик,
И в нем давно купать копытца
Чертенок маленький привык.
Однажды в год, в святой сочельник,
Сияет ангел надо льдом,
И скачут зайцы через ельник,
Испуганы живым лучом.
Не всем, быть может, внятен ропот
В лесу звенящих, тихих струй:
Их заглушает жизни топот,
Как битвы, страстный поцелуй.
Но в вечных далях не устанет
Земля чертить круги орбит.
И много песен в бездну канет,
И много шумов отзвучит.
И новым людям, в жизни новой,
Как нынче, ясен и певуч,
Все будет петь, за мглой еловой,
Твоих стихов бессмертный ключ!
И будет лесовик, как прежде,
Глядеться в зеркале его,
И ангел, в пламенной одежде,
Над ним сиять под рождество!
4 декабря 1909
Я охотник, я стрелок,
Я в пути, и путь далек.
Долго я в лесу плутал.
Полон мой ягташ. Устал.
Отдохни, мое ружье.
Птица там? Оставь ее.
Звери там? Не тронь их рой.
Пусть живут. Иди домой.
Ты болото миновал.
Выпей в честь трясин бокал.
И в трясинах есть краса,
Травы, жизни, голоса.
Не запутал ты души
В чаще, в стонущей глуши.
Там нашел — чего искал.
Выпей в честь глуши бокал.
Дев лесных заслыша зов,
Не свалился в скользкий ров.
Похвала бесовским рвам,
Зорок глаз мой, слава вам.
Я натешился вполне.
Путь далек, но видно мне.
Верен был курок ружья.
Лес, прощай. Есть дом — и я.
Дятлы морзянку стучат по стволам:
«Слушайте, слушайте! Новость встречайте!
С юга весна приближается к нам!
Кто еще дремлет? Вставайте, вставайте!»
Ветер тропинкой лесной пробежал,
Почки дыханьем своим пробуждая,
Снежные комья с деревьев сметая,
К озеру вышел и тут заплясал.
Лед затрещал, закачался упрямо,
Скрежет и треск прозвучал в тишине.
Ветер на озере, точно в окне,
С грохотом выставил зимнюю раму.
Солнце! Сегодня как будто их два.
Сила такая и яркость такая!
Скоро, проталины все заполняя.
Щеткой зеленой полезет трава.
Вот прилетели лесные питомцы,
Свист и возню на деревьях подняв.
Старые пни, шапки белые сняв,
Желтые лысины греют на солнце.
Сонный барсук из норы вылезает.
Солнце так солнце, мы рады — изволь!
Шубу тряхнул: не побила ли моль?
Кучки грибов просушить вынимает.
Близится время любви и разлук.
Все подгоняется: перья и волос.
Зяблик, лирически глядя вокруг,
Мягко откашлявшись, пробует голос.
Пеной черемух леса зацвели,
Пахнет настоем смолы и цветений.
А надо всем журавли, журавли…
Синее небо и ветер весенний!
(Памяти друга, А. П. Сребрянского)
Не страшна мне, добру молодцу,
Волга-матушка широкая,
Леса тёмные, дремучие,
Вьюги зимние-крещенские…
Уж как было: по тёмным лесам
Пировал я зимы круглые;
По чужим краям, на свой талан,
Погулял я, поохотился.
А по Волге, моей матушке,
По родимой, по кормилице,
Вместью с братьями за д’обычью
На край света летал соколом.
Но не Волга, леса тёмные,
Вьюги зимние-крещенские
Погубили мою голову,
Сокрушили мочь железную…
В некрещёном, славном городе,
На крутом, высоком острове
Живёт девушка-красавица,
Дочка гостя новгородскова…
Она в тереме, что зорюшка,
Под окном сидит растворенным,
Поёт песни задушевные,
Наши братские-отцовские.
«Ах, душа ль моя ты, душенька!
Что сидишь ты? Что ты думаешь?
Али речи мои не по сердцу?
Али батюшка спесивится?..
Не сиди, не плачь; ты кинь отца;
Ты беги ко мне из терема;
Мы с тобою, птицы вольные,
Жить поедем в Москву красную».
Отвечает ему девица:
«За любовь твою, мой милой друг,
Рада кинуть отца с матерью;
Но боюсь суда я страшного!»
Забушуй же, непогодушка,
Разгуляйся, Волга-матушка!
Ты возьми мою кручинушку,
Размечи волной по бережку…
(ДОРОГА ВЕРА-КРУЦ — МЕХИКО-СИТИ)
Смотрю:
вот это —
тропики.
Всю жизнь
вдыхаю наново я.
А поезд
прет торопкий
сквозь пальмы,
сквозь банановые.
Их силуэты-веники
встают рисунком тошненьким:
не то они — священники,
не то они — художники.
Аж сам
не веришь факту:
из всей бузы и вара
встает
растенье — кактус
трубой от самовара.
