Вечерний ветер легко провеял—в отдалении.
В лесу был лепет, в лесу был шопот, все листья в пении.
Вечерний ветер качнул ветвями серебристыми.
И было видно, как кто-то дышет кустами мглистыми.
И было видно, и было слышно—упоительно,
Как сумрак шепчет, как Ночь подходит, идя медлительно.
Снежная равнина без предела.
По краям все лес и лес и лес.
Почему так стынет это тело?
Отчего напрасно ждешь чудес?
Черные и серые деревни.
Зябкое, голодное лицо.
Отчего тот голод, страшный, древний?
Кто сковал железное кольцо?
Белая равнина без предела.
Льнет метель, снежинками шурша.
Отчего так сердце онемело?
Как же в плен попала ты, душа?
Лес видит, поле слышит,
В пути пройденном — след,
Словами ветер дышит,
Успокоенья нет.
В лесу сошлися двое,
И взор глядел во взор,
А Небо голубое
Глядело в тайный спор.
И лес глядел ветвями,
Стволами, и листвой,
И слушал, а полями
Шел ветер круговой.
В лесу был пир цветенья,
Вся алость красоты,
И стали чрез мгновенье
Еще алей цветы.
И лес шуршал ветвями,
И говорил листвой,
И видел, а полями
Шел ветер круговой.
В лесу сошлися двое,
А вышел только я,
Свершилось роковое,
Кровавится струя.
Лес видел, в поле пенье,
Не смыть водой всех рек,
Свершивший убиенье
Есть проклятый вовек.
Фея пошла направо,
Направо в своем лесу.
Говорит: «В цветочках есть слава.
Кому я ее понесу?»
Фея пошла налево,
Налево, меж гор немых.
Говорит: «Я печальная дева»,
«Кому я спою свой стих?»
Фея легла на травку,
Глядит на сестер-берез.
Слушает птичку-славку,
Роняет дождинки слез.
Вся как синий цветочек,
В голубом сияет огне.
Говорит: «Вот упал листочек.
Только-то? Только-то мне?»
Глаза твои синие — как зимний, далекий лес,
Под Солнцем сияющим с высоких и синих Небес.
Глаза твои синие — как сумрак летящих бурь,
В них грозы грядущие, в них спящего сердца лазурь.
Глаза твои синие — как тайна алтарных завес,
Глаза твои синие — как зимний далекий лес.
Могучий лес, то стройный, то косматый,
К единству свел все разности дерев.
Здесь некий Демон Древа сеял сев,
И камни разбросал своей лопатой.
Он ворожит над чащей вороватой,
В оврагах выявляет темный зев.
Взрывает гул и, сразу присмирев,
С земли повеет сладостною мятой.
Кукушкой о любви прокуковав,
Костры рассыпал красной земляники.
Зайчат молиться учит в малом крике.
Дал белке быстрый, птицам певчий нрав.
Велел грибам быть в радованьи рдяном.
Да будет всяк — в лесу — Великим Паном.
Есть и светлые леса,
В них пойдем, моя краса,
В них мы будем по весне
Проходить как бы во сне.
И прижмемся при Луне,
Я к тебе, а ты ко мне.
Мы увидим там с тобой
Колокольчик голубой,
Колокольцев этих звон
Словно сон со всех сторон.
Лес наш — светлый, это — он,
Если звон со всех сторон.
Колокольчики поют,
Вот давай присядем тут,
В звонах столько серебра,
Как любви во мне, сестра.
Говор в звоне серебра: —
Уж весна пришла. Пора.
По над прудом — прудом сад, вешний сад.
Белым кругом схвачен взгляд, все скользят.
По за лесом темный лес, шепчет лес.
Здесь воскресла песнь чудесна. Он воскрес.
Под Луной — Луною луг, свежий луг.
Все — со мною, все — за мной, в быстрый круг.
По над прудом — прудом темь, там темно,
Да по водам хороводы тешат дно.
Так уж гибки эти рыбки, все плывут.
Здесь проблещут, там сияют, тут зовут.
По над садом — садом Ночь, ширь Небес.
Мир зовет к святым забавам. Он воскрес.
Лесная чаща. В изумруд,
Еще недавно, там и тут,
Рубины изливались, рдея.
Теперь, парча листвы, сполна,
Как дымно-желтая стена,
Броня дерев шуршит, редея.
