Свежий ветер над волчцами,
И ведовский час.
Под холмами, взятый мглами,
Лунный облик над волнами,
Словно страшный желтый глаз.
Гладью облачной лагуны
Лунный шар скользит.
Звонче, громче в сердце струны,
Гряньте, грозные буруны,
Царствуй, гневный драконит.
Отчаянье истерзанной души,
В свидетели тебя я призываю,
Что я не спал в изнеженной тиши,
Что я не шел к заманчивому Раю.
Я светлого покоя не хотел,
Боясь забыть о тех, на ком проклятье,
Меня манил мучительный удел,
Меня влекли отверженные братья.
От атома — до человека,
От человека — до богов,
И в долгий век Мельхиседека
От звона мигов и часов.
От неподвижности — в самумы
Взметенно-зоркой быстроты,
От тиши — в грохоты и шумы,
В разломы цельной красоты.
Влага прохладною стала.
Вечером — где он, рубин?
Зори — в мерцаньях опала,
Облачки — полчища льдин.
Осень серпом однозубым
Сжала вплотную поля.
Воздух стал жестким и грубым,
Сохлой листвой шевеля.
О, Сафо, знаешь только ты
Необяснимость откровенья
Непобежденной красоты
В лучах бессмертного мгновенья!
О, Сафо, знаешь только ты, —
Чье имя — сладость аромата, —
Неизреченные мечты,
Для нас блеснувшие когда-то!
— Что было у вас за пирами?
— Цветочныя чаши, любовь.
— Что выше?—Все звезды над нами.
— Что в чашах?—Поющая кровь.
— Своя иль чужая?—Смешались.
— А песни?—Всегда об одном.
— В какой же стране вы остались?
— Осанну, Осанну поем.
— Что было у вас за пирами?
— Цветочные чаши, любовь.
— Что выше? — Все звезды над нами.
— Что в чашах? — Поющая кровь.
— Своя иль чужая? — Смешались.
— А песни? — Всегда об одном.
— В какой же стране вы остались?
— Осанну, Осанну поем.
Ориона, Ориона, Ориона три звезды
Я зову тройным зазывом над стремнинами воды.
Яркий пояс вышний Витязь, чуя с мраком бой, надел,
С троекратным упованьем расширяю свой предел.
Правя к Югу, веря Югу, бледный Север я люблю,
Но, лелея в сердце призрак, волю дал я кораблю.
Ориону, Ориону, Ориону, в битве с тьмой,
Отдаю первоначальность, первый гимн весенний мой.
Опрокинулись реки, озера, затоны хрустальные,
В просветленность Небес, где несчетности Млечных путей.
Светят в ночи веселые, в мертвые ночи, в печальные,
Разновольность людей обращают в слиянность ночей.
И горят, и горят. Были вихрями, стали кадилами.
Стали бездной свечей в кругозданности храмов ночных.
Морем белых цветов. Стали стаями птиц, белокрылыми.
И, срываясь, поют, что внизу загорятся как стих.
Легкий слой чуть выпавшаго снега,
Серп Луны в лазури бледно-синей,
Сеть ветвей, узорная их нега,
Кружевом на всем—воздушный иней.
Духов серебристых замок стройный,
Сонмы фей в сплетеньях менуэта,
Танец блесток, матово-спокойный,
Бал снежинок, вымышленность света.
Легкий слой чуть выпавшего снега,
Серп Луны в лазури бледно-синей,
Сеть ветвей, узорная их нега.
Кружевом на всем — воздушный иней.
Духов серебристых замок стройный,
Сонмы фей в сплетеньях менуэта,
Танец блесток, матово-спокойный,
Бал снежинок, вымышленность света.
О, паденье росы, при рождении дня,
Ветром навеянное!
Дар дивящихся трав, добровольная дань,
Ночью надуманная!
О, паденье дождя, на продольность долин,
Облаком свеянное!
О, рождение слез, в день единый из дней,
Веденье свидевшихся!
Хотя он похож на Огонь, он незрим.
Он был, когда не было жалобы: — «Было».
Века перед ним — как молитвенный дым.