А птички в этой печке
красивей всякой меры.
По смыслу —
воробейчики,
а видом —
шантеклеры.
Но прежде чем
осмыслил лес
и бред,
и жар,
и день я —
и день
и лес исчез
без вечера
и без
предупрежденья.
Где горизонта борозда?!
Все линии
потеряны.
Скажи,
которая звезда
и где
глаза пантерины?
Не счел бы
лучший казначей
звезды́
тропических ночей,
настолько
ночи августа
звездой набиты
нагусто.
Смотрю:
ни зги, ни тропки.
Всю жизнь
вдыхаю наново я.
А поезд прет
сквозь тропики,
сквозь запахи
банановые.
Раскрывайся мир преданий!
Приготовься, сердце, к ним —
К сладким песням, тихим грезам,
К вдохновеньям золотым!
Я иду в леса густые,
Доберусь до за̀мка я,
На который устремляет
Первый нежный лучь заря.
Там среди седых развалин,
Как живые, предо мной
Встанут дней минувших люди
С прежней свежею красой.
Вот он, вот! Над ним, как прежде,
Полны блеску небеса,
А внизу —в волнах тумана
Словно плавают леса.
Но травой покрыта площадь,
Где счастливец побеждал
И победы приз у лучших
Может-быть перебивал.
Плющь висит кругом балкона,
Где склонялась на скамью
Победившая очами
Победителя в бою.
Ах, и рыцаря и даму
Смерть давно ужь унесла!
Всех нас этот чорный рыцарь
Вышибает из седла.
В Иванов день набраться духу
И в лес идти в полночный час,
Где будет филин глухо ухать,
Где от его зеленых глаз
Похолодеют руки-ноги
И с места не сойти никак,
Но где уж нет иной дороги,
Как только в самый буерак.От влажных запахов цветочных
Начнет кружиться голова.
И будет в тихий час урочный
Цвести огнем разрыв-трава.Схвати цветок, беги по лесу,
Он все замки тебе сорвет.
Освободит красу-принцессу
Из-за чугунных тех воротАх, эти сказки, эти сказки!
Лежим на печке стар да мал…
Снежки, рогатки и салазки
Подчас на сказки я менял.И у меня была принцесса —
Девчонка — море синевы!
Не для нее ли я по лесу
Искал цветов разрыв-травы? Не для нее ли трое суток
Я пропадал однажды там…
А жизнь меж тем учила круто,
С размаху била по зубам.И разъяснил ботаник вскоре,
Что никаких чудес тут нет,
Взамен цветов имеет споры,
И в этом, так-скать, весь секрет.И чудеса ушли из леса,
Там торф берут среди болот.
И синеокая принцесса
Газеты в клубе выдает.Все меньше сказок в мире нашем,
Все громче формул торжество.
Мы стали опытней и старше,
Мы не боимся ничего.Нам выпал век науки точной,
Права ботаника, права.
Но я-то знаю: в час урочный
Цветет огнем разрыв-трава!
В небе белые овечки…
Ту! Я дунул и прогнал.
Разболтал волну на речке,
Ветку с липы оборвал…
Покачался на осинке —
Засвистал и марш вперед.
Наклоняй-ка, лес, вершинки —
Еду в город — на восход!
Вею-рею,
Вверх, за тучу, вбок и вниз…
Дую-вею,
Вот и город. Эй, очнись!
Дал старушке под коленку,
С визгом дунул через мост,
Грохнул вывеской о стенку,
Завернул собаке хвост.
Эй, горбун, держи-ка шляпу…
Понеслась вдоль лавок в грязь!..
Вон, вытягивая лапу,
Он бежит за ней, бранясь.
Вею-рею!
Раскачал все фонари…
Дую-вею!
Кто за мною? Раз-два-три!
Здравствуй, Катя! Ты из школы?
Две косички, кнопкой нос.
Я приятель твой веселый…
Сдернуть шапочку с волос?
Взвею фартучек твой трубкой.
Закручу тебя волчком!
Рассмеялась… Ну и зубки…
Погрозила кулачком…
Вею-рею!
До свиданья. Надо в лес…
Дую-вею!
Через крыши, вверх все выше,
Вверх все выше, до небес!
Посвящено памяти А.С. Пушкина
Что, дремучий лес,
Призадумался, —
Грустью темною
Затуманился?
Что Бова-силач
Заколдованный,
С непокрытою
Головой в бою, —
Ты стоишь — поник,
И не ратуешь
С мимолетною
Тучей-бурею.
Густолиственный
Твой зеленый шлем
Буйный вихрь сорвал —
И развеял в прах.
Плащ упал к ногам
И рассыпался…
Ты стоишь — поник,
И не ратуешь.
Где ж девалася
Речь высокая,
Сила гордая,
Доблесть царская?