Цвет постаревший, — не седой,
А серо-пепельный, подседный, —
Скользит по этой сказке медной,
И, вспыхнув, гаснет чередой.
Так в час вечерний, козодой,
В лазури неба, перед нами,
Мелькнет неверными крылами,
Свершая быстро путь витой,
И вдруг исчезнет над водой,
Где, взор души слияв с мечтами,
Последний медлит луч златой.
Если весною в лугах и в лесу
Много цветов голубых,
Пышная будет гречиха.
Эту примету тебе я несу,
Эту примету влагаю в свой стих,
Спой колдованья напевов моих,
Спой их молитвенно-тихо.
Синим глазком посмотри на лужок,
Синий там выглянет новый цветок.
В вешнем лесу будь самою собой,
В грезе застынь голубой,
Много там вспыхнет цветов голубых,
Где-то медвяно засветит гречиха,
С нежностью лунных расцветов своих,
Мы же, душою, вдыхать будем их,
Тихо так, тихо так, тихо.
В растении смарагдовая кровь,
Особенным послушная законам.
Зеленый лес шумит по горным склонам,
Зеленая встает на поле новь.
Но, если час пришел, не прекословь,
И жги рубин за празднеством зеленым.
Сквозя, мелькнуло золото по кленам,
И алый луч затеплила любовь.
Гранатом стал смарагд, перегорая.
В лесу костер цветов и черт излом.
Ковер огней от края и до края.
Не древо ль стало вещим нам узлом?
Любя, наш дух в чертог верховной славы
Вступает — надевая плащ кровавый.
Она заснула под слова напева.
В нем слово «Мой», волнение струя,
Втекало в слово нежное «Твоя».
И в жутко-сладком сне застыла дева.
Ей снилось. Нежно у нее из чрева
Росла травинка. Брызгал плеск ручья.
Красивая нестрашная змея
Ласкалась к ней. И стебель вырос в древо.
Ушли густые ветви в небеса.
В них золотились яблоки и птицы.
Качались громы, молнии, зарницы.
И вырос лес. И выросли леса.
И кто-то перстень с блеском огневицы
Надел на палец избранной царицы.
— О, сестра моя дарованная,
Лучшей мыслью облюбованная,
Солнце, Море, все мое,
Что ты видишь? — Лезвие.
— О, сестра моя, пленительница,
Звездных мыслей обольстительница,
Что грозит нам лезвием?
— Лес. — Но мы в Саду вдвоем.
— Лес грозится нам разбойниками,
Смертелюбами, покойниками.
— Для чего ж идти нам в Лес,
Если столько здесь чудес?
— Если я Судьбой дарованная,
Звездной мыслью облюбованная,
Я хочу их просветить,
В яму к свету бросить нить.
— О, над душами гадательница,
Золотая сострадательница,
Если ты горишь в Саду,
Видит Лес — из тьмы — звезду.
И свободны волей яменники,
Захотят, прибудут пламенники,
Не хотят, продолжат путь,
Ты же, звездность, в звездах будь.
Покой вещанный. Лес высокоствольный.
Расцвет кустов, горящий кое-где.
Синь-цветик малый в голубой воде.
Камыш и шпажник, свечи грезы вольной.
Обет молчанья, светлый и безбольный.
В немых ночах полет звезды к звезде.
Недвижность трав, в размерной череде.
Весь мир — ковчег с дарами напрестольный.
И вот, слагая истово персты,
И взор стремя в прозрачные затоны,
Как новый лист, вступивший в лес зеленый, —
Отшельник, там на дне, узнал черты,
В гореньи свеч, родные, вечность взгляда,
Под звон церквей потопленного града.
Когда я прихожу в глубокий темный лес,
И долго слушаю молчанье веток спящих, —
В душе расходится густая мгла завес,
И чую тайну чар, что вечно дышит в чащах.
Вот только что я был всем сердцем возмущен,
Обидел ли своих, иль был обижен ими, —
Вся жизнь откинулась в один зеркальный сон,
И все тяжелое в далеком скрылось дыме.
Встает дыхание согревшихся болот,
Чуть прошуршал камыш свирельной сказкой детства, —
И слышу я в веках созвездий мерный ход,
И папороть сулит заветное наследство.
Я руку протянул, касаюсь до сосны,
Не колет зелень игл, и нет в тех иглах жала, —
От сердца до небес один напев струны,
Иди в глубокий лес, коль сердце задрожало.
