Песни бесовские, песни приязные,
Мысли мирские, плесканья, плясания,
Были вы прокляты, звезды алмазные,
Подслеповатость гнала вас в изгнание!
Гнали вас, пляски Весны хороводные,
Вот и загнали в леса изумрудные,
Любо скликаться вам, птицы свободные,
Сколь вы прелестные, сколь многочудные!
В безконечности стремленья безконечность достиженья,
Тот, кто любит утро Мая, должен вечно ждать Весны.
В каждом миге быстролетном светоносность есть внушенья,
Из песчинок создаются золотые сны.
Миг за мигом в Небе вьются звездовидныя снежинки,
С ветром падают на Землю, и лежат как белый слой.
Но снежинки сон лелеют, то—цветочныя