У тебя ль, было,
В ночь безмолвную
Заливная песнь
Соловьиная…
У тебя ль, было,
Дни — роскошество, —
Друг и недруг твой
Прохлаждаются…
У тебя ль, было,
Поздно вечером
Грозно с бурею
Разговор пойдет;
Распахнет она
Тучу черную,
Обоймет тебя
Ветром-холодом.
И ты молвишь ей
Шумным голосом:
«Вороти назад!
Держи около!»
Закружит она,
Разыграется…
Дрогнет грудь твоя,
Зашатаешься;
Встрепенувшися,
Разбушуешься:
Только свист кругом,
Голоса и гул…
Буря всплачется
Лешим, ведьмою, —
И несет свои
Тучи за море.
Где ж теперь твоя
Мочь зеленая?
Почернел ты весь,
Затуманился…
Одичал, замолк…
Только в непогодь
Воешь жалобу
На безвременье.
Так-то, темный лес,
Богатырь-Бова!
Ты всю жизнь свою
Маял битвами.
Не осилили
Тебя сильные,
Так дорезала
Осень черная.
Знать, во время сна
К безоружному
Силы вражие
Понахлынули.
С богатырских плеч
Сняли голову —
Не большой горой,
А соломинкой…
СольвейгСольвейг! Ты прибежала на лыжах ко мне,
Улыбнулась пришедшей весне! Жил я в бедной и темной избушке моей
Много дней, меж камней, без огней.Но веселый, зеленый твой глаз мне блеснул —
Я топор широко размахнул! Я смеюсь и крушу вековую сосну,
Я встречаю невесту — весну! Пусть над новой избой
Будет свод голубой —
Полно соснам скрывать синеву! Это небо — твое!
Это небо — мое!
Пусть недаром я гордым слыву! Жил в лесу, как во сне,
Пел молитвы сосне,
Надо мной распростершей красу.Ты пришла — и светло,
Зимний сон разнесло,
И весна загудела в лесу! Слышишь звонкий топор? Видишь радостный взор,
На тебя устремленный в упор? Слышишь песню мою? Я крушу и пою
Про весеннюю Сольвейг мою! Под моим топором, распевая хвалы,
Раскачнулись в лазури стволы! Голос твой — он звончей песен старой сосны!
Сольвейг! Песня зеленой весны!
Здесь некогда, могучий и прекрасный,
Шумел и зеленел волшебный лес, —
Не лес, а целый мир разнообразный,
Исполненный видений и чудес.
Лучи сквозили, трепетали тени;
Не умолкал в деревьях птичий гам;
Мелькали в чаще быстрые олени,
И ловчий рог взывал по временам.
На перекрестках, с речью и приветом,
Навстречу к нам, из полутьмы лесной,
Обвеянный каким-то чудным светом,
Знакомых лиц слетался целый рой.
Какая жизнь, какое обаянье,
Какой для чувств роскошный, светлый пир!
Нам чудились нездешние созданья,
Но близок был нам этот дивный мир.
И вот опять к таинственному лесу
Мы с прежнею любовью подошли.
Но где же он? Кто опустил завесу,
Спустил ее от неба до земли?
Что это? Призрак, чары ли какие?
Где мы? И верить ли глазам своим?
Здесь дым один, как пятая стихия,
Дым — безотрадный, бесконечный дым!
Кой-где насквозь торчат по обнаженным
Пожарищам уродливые пни,
И бегают по сучьям обожженным
С зловещим треском белые огни…
Нет, это сон! Нет, ветерок повеет
И дымный призрак унесет с собой…
И вот опять наш лес зазеленеет…
Все тот же лес, волшебный и родной.
Лесная узенькая тропка
Вела девчонку от людей.
Девчонка оглянулась робко,
И стало очень страшно ей.
Седые космы елей черных,
Сторожкий шорох за спиной,
И птичий крик, и сказок вздорных,
Теперь припомнившихся, рой.
К тому ж, пожалуй, слишком рано
Внушали ей и там и тут:
«Смотри, поймают хулиганы
И… платье новое порвут!»
А лес вокруг, теплом облитый,
Сверкает, птицами поет.
Сейчас придет мужик небритый
И схватит, легкую, ее.
Как птица пойманная в клетке,
Ее сердечишко стучит.
А между тем, раздвинув ветки,
Выходит он и впрямь небрит.
Как видно, шел он лесом долго,
Цепляя мокрые кусты.
В одной руке его — кошелка,
В другой руке его — цветы.
Тут лета яркие приметы,
Купальниц крупных желтизна.
И, как ни странно, встреча эта
Девчонке вовсе не страшна.
Среди дремучей темноты
Она почувствовала все же:
Имеющий в руках цветы
Плохого совершить не может.
Странный Волк у этой Феи
Я спросил его: «Ты злой?» —
Он лизнул цветок лилеи,
И мотнул мне головой.