Как из Леса в Сад
Через тьму идешь,
Там следы горят.
Где дорога в Сад?
В чаще — острый взгляд,
Словно светлый нож.
Много там следов,
Где века прошли,
Много там цветов,
Много там плодов,
Пир всегда готов.
Где он, Сад? Вдали!
Выявляет Лес
Много див своих.
Меж густых завес
Не видать Небес,
Но и здесь воскрес
Тоже звучный стих.
Вековечный круг,
Он и здесь воскрес.
Север есть и Юг,
И Восток и друг,
И зеленый луг
Для живых телес.
Возлежи, пируй,
Всех цветов не счесть,
Ты цветок, ликуй,
Нежен лепет струй,
О, целуй, целуй,
Если губы есть!
А когда к устам
Красный льнет закат,
По златым следам,
Мы к иным цветам,
Мы к плодам-звездам
Удалимся в Сад.
Сонет
Близ пышной Мексики, в пределах Аризоны,
Меж рудников нашли окаменелый лес,
В потухшем кратере, где скаты и уклоны
Безмолвно говорят о днях былых чудес.
Пред взором пристальным ниспала мгла завес,
И вот горит агат, сафиры, халцедоны, —
В тропических лучах цветущей Аризоны
Сквозь тьму времен восстал давно отживший лес.
Он был засыпан здесь могучим слоем пыли,
Стихийной вспышкою отторгнут от земли,
С ее Созвездьями, горящими вдали.
Но канули века, и кратеры остыли,
Скитальцы бледные владыками пришли, —
И новым сном зажглись обломки давней были.
Я был в лесу. Деревья не дрожали.
Они застыли в ясной тишине.
Как будто в мире не было печали.
Как будто пытку не судили мне.
Кто присудил? Не так же ль я безгласен,
Как этот мир ветвей, вершин, стволов?
Не так же ль мир мечты воздушно ясен,
Моей мечты и тиховейных снов?
Но вот, когда деревья, тесным кругом,
Друг другу дышат, и сплетясь растут,
Я должен быть врагом иль скудным другом,
Душой быть там, когда прикован тут.
Раздельность дней. Безбрежность разлученья.
Прощай. Прощай. Чуть встретился, прощай.
Идти путем глубокого мученья,
И лишь на миг входить, чрез зиму, в май.
Я падаю. Встаю. Иду. Теряюсь.
Молю тебя: ты, кто-нибудь, услышь.
Схожу с ума. В бездонном изменяюсь.
Но лес молчит. Молчит. Какая тишь!
Божий кузнец,
Дороги и реки кует,
Зиме изо льда он готовит ларец,
Алмазы вбивает в холодный венец,
Рассыпавши снег, разукрасивши лед,
Звонко кует,
Белая кузница — мир,
Весь оковал,
В иней не раз и не два одевал
Поле и лес,
Кличет метели на пир,
Смотрит на яркие звезды Небес,
Словно и им он дороги мостит,
Звезды по снегу, и звезды вон там,
Думает, думает, вдруг засвистит,
Мчится, летит, по лесам, по кустам,
Снова — ковать, и гвоздит, и гвоздит,
Гроб, что ли, нам?
Саваном белым в ночах шелестит,
Искрится белая смерть по снегам.
Мы плотнички,
Мы работнички,
Все работаем мы тут,
Над Судьбою судим суд,
Мы ведь Божии,
Не прохожии.
Мы плотнички,
Мы работнички,
Мы не ходим в мире зря,
За работу — чуть заря,
До вечерних рос
Тешем белый тес.
Мы плотнички,
Мы работнички,
Нам топор проворный люб,
Мы здесь строим белый сруб,
Топором стучим,
Да в свой дух глядим.
Мы глядим на Лес,
В Море день воскрес,
Послужили нам леса,
Вот натянем паруса
На корабль мы свой,
На корабль живой.
Коли плыть, так плыть,
Новый мир открыть,
Мы постукиваем тут,
Стружки словно цвет цветут,
Мы плотнички,
Мы работнички.
Летом, в месяце Июле,
В дни, когда пьянеет Солнце,
Много странных есть вещей
В хмеле солнечных лучей.
Стонет лес в громовом гуле,
Молний блеск—огонь червонца.
Все кругом меняет вид,
Самый воздух ум пьянит.
Воздух видно. Дымка. Парит.
Воздух словно весь расплавлен.
В чащу леса поскорей,
Вглубь, с желанною твоей.
В мозге нежный звон ударит,
Сердце тут, а ум оставлен.
Тело к телу тесно льнет.
Праздник тела. Счастье. Вот.
Ночь приходит. Всем известно,
Ночь Иванова колдует.
Звездный папоротник рви.
Миг поет в твоей крови.
Пляшет пламя повсеместно.
Мглу огонь светло целует.
Где костры сильней горят,
Ройся глубже, вспыхнет клад.
Летом, в месяце июле,
В дни, когда пьянеет Солнце,
Много странных есть вещей
В хмеле солнечных лучей.
Стонет лес в громовом гуле,
Молний блеск — огонь червонца.
Все кругом меняет вид,
Самый воздух ум пьянит.
Воздух видно. Дымка. Парит.
Воздух словно весь расплавлен.
В чащу леса поскорей,
Вглубь, с желанною твоей.
В мозге нежный звон ударит,
Сердце тут, а ум оставлен.
Тело к телу тесно льнет.
Праздник тела. Счастье. Вот.
Ночь приходит. Всем известно,
Ночь Иванова колдует.
Звездный папоротник рви.
Миг поет в твоей крови.
Пляшет пламя повсеместно.
Мглу огонь светло целует.
Где костры сильней горят,
Ройся глубже, вспыхнет клад.
На Сретенье встречаются
Две женщины в лесу.
И Солнце расцвечается,
Увидя в двух красу.
Две женщины те смелые —
По-разному во всем.
Одна — как птицы белые,
Другая — цвет цветком.
Чуть две врагини встретятся, —
В лесу зачнется бой,
И глубь огнем отметится
В палатке голубой.
Одна врагиня — снежная,
Метели за нее.
Другая — сказка нежная,
Цветы хранят ее.
И слышны заклинания
Из-за горы — горы.
И долгие стенания
Кружатся до поры.
Идет метель, свирепится,
Другая с ней метель.
Да вдруг к ним цвет прилепится,
Да вдруг поет свирель.
Метели осыпаются,
Как вишенье, на льду,
Врагини вновь встречаются,
Подругами — в саду.
Я в дремучем лесу,
Где и днем полутьма,
Кузов полный несу,
В нем заснула Зима.
Как я шел ввечеру,
Проходил я холмом,
Там на самом юру
Вижу снежный я ком.
От Зимы ото всей
Он один не хотел
Под пригревом лучей
Свой исчерпать предел.
И смотрел он врагом,
И дышал как мороз.
Тут я взял этот ком,
В лес дремучий понес.
И из полной сумы, —
В разум смысла набрав, —
Я кусочки Зимы
Разбросал между трав.
И куда ни падет
Этот снежный комок, —
Тотчас нежно цветет
Белоснежный цветок.
Так я ландыш взрастил,
Так подснежник раскрыл, —
И из мертвых могил
Ангел встал шестикрыл.
Я сижу и я гляжу
На великую межу.
Справа — поле, слева — лес,
Много тут и там чудес.
Я гляжу. А за спиной
Шестикрылый Неземной.
Не один стоит, их два.
И растет, поет трава.
Тот, направо, светлый он,
Словно день воспламенен.
А другой еще светлей,
Как пожар среди ночей.
И один — хорош как тишь,
Как загрезивший камыш.
У другого же глаза —
Грозовая бирюза.
И один — светло поет.
Как напевность тихих вод.
А другой — молчит, молчит,
И как к битве закричит.
И один крылом взмахнет,
Шестикратностью блеснет,
И мгновенно для очей —
Годовых три сотни дней.
И другой крылом взмахнет,
Шестимолнийно сверкнет,
И внезапно для очей —
Триста огненных ночей.
Справа поле, слева лес,
Живо поле, лес воскрес.
Светел день, и ночь светла,
Богу вечному хвала.
Я охотник, я стрелок,
Я в пути, и путь далек.
Долго я в лесу плутал.
Полон мой ягташ. Устал.
Отдохни, мое ружье.
Птица там? Оставь ее.
Звери там? Не тронь их рой.
Пусть живут. Иди домой.
Ты болото миновал.
Выпей в честь трясин бокал.
И в трясинах есть краса,
Травы, жизни, голоса.
Не запутал ты души
В чаще, в стонущей глуши.
Там нашел — чего искал.
Выпей в честь глуши бокал.
Дев лесных заслыша зов,
Не свалился в скользкий ров.
Похвала бесовским рвам,
Зорок глаз мой, слава вам.
Я натешился вполне.
Путь далек, но видно мне.
Верен был курок ружья.
Лес, прощай. Есть дом — и я.
Послала меня, послала любезная свекровь
За зимнею весной, за летним снегом.
литовская песня.
Послал меня, отправил причудник-чародей,
Он задал мне задачу, чтоб мне погибнуть с ней
— Ступай, сказал волшебник, за зимнею весной,
Еще за летним снегом — не то беда со мной. —
Смущенная, пошла я, куда глаза глядят,
И, чу, запели птицы, и травы шелестят.
— Иди на берег Моря, иди в зеленый лес,
Они научат душу наукою чудес.
В лесу увидишь в вешнем зеленую сосну,
На летнем Море вещем вспененную волну.
Сломивши ветку хвои, ты зачерпни рукой
Пригоршню снежной пены, снежистости морской. —
Как птицы мне пропели, как молвили цветы,
Я сделала, вернулась. Ну, где, волшебник, ты?
Ты девушку встревожил, но побежден ты мной,
Я — здесь, я — с летним снегом и с зимнею весной.
Ѳимиам—Богам, курящийся,
Человеку же хвала.
О, мудрец, не зря мудрящийся,
Твой завет нам—как скала.
Быстро, с криками веселыми,
Побежим в сосновый лес,
В красный лес, богатый смолами,
Для святилищных завес.
Пред завесами цветистыми,
Что расписаны умом,
Встанет дым струями мглистыми,
Сладковейным вея сном.
Совершив обряды древние,
Песней чисел и светил
Душу сделаем напевнее,
Под бряцание кадил.
Мирозданием обрадован,
С пляской солнц вступая в лад,
Дух взнесется синим ладаном,
В Синь, святую восьмикрат.
В бездне вихрями овеянный,
И громами осиян,
Небом десять крат взлелеянный,
Будет дух и бел и рдян.
И в садах, где в сны пурпурные
Замыкается мечта,—
И в горах, где дни безбурные
Множит в числах высота,—
И в морях, где мгла, бурунами,
Похваляется, вскипев,—
Златопевческими струнами
Пропоем мы наш напев.
Ѳимиам—Богам, курящийся,
Боговидцу же—хвала.
Твой завет, доныне длящийся,
Есть душистая смола.
Люди добрые, вы большущие,
Сапоги у вас все с подошвами.
Ах, дожди, дожди, сверху льющие,
Чтоб ушли огни, стали прошлые!
Посудите же! Я Лесуночка.
Инструментик мой — балалаечка.
У меня своя в мыслях луночка,
Я в густом лесу многознаечка.
Знаю цвет любви и разрыв-траву,
Знаю смехами литься звонкими,
Землянику жду, костянику рву,
Убираю лес я опенками.
Сею гнездами я вам рыжики,
Крашу листья я желто-красные.
Ноют зяблики, плачут чижики,
Мне в глаза взглянув распрекрасные.
Но Зима грозит, снаряжается,
Словно волк идет к нам от Севера,
Так вот в разуме все мешается.
Где поля мои с духом клевера!
Из конца в конец лишь атавами
Ветер тешится вслед за косами.
И крикливыми вдаль оравами
Журавли летят долгоносые.
Утром — зимники, росы сильные,
И во все Мороз дунул стороны.
Где вы, цветики? Спят, умильные.
Только каркают сверху вороны!
Фимиам — Богам, курящийся,
Человеку же хвала.
О, мудрец, не зря мудрящийся,
Твой завет нам — как скала.
Быстро, с криками веселыми,
Побежим в сосновый лес,
В красный лес, богатый смолами,
Для святилищных завес.
Пред завесами цветистыми,
Что расписаны умом,
Встанет дым струями мглистыми,
Сладковейным вея сном.
Совершив обряды древние,
Песней чисел и светил
Душу сделаем напевнее,
Под бряцание кадил.
Мирозданием обрадован,
С пляской солнц вступая в лад,
Дух взнесется синим ладаном,
В Синь, святую восьмикрат.
В бездне вихрями овеянный,
И громами осиян,
Небом десять крат взлелеянный,
Будет дух и бел и рдян.