А Солнце и Звезды и Месяц — кадила.
Он смотрит в сердца замолчавших людей,
Где страшные вдруг восстают вереницы.
В зрачках он у тигров, в улыбках детей,
И в малом он горле распевшейся птицы.
Она была из сказок света,
Из сказок сумрака в лучах.
И как зима вступает в лето,
Вступила в вальс, кружилась в снах.
Вся в кружевах, как лебедь черный,
С его узорностью крыла.
А в тот же час, за мир надгорный,
Звезда Вечерняя зашла.
Она была из Вальтер-Скота,
Она была и в этих днях.
И в зыби мерного гавота
Плыла как лебедь на волнах.
Вся в кружевах, как лебедь черный,
С его узорностью крыла.
А в тот же час, в выси надгорной,
Звезда Вечерняя плыла.
О, Мироздатель,
Жизнеподатель,
Солнце, тебя я пою!
Ты в полногласной
Сказке прекрасной
Сделало страстной
Душу мою!
Жизни податель,
Бог и Создатель,
О, миг пленительный, когда всемирно дышит,
Невозмутимая лесная тишина,
И мы с тобой вдвоем, и сердце, дрогнув, слышит,
Как льет тебе и мне свой нежный свет Луна.
Успокоительно белея над холмами,
Рождает свежестью росу для трав лесных,
Глядит, бесстрастная, и ворожит над нами,
Внушая мысли нам, певучие как стих.
Ты мне являешься Царевною жемчужин,
Вся осиянная начальною Луной,
Чей серп утонченный, взрастая, всеокружен.
О, Златоокая, зачем ты не со мной?
Опалы нежные я сердцем собираю,
Из тайных раковин зову я жемчуга,
И глянь на Море ты… Туда… В окрайность… С краю
Я влаги зачерпнул, и дождь к тебе бросаю.
Те брызги для тебя. Ты все мне дорога.
Но, множа говор волн, с лазурью Моря дружен,
Новое Солнце, Новое Утро, Новый Месяц, и Новый Год,
Пламя из тучи, утро из ночи, серп серебристый, целующий рот.
Новое Солнце сегодняшней жизни, Новое Утро текущего дня,
Краешек мига — до краешка мига, Солнцу возженье земного огня.
Новое Солнце отметится светом Нового Года и Новой Луны.
Богу стелите безгрешные волны белой сотканной льняной пелены.
Новое Солнце, и Сириус с Солнцем утренней в небе восходит звездой,
Слезы Изиды, что пали алмазом, Нил отмечает растущей чертой.
Новое Солнце из кладезя Неба ринуло долу шумящий разлив,
В улье небесном гудящие пчелы нам возвещают шуршание нив.
Ожиданьем утомленный, одинокий, оскорбленный,
Над пустыней полусонной умирающих морей,
Непохож на человека, я блуждаю век от века,
Век от века вижу волны, вижу брызги янтарей.
Ускользающая пена… Поминутная измена…
Жажда вырваться из плена, вновь изведать гнет оков.
И в туманности далекой, оскорбленный, одинокий,
Ищет гений светлоокий неизвестных берегов.
Тебе дрожащее сковал я ожерелье,
Все говорящее отливами камней,
В нем изумрудами качается веселье,
И грезит гудами рубинный хор огней.
В нем ароматами мечтают халцедоны,
Сквозя с гранатами в лазоревой тени,
И сон, опалами слагая луннозвоны,
Поет усталыми мерцаньями: Усни.
Дымно-огненный туман
Был основой Миру дан.
Из туманного Огня
Жизнь возникла для меня.
Солнце в атом заключив,
Я упал на горный срыв,
Вырос, крылья распростер,
И зажег над тьмой костер.
— Кто ты? — Кормщик корабля.
— Где корабль твой? — Вся Земля.
— Верный руль твой? — В сердце, здесь.
— Сине Море? — Разум весь.
— Весь? Добро и рядом Зло?
— Сильно каждое весло.
— Пристань? — Сон. — Маяк? — Мечта.
— Достиженье? — Полнота.
— Полноводье, а затем?
— Ширь пустынь — услада всем.