Это прежде, мол, случалось,
В старине былых годов.
Злость моя тогда встречалась
С Красной Шапочкой лесов.
Но, когда Охотник рьяный
Распорол мне мой живот,
Вдруг исчезли все обманы,
Все пошло наоборот.
Стал я кроткий, стал я мирный,
Здесь при Фее состою,
На балах, под рокот лирный,
Подвываю и пою.
В животе же, плотно сшитом,
Не убитые теперь
Я кормлюсь травой и житом,
Я хоть Волк, но я не зверь.
Так прошамкал Волк мне серый,
И в амбар с овсом залез. —
Я ж, дивясь ему без меры,
Поскорей в дремучий лес.
Может, там другой найдется
Серый Волк и злющий Волк.
Порох праздника дождется,
И курок ружейный — щелк.
А уж этот Волк, лилейный,
Лирный, мирный, и с овсом,
Пусть он будет в сказке фейной,
И на «ты» с дворовым псом.
К нам, на пестрые страницы,
Прилетели две синицы.
Говорят: — Стряслась беда!
Прилетели мы сюда
Рассказать насчет рогатки!
Мы от птиц! Мы делегатки!
Так волнуются синички!
Говорят они с трудом.
Просят: — Дайте нам водички,
Мы тогда в себя придем.—
Принесли мы им водицы —
Успокоились синицы.
Говорит одна синица:
— Что в лесу у нас творится!
Плачут птенчики в гнезде,
Помогите нам в беде!
Птенчик мой так перепуган,
Не летает никуда,
Он уже летал над лугом,
Вился около гнезда.
А теперь всего боится,
Даже гусениц не ест,
Я хочу переселиться,
Улететь из этих мест.
Я слыхала, есть юннаты,
Но у нас в лесу их нет.
Мальчик в майке полосатой
К нам является чуть свет.
Если этот мальчик снова
Вдруг появится в лесу,
Я волнения такого
Не перенесу!
Тут у птиц мы разузнали,
Кто же этот хулиган.
Оказалось, это Алик,
Восьмилетний мальчуган.
Это он в лесу украдкой
В малых птенчиков стрелял.
Вот он тут стоит с рогаткой…
— Алик, ты себя узнал?
Двух синиц мы приручили,
Им работу поручили —
Пусть они и врозь и вместе
Прилетают в школу, в класс,
И приносят в книжку вести
От читателей, от вас.
Полетят они в отряд,
Дела проверят школьные…
Пускай летят куда хотят —
Они ведь птицы вольные.
А мы их выпустили в свет,
Теперь стоим и смотрим вслед.
Опять весна; опять смеется луг,
И весел лес своей младой одеждой,
И поселян неутомимый плуг
Браздит поля с покорством и надеждой.Но нет уже весны в душе моей,
Но нет уже в душе моей надежды,
Уж дольный мир уходит от очей,
Пред вечным днем я опускаю вежды.Уж та зима главу мою сребрит,
Что греет сев для будущего мира,
Но праг земли не перешел пиит, -
К ее сынам еще взывает лира.Велик господь! Он милосерд, но прав:
Нет на земле ничтожного мгновенья;
Прощает он безумию забав,
Но никогда пирам злоумышленья.Кого измял души моей порыв,
Тот вызвать мог меня на бой кровавый;
Но подо мной, сокрытый ров изрыв,
Свои рога венчал он падшей славой! Летел душой я к новым племенам,
Любил, ласкал их пустоцветный колос;
Я дни извел, стучась к людским сердцам,
Всех чувств благих я подавал им голос.Ответа нет! Отвергнул струны я,
Да хрящ другой мне будет плодоносен!
И вот ему несет рука моя
Зародыши елей, дубов и сосен.И пусть! Простяся с лирою моей,
Я верую: ее заменят эти
Поэзии таинственных скорбей
Могучие и сумрачные дети.
С берез, неслышен, невесом,
Слетает желтый лист.
Старинный вальс «Осенний сон»
Играет гармонист.
Вздыхают, жалуясь, басы,
И, словно в забытьи,
Сидят и слушают бойцы —
Товарищи мои.
Под этот вальс весенним днем
Ходили мы на круг,
Под этот вальс в краю родном
Любили мы подруг;
Под этот вальс ловили мы
Очей любимых свет,
Под этот вальс грустили мы,
Когда подруги нет.
И вот он снова прозвучал
В лесу прифронтовом,
И каждый слушал и молчал
О чем-то дорогом;
И каждый думал о своей,
Припомнив ту весну,
И каждый знал — дорога к ней
Ведет через войну…
Так что ж, друзья, коль наш черед, —
Да будет сталь крепка!
Пусть наше сердце не замрет,
Не задрожит рука;
Пусть свет и радость прежних встреч
Нам светят в трудный час,
А коль придется в землю лечь,
Так это ж только раз.
Но пусть и смерть — в огне, в дыму —
Бойца не устрашит,
И что положено кому —
Пусть каждый совершит.
Настал черед, пришла пора, —
Идем, друзья, идем!
За все, чем жили мы вчера,
За все что завтра ждем!
(Роман И. С. Тургенева).
Здесь некогда, могучий и прекрасный,
Шумел и зеленел волшебный лес,
Не лес, а целый мир разнообразный,
Исполненный видений и чудес.
Лучи сквозили, трепетали тени,
Не умолкал в деревьях птичий гам,
Мелькали в чаще быстрые олени,
И ловчий рог взывал по временам.
На перекрестках, с речью и приветом,
Навстречу нам, из полутьмы лесной,
Обвеянный каким-то чудным светом,
Знакомых лиц слетался целый рой.
Какая жизнь, какое обаянье,
Какой для чувств роскошный, светлый пир!
Нам чудилось не здешнее созданье,
Но близок был нам этот дивный мир.
И вот опять к таинственному лесу
Мы с прежнею любовью подошли.
Но где же он? Кто опустил завесу,
Спустил ее от неба до земли?
Что̀ это: призрак, чары ли какия?
Где мы? И верить ли глазам своим?
Здесь дым один, как пятая стихия,
Дым безотрадный, безконечный дым!
Кой-где насквозь торчат, по обнаженным
Пожарищам, уродливые пни,
И бегают по сучьям обожженным
С зловещим треском белые огни.
Нет, это сон! Нет, ветерок повеет
И дымный призрак унесет с собой…
И вот опять ваш лес зазеленеет,
Все тот же лес—волшебный и родной.
Предтечи вечного сиянья,
Неугасимого огня.
Ал. ГиппиусРозы в лазури. Пора!
Вон пламенеет закат.
«Поздно. До завтра простимся, сестра». —
«Будь же счастлив. До завтра, о, брат».
И разошлись. В вышине
Розы с лазурью слились.
Смотрит он: в темной лесной глубине
Тени недвижно и странно сплелись.
Кто-то вблизи пролетел —
Лес зашатался вокруг.
Он крикнул, — и он онемел.
Слышится: «Здравствуй, друг».
«Розы в лазури. Пора!» —
«Сосен краснеют стволы». —
«Кто знает, завтра с утра
Будешь ли жив и далек от хулы?»
Внемлет он. «Ты ли, сестра?»
И зрит — заалело вокруг.
Вздрогнули тихо листы:
«Нет, не сестра, а друг».
И жалкий, жалкий познал
Силу лазурных роз.
Он долго в лесу ликовал,
И призрак в мечтах возрос.
Назавтра: «Здравствуй, сестра». —
«Был ли ты счастлив, брат?»
Розы в лазури. Пора!
Вон пламенеет закат.
И ныне, будто вчера,
Увижу, как розы горят.1 августа 1901
Поляна в Прасолове
О ТОМ, КАК ГНОМ ПОСТРОИЛ ДОМ
Однажды теплым вечерком,
Когда в траве кузнечик
Лег спать, укрывшись лепестком,
Задумал гном
Построить дом
Из крохотных дощечек.
Шесть раз он бегал в темный лес,
Шесть раз на ель, как белка, лез,
Сбивая хворостинки,
А сбив, пилил, рубил, стругал,
Ему никто не помогал,
Но дело без заминки
Все шло да шло, и, наконец
(Какой, однако, молодец!),
Работая ретиво,
Малютка-гном
Построил дом.
И вышел дом на диво!
И вот наш гном в своем дому
Справляет новоселье.
Сквозь темный лес, сквозь ночи тьму,
Со всех сторон спешат к нему
Любители веселья.
Под управленьем комара
Толпа гостей кричит: «Ура!»
Жуки крылами машут,
А мошки, вошки, пауки,
Стрекозы, осы, светляки—
Все, молодежь и старики,
Камаринского пляшут.
Лишь я, к несчастью, не плясал,
Боясь стоптать ботинки,
Но все, что видел, записал
И посылаю на Урал
Приятельнице Нинке.
1
Когда взвуалится фиоль,
Офлеря ручеек,
Берет Грасильда канифоль,
И скрипку, и смычок.
Потом идет на горный скат
Запеть свои псалмы.
Вокруг леса, вокруг закат,
И нивы, и холмы.
Прозрачна песня, как слюда,
Как бриллиант в воде…
И ни туда, и ни сюда, —
И всюду, и везде!
2
Я выхожу в вечерний сад,
Утопленный в луне.
Шагну вперед, шагну назад, —
То к дубу, то к волне.
Повсюду сон, везде туман,
Как обруч — голоса…
Струят чарующий обман
Еловые леса.
Грасильда песнь поет во тьме,
Подобную звезде…
И ни в груди, и ни в уме, —
И всюду, и везде!
3
Какая ночь! — и глушь, и тишь,
И сонь, и лунь, и воль…
Зачем же, сердце, ты грустишь?
Откуда эта боль?
Грасильда, пой. Грасильда, пой,
Маячь пути ко сну.
Твоей симфонией слепой
Я сердце захлестну!
Грасильда, пой!.. Уста к устам, —
И мы уснем в воде…
Любовь ни здесь, любовь ни там, —
И всюду, и везде!
Шуми, шуми, зеленый лес!
Знаком мне шум твой величавый,
И твой покой, и блеск небес
Над головой твоей кудрявой.
Я с детства понимать привык
Твое молчание немое
И твой таинственный язык
Как что-то близкое, родное.
Как я любил, когда порой,
Краса угрюмая природы,
Ты спорил с сильною грозой
В минуты страшной непогоды,
Когда больших твоих дубов
Вершины темные качались
И сотни разных голосов
В твоей глуши перекликались…
Или когда светило дня
На дальнем западе сияло
И ярким пурпуром огня
Твою одежду освещало.
Меж тем в глуши твоих дерев
Была уж ночь, а над тобою
Цепь разноцветных облаков
Тянулась пестрою грядою.
И вот я снова прихожу
К тебе с тоской моей бесплодной,
Опять на сумрак твой гляжу
И голос слушаю свободный.
И может быть, в твоей глуши,
Как узник, волей оживленный,
Забуду скорбь моей души
И горечь жизни обыденной.
…И уже мои волосы — ах, мои бедные кудри! —
опадать начинают,
как осенние первые листья
в тишине опадают.
Дух увяданья, звук опаданья неразличимый
исподтишка подступает,
подкрадывается незаметно.
Лист опадает, лес опадает, звук опаданья неразличимый
в ушах моих отдается подобно грому,
подобно обвалу и камнепаду,
подобно набату.
Катя, спаси меня! Аня, спаси меня! Оля, спаси меня! —
губы мои произносят неслышно —
да нет, это листья,
их шорох, их шелест,
а чудится мне,
будто я говорю,
будто криком кричу я.
Лес опадает, лист опадает, падает, кружится
лист одинокий,
мгновенье еще,
и уже он коснется земли.
Но — неожиданно, вдруг, восходящим потоком
внезапно подхватит его,
и несет,
и возносит все выше и выше
в бездонное небо,
и — ничего нет, наверно, прекрасней на свете,
чем эта горчащая радость
внезапного взлета
за миг до паденья.
Вам леса, вамь одним тайну свою я объявлю,
Стражду день, стражду ночь, стражду, внимайте я люблю,
Что ни зрю, все уже больше днесь меня не веселит,
Как ни тщусь весел быть, дух сопротивляясь мне, грустит.Грусти вздохи влекут,
Часто слезы текут,
Коли отлучен,
И в плену забвен,
Без надежды слезы лью,
Эхо, ты скорбь сложи,
И любезной скажи,
Как в тоске моей,
Я грущу об ней,
Дай ей знать тоску мою.Варварска мука та, естьли любя, любовь таит,
И не сметь предприять лютыя страсти объявить.
Кто в таких горестях смеет их любезно расказать,
Тот хотя в жалобах может облегченье сыскать.Что ж ах, зляе сего!
Я лишен и того,
Лишь глаза мочу,
Стражду и молчу,
И не знаю, что я стал,
О беда, зла беда,
Кто страдал так когда,
Как страдаю я,
Злость твою тая,
Чей кого так взор терзалъ?
Сирень, певучая новелла,
Сиреневела.
И колокольцы белолилий
Светло звонили.
Не забывали нежно-чутки
Вод незабудки.
И освещали, точно грозы,
Все в росах розы.
Несло клубникой из долины:
Цвели жасмины.
Кружились при ветрах и громах
Снега черемух.
Как золота под мотыльками,
Рожь с васильками!
И мотыльков летучий ярус —
Как перлопарус.
Раззвездился так шустро-прыток
Рой маргариток.
Зелено-бронзные букашки
Вползли в ромашки.
Малиловел смешной затейник,
Колюн-репейник,
Что носит кличку так неплохо
Чертополоха.
Зеленец леса. Синь озерец.
Орел-надгорец.
Гремели из полей зеленца
Литавры солнца.
Алокорончато пестрели
В ручьях форели.
Гудели, как струна виолы,
Мохнатки-пчелы.
И бабочки-бирюзобрюшки
Вились, где стружки.
Звенели, как оркестры струньи,
В лесах певуньи.
Бросали соловьи-солисты
Призывосвисты.
Лягушки квакали, расхорясь,
Рефрэн: «Amores».
Все это жило, расцветало
И вдруг не стало.
Все вместе называлось это —
Весна и лето!
СКВОРЕЦ
Что ты сидишь такой чопорный, чинный,
Что не летаешь, не резвишься, скворушка:
Хвостик коротенькой, нос за то длинный,
Ножки высокия, пестрое перышко?
Вот для тебя муравьиныя кочки…
Будь же смелее, ведь здесь не гостиная!
Все настоящее—лес и кусточки….
Слышишь, как песня звучит соловьиная?
Что за погода сегодня! Как пышно
Дерево гибкия ветви развесило!
Ветер играет по листьям, и слышно,
Как межь собой они шепчутся весело.
Птицам небесным тепло и приятно….
Скворушке также приятно—по своему:
Вскочит на ветку, соскочит обратно.
Песни горланят пускай себе…. что ему?
Если другия безумствуют птицы, —
Чувство достоинства в нем не потеряно;
Радостям он полагает границы
И наслаждаться желает умеренно.
Птица, особой хвалы ты достойна!
Эдаких птиц по лесам и не видано!..
Но почему-жь ты умна и пристойна?
В комнатах вскормлена, в клетке воспитана…
И не изменишь ты светской привычки,
И сохранишь ты манеры учтивыя…
Нет, ты не то, что все прочия птички
Глупыя, дикия и шаловливыя.
Вон как играют! Высоко, высоко
В небе их стая нестройная носится!
В поле, в лесу, за рекою далеко
Слышится громкая разноголосица….
IЯ лесом шел, усталый, одинокий;
Дремучий лес вершинами шумел;
Внизу был мрак таинственно-глубокий…
И я невольно сердцем оробел.Последний луч румяного заката
Погас вверху, и лес одела тьма…
Я изнемог… душа рвалась куда-то…
Мне тяжки были посох и сума.Недолго шел я, — ноги подкосились,
И я упал под дерево, как сноп…
В моей груди все чувства притупились…
А лес был тих, как необъятный гроб.В глухой тюрьме уснуть мне было б слаще!
Меня давила эта темнота…
И слышал я, что кто-то шел из чащи
Ко мне легко, беззвучно, как мечта.То было что-то грозно-роковое,
То не был сон; я слышал наяву
И лязг косы о дерево сухое,
И треск ветвей, упавших на траву.И чьих-то пальцев громкое хрустенье…
Грудь надорвал последний страшный стон…
Меня объяло полное забвенье,
И я уснул… Не долог был мой сон.IIЯ услыхал, вдали звучало где-то:
«Вставай, вставай! день близится! пора!»
Мой сон прервал блестящий луч рассвета,
Луч золотой счастливого утра.И я дивился света переливам…
Тяжелый страх в душе моей исчез…
Каким румянцем девственно-стыдливым
Он был покрыт, дремучий этот лес! Как он шумел, омытый, стройный, чистый!
Таким я лес не видел никогда.
Вокруг меня в кустах, в траве росистой
Жизнь пробуждалась всюду для труда.И в воздухе, прохладой напоенном,
Чаруя слух, лилися звуки струн,
И кто-то пел, носясь в лесу зеленом,
Так чудно пел невидимый певун! Казалось мне, то было вдохновенье…
Вздымалась грудь, кружилась голова,
Я весь горел, и в том бессловном пенье
Я находил и мысли, и слова.И мнилось мне, что сила жизни новой
С рассветом дня в мою вливалась грудь,
Я бодро встал, счастливый и здоровый,
И радостно пошел в далекий путь…
Люблю октябрь, угрюмый месяц,
Люблю обмершие леса,
Когда хромает ветхий месяц,
Как половина колеса.
Люблю мгновенность: лодка… хобот…
Серп… полумаска… леса шпиц…
Но кто надтреснул лунный обод?
Кто вор лучистых тонких спиц?
Морозом выпитые лужи
Хрустят и хрупки, как хрусталь;
Дороги грязно-неуклюжи,
И воздух сковывает сталь.
Как бред земли больной, туманы
Сердито ползают в полях,
И отстраданные обманы
Дымят при блеске лунных блях.
И сколько смерти безнадежья
В безлистном шелесте страниц!
Душе не знать любви безбрежья,
Не разрушать душе границ!
Есть что-то хитрое в усмешке
Седой улыбки октября,
В его сухой, ехидной спешке,
Когда он бродит, тьму храбря.
Октябрь и Смерть — в законе пара,
Слиянно-тесная чета…
В полях — туман, как саван пара,
В душе — обмершая мечта.
Скелетом черным перелесец
Пускай пугает: страх сожну.
Люблю октябрь, предснежный месяц,
И Смерть, развратную жену!..
Вам леса, вам одним тайну свою я обявлю,
Стражду день, стражду ночь, стражду, внимайте я люблю,
Что ни зрю, все уже больше днесь меня не веселит,
Как ни тщусь весел быть, дух сопротивляясь мне, грустит.
Грусти вздохи влекут,
Часто слезы текут,
Воли отлучен,
И в плену забвен,
Без надежды слезы лью,
Эхо, ты скорбь сложи,
И любезной скажи,
Как в тоске моей,
Я грущу об ней,
Дай ей знать тоску мою.
Варварска мука та, естьли любя, любовь таить,
И не сметь предприять лютые страсти обявить.
Кто в таких горестях смеет их любезно расказать,
Тот хотя в жалобах может облегченье сыскать.
Что ж ах, зляе сего!
Я лишен и того,
Лишь глаза мочу,
Стражду и молчу,
И не знаю, что я стал,
О беда, зла беда,
Кто страдал так когда,
Как страдаю я,
Злость твою тая,
Чей кого так взор терзал?
Ты пришел ко мне проститься. Обнял.
Заглянул в глаза, сказал: «Пора!»
В наше время в возрасте подобном
Ехали кадеты в юнкера.
Но не в Константиновское, милый,
Едешь ты. Великий океан
Тысячами простирает мили
До лесов Канады, до полян
В тех лесах, до города большого,
Где — окончен университет! —
Потеряем мальчика родного
В иностранце двадцати трех лет.
Кто осудит? Вологдам и Бийскам
Верность сердца стоит ли хранить?..
Даже думать станешь по-английски,
По-чужому плакать и любить.
Мы — не то! Куда б не выгружала
Буря волчью костромскую рать —
Все же нас и Дурову, пожалуй,
В англичан не выдрессировать.
Пять рукопожатий за неделю,
Разлетится столько юных стай!..
…Мы — умрем, а молодняк поделят
Франция, Америка, Китай.
Не говори, мой друг:"Она меня забудет,
Изменчив времени всемощного полет;
Измученной души напрасный жар пройдет,
И образ роковой преследовать не будет
Очей задумчивых; свободней и смелей
Вздохнет младая грудь; замедленных речей
Польется снова ток блистательный и сладкой;
Ланиты расцветут — и в зеркало украдкой
Невольно станет взор с вопросом забегать, -
Опять весна в груди — и счастие опять".
Мой милый, не лелей прекрасного обмана:
В душе мечтательной смертельна эта рана.
Видал ли ты в лесах под тению дубов
С винтовками в руках засевших шалунов,
Когда с холмов крутых, окрестность оглашая,
Несется горячо согласных гончих стая
И, праздным юношам дриад жестоких дань,
Уже из-за кустов выскакивает лань?
Вот-вот и выстрелы — и в переливах дыма
Еще быстрее лань, как будто невредима,
Проклятьем вопреки и хохоту стрелков,
Уносится во мглу безбрежную лесов, -
Но ловчий опытный уж на позыв победный
К сомкнувшимся губам рожок подносит медный.
Ослу доверили однажды пост завидный.
Лесным дельцам сказать не в похвалу,
Какой-то важный зверь, где надо, очевидно,
По дружбе оказал протекцию Ослу…
Осел на должности что было сил старался:
Одним указывал, других учить пытался;
Но как бы он себя с достоинством ни вел, -
Каким он был, таким он и остался:
Ушами поведет — все видят, что Осел!..
По лесу поползли невыгодные слухи.
В порядке критики пришлось при всех признать:
«Не оправдал надежд товарищ Лопоухий!
Не справился. С поста придется снять».
И вот на пост Вола, ушедшего в отставку,
Зачислили Осла. Опять на ту же ставку!..
И снова слухи по лесу ползут:
«Он, говорят, проштрафился и тут!»
Одни смеются, а другие плачут:
«Что, если к нам теперь его назначат?!»Вопрос с ослами ясен, но не прост;
Ты можешь снять с Осла, коль это нужно, шкуру
И накрутить ему за все ошибки хвост,
Но если уж Осел попал в номенклатуру,
Вынь да подай ему руководящий пост!>
В пути на горную вершину,
В пути почти на небеса
Вертятся вслед автомашине
И в облака плывут леса.И через горные пороги,
Вводя нас молча в дом земной,
Ландшафты грозные дорога
Передвигает предо мной.Хребты сгибающая тяжесть
На горы брошенных небес,
Где тучи пепельные вяжут
И опоясывают лес.Скелеты чудищ допотопных,
Шестисотлетних тополей,
Стоят толпой скалоподобной,
Костей обветренных белей.Во мгле белеющие складки
Гофрированной коры
Годятся нам для плащ-палатки
На случай грозовой поры.Все вдруг закроется пожаром,
Огня дрожащего стеной,
Или густым болотным паром,
Или тумана пеленой.И наконец, на повороте
Такая хлынет синева,
Обнимет нас такое что-то,
Чему не найдены слова.Что называем снизу небом,
Кому в лицо сейчас глядим,
Глядим восторженно и слепо,
И скалы стелются под ним.А горный кряж, что под ногами,
Могильной кажется плитой.
Он — вправду склеп. В нем каждый камень
Унижен неба высотой.