И в садах, где в сны пурпурные
Замыкается мечта, —
И в горах, где дни безбурные
Множит в числах высота, —
И в морях, где мгла, бурунами,
Похваляется, вскипев, —
Златопевческими струнами
Пропоем мы наш напев.
Фимиам — Богам, курящийся,
Боговидцу же — хвала.
Твой завет, доныне длящийся,
Есть душистая смола.
Я попал в страну Неволи. Еду ночью,—всюду лес,
Еду днем,—и сеть деревьев заслоняет глубь небес.
В ограниченном пространстве, межь вершинами и мной,
Лишь летучия светлянки служат солнцем и луной.
Промелькнут, блеснут, исчезнут,—и опять зеленый мрак,
И не знаешь, где дорога, где раскрывшийся овраг.
Промелькнут, сверкнут, погаснут,—и на миг в душе моей
Точно зов, но зов загробный, встанет память прошлых дней.
И тогда в узорах веток ясно вижу пред собой
Письмена немых проклятий, мне нашептанных Судьбой.
О безбрежность, неизбежность непонятнаго пути!
Если каждый шаг—ошибка, кто же мне велел идти?
Разве я своею волей в этом сказочном лесу?
Разве я не задыхаюсь, если в сердце грех несу?
Разве мне не страшно биться между спутанных ветвей?
Враг? Откликнись! Нет ответа, нет луча душе моей.
И своим же восклицаньем я испуган в горький миг,—
Если кто мне отзовется, это будет мой двойник.
А во тьме так страшно встретить очерк бледнаго лица.
Я попал в страну Неволи…
Нет конца.
Kat yacunah ma ya ma va.
майския письмена.
В Паленке, межь руин, где Майская царица
Велела изваять безсмертныя слова,
Я грезил в яркий зной, и мне приснилась птица
Тех дней, но и теперь она была жива.
Вся изумрудная, с хвостом нарядно-длинным,
Как грезы—крылышки, ее зовут Кветцаль.
Она живет как сон, в горах, в лесу пустынном,
Чуть взглянешь на нее—в душе поет печаль.
Красива птица та, в ней вешний цвет наряда,
В ней тонко-нежно все, в ней сказочен весь вид.
Но как колодец—грусть ея немого взгляда,
И чуть ей скажешь что—сейчас же улетит.
Я грезил. Сколько лет, веков, тысячелетий,
Сказать бы я не мог—и для чего считать?
Мне мнилось, межь могил, резвясь, играют дети,
И изумруд Кветцаль не устает блистать.
Гигантской пеленой переходило Море
Из края в край Земли, волной росла трава.
Вдруг дрогнул изумруд, и на стенном узоре
Прочел я скрытыя в ваянии слова:—
„О, ты грядущих дней! Коль ум твой разумеет,
„Ты спросишь: Кто мы?—Кто? Спроси зарю, поля,
„Волну, раскаты бурь, и шум ветров, что веет,
„Леса! Спроси любовь! Кто мы? А! Мы—Земля!“
Kat yacunah ma ya ma va.
майские письмена
В Паленке, меж руин, где Майская царица
Велела изваять бессмертные слова,
Я грезил в яркий зной, и мне приснилась птица
Тех дней, но и теперь она была жива.
Вся изумрудная, с хвостом нарядно-длинным,
Как грезы — крылышки, ее зовут Кетцаль.
Она живет как сон, в горах, в лесу пустынном,
Чуть взглянешь на нее — в душе поет печаль.
Красива птица та, в ней вешний цвет наряда,
В ней тонко-нежно все, в ней сказочен весь вид.
Но как колодец — грусть ее немого взгляда,
И чуть ей скажешь что — сейчас же улетит.
Я грезил. Сколько лет, веков, тысячелетий,
Сказать бы я не мог — и для чего считать?
Мне мнилось, меж могил, резвясь, играют дети,
И изумруд Кетцаль не устает блистать.
Гигантской пеленой переходило Море
Из края в край Земли, волной росла трава.
Вдруг дрогнул изумруд, и на стенном узоре
Прочел я скрытые в ваянии слова: —
«О, ты грядущих дней! Коль ум твой разумеет,
Ты спросишь: Кто мы? — Кто? Спроси зарю, поля,
Волну, раскаты бурь, и шум ветров, что веет,
Леса! Спроси любовь! Кто мы? А! Мы — Земля!»
Как мне страшно было, сестры,
Я из сада в лес ушла.
Мотыльки там были пестры,
И калина там цвела.
И уж долго ль там была я,
И гналась за мотыльком,
Я не знаю, — только, злая,
Ведьма стала над путем.
Снизу ль вышла, сверху ль встала,
Или с боку подошла, —
Очи злые, светят ало,
А во рту — и ночь, и мгла.
Я гляжу, она все ближе,
И кривится, и растет,
Кости гложет, кости нижет,
Ожерелье мне плетет.
Рот раскроет и закроет,
Справа вечер подступил,
Рот раскроет, филин воет,
И полночный час пробил.
От веселья иль от злости
Все светлей глаза у ней,
Все страшней белеют кости,
Я — бежать, она — «Не смей».
Погрозилась, я застыла,
Я стою, и сплю — не сплю.
Целый лес — моя могила,
Как вернусь я к Кораблю?
Только вдруг вдали запели
По деревне петухи.
Где я? Что я, в самом деле?
Ах, напасти! Ах, грехи!
Чья-то дивная избушка,
Я пред дверкою стою,
И предобрая старушка
Нежит голову мою.
Говорит: «Вот так-то все мы
Через это все прошли, —
Да пред этим звезды немы,
А теперь поют вдали».
И воистину, сестрицы,
Звезды пели надо мной,
И лазоревы зарницы
Вились лентою цветной.
А из лесу-то пошла я,
Мне дала старушка бус,
И совсем она не злая,
Ничего я не боюсь.
А как вышла я к долине,
Вижу чудо — меж ветвей,
Не цветы уж на калине,
Много ягодных огней.
Словно алые кружочки
Словно цвет родил звезду.
И сижу я здесь в садочке,
А опять я в лес пойду.
Я кикимора похвальный,
Не шатун, шишига злой.
Пробегу я, ночью, спальной,
Прошмыгну к стене стрелой,
И сижу в углу печальный, —
Что ж мне дали лик такой?
Ведь шишига — соглядатай,
Он нечистый, сатана,
Он в пыли дорог оратай,
Вспашет прахи, грусть одна,
Скажет бесу: «Бес, сосватай», —
Скок бесовская жена.
Свадьбу чертову играет,
Подожжет чужой овин,
Задирает, навирает,
Точно важный господин,
Подойди к нему, облает,
Я же смирный, да один.
Вот тут угол, вот тут печка,
Я сижу, и я пряду.
С малым ликом человечка,
Не таю во лбу звезду.
Полюбил кого, — осечка,
И страдаю я, и жду.
Захотел я раз пройтиться,
Вышел ночью, прямо в лес.
И пришлось же насладиться,
Не забуду тех чудес.
Уж теперь, когда не спится,
Прямо — к курам, под навес.
Только в лес я, — ухнул филин,
Рухнул камень, бухнул вниз.
На болоте дьявол силен,
Все чертяки собрались.
Я дрожу, учтив, умилен, —
Что уж тут! Зашел, — держись!
Круглоглазый бес на кручу
Сел и хлопает хвостом.
Прошипел: «А вот-те взбучу!»
По воде пошел содом.
Рад, навозную я кучу
Увидал: в нее — как в дом.
Поднялось в болоте вдвое,
Всех чертей спустила глыбь.
С ними бухало ночное,
Остроглазый ворог, выпь,
Водный бык, шипенье злое, —
И пошла в деревьях зыбь.
Буря, сбившись, бушевала,
В уши с хохотом свистя.
Воет, ноет, все ей мало,
Вдруг провизгнет, как дитя,
Крикнет кошкой: «Дайте сала!»
Дунет в хворост, шелестя.
А совсем тут рядом с кучей,
Где я спрятался, как в дом,
Малый чертик, червь ползучий,
Мне подмигивал глазком
И, хлеща крапивой жгучей,
Тренькал тонким голоском.
Если выпь, — бугай, — вопила
И гудела, словно медь,
Выпь и буря, это — сила,
Впору им взломать и клеть,
А чтоб малое страшило
Сечь меня, — не мог стерпеть!
Я схватил чертенка-злюку,
Он в ладонь мне зуб вонзил.
Буду помнить я науку,
Прочь с прогулки, что есть сил.
И сосу за печкой руку,
Грустный, сам себе немил.
От сидячей этой жизни
Стал я толст, и стал я бел.
Я непризнанный в отчизне,
Оттого что я несмел.
Саван я пряду на тризне,
Я запечный холстодел.