Море как озеро, безглагольно-лагунное,
Пальмы как стражи стоят.
Что-то отшедшее, что-то звездное-лунное,
Дни однолики подряд.
Временем облако задымится опалами,
Там, на Небесном Пути.
В Вечность заброшены, мы пребудем усталыми,
Некуда больше идти.
Будьте тверды в буре дикой, корабельщики мои,
Он придет, кто нам обещан в быстротечном бытии.
Он поставит мачты крепки, паруса несокрушимы,
Он направит руль глядящий, он пронзит пожаром дымы.
Вспыхнет с нами он огнями, как комета в бурной мгле,
Он уж с нами, между нами, на плывущем корабле.
Бросит якорь в добром месте, как дойдем к заветным далям.
Корабельщики, он с нами. Мы причалим. Мы причалим.
Качаются, качаются
Колосья пожелтелые.
Встречаются, венчаются
В мечты минутно смелые.
Целуются, целуются
Воздушностью касания.
В мгновении милуются
Предсмертные лобзания.
Колос полный, колос спелый, золотой,
Ты, возросший из единого зерна,
Ты, узорный, ты, резной, и ты, литой,
Ты, дремотный, колос к колосу — волна.
Зерна в числах, звезды в небе, нити сна,
Пряжа грезы, всходы радуг, Млечный Путь,
Как красива перекатная волна.
Веруй в даль. Беги вперед. Себя забудь.
Когда ты будешь засыпать,
К тебе я мыслями прибуду,
Как призрак сяду на кровать,
И буду ласково шептать: —
Люби меня! Доверься Чуду! —
И ты потянешься слегка.
И будет греза глубока,
Огонь блеснет по изумруду,
Разятый многозвездный мир,
Осеребрив, пронзит сапфир.
Когда же он, тот безимянный кто-то,
Кто в наши незапамятные дни
Лес победил и выкорчевал пни,—
Кому земля отрада и забота,
Кто был кормильцем темным искони,—
Когда же он, кто ведал гнет без счета,
И сам, другим кормилец, голодал,—
Когда же он узнает дни иные?
Я жду. Молюсь. И пусть я слаб и мал,
Моя молитва в выси неземныя
Когда же он, тот безымянный кто-то,
Кто в наши незапамятные дни
Лес победил и выкорчевал пни, —
Кому земля отрада и забота,
Кто был кормильцем темным искони, —
Когда же он, кто ведал гнет без счета,
И сам, другим кормилец, голодал, —
Когда же он узнает дни иные?
Я жду. Молюсь. И пусть я слаб и мал,
Моя молитва в выси неземные
Луна взошла за Океаном
И светом нежит нас медвяным.
Корабль дрожит над мглой валов,
Ковчег вечерний, улей снов.
По вскипам зыбкого агата
Скользит мерцающее злато.
И я лечу, мечтой ночной,
Пчела-виденье, в Край родной.
Я даю себе клятву священную
Любить самого себя.
Возвращаюсь в святыню свою незабвенную
Хранить свой лик, не дробя.
Много раз я себя отдавал на растерзание,
Я себя предавал для других.
Встанет об этом когда-нибудь седое сказание.
Но плющ на седой стене струится как юный стих.
Солнце встало, с ним — лучи,
Держит Бог в руках ключи,
Бог ключи роняет вниз,
Только Солнцу помолись.
Не по книгам доходить,
Чтоб цветную выткать нить,
Ты на радугу смотри,
На жемчужности зари.
Ты — в живом заостренье ладья,
Ты — развязанный пояс из снега,
Ты — чертог золотого ковчега,
Ты — в волнах Океана змея.
Ты — изломанный с края шатер,
Ты — кусок опрокинутой кровли,
Ты — намек на минувшие ловли,
Ты — пробег через полный простор.
Ты—в живом заостреньи ладья,
Ты—развязанный пояс из снега,
Ты—чертог золотого ковчега,
Ты—в волнах Океана змея.
Ты—изломанный с края шатер,
Ты—кусок опрокинутой кровли,
Ты—намек на минувшия ловли,
Ты—пробег через полный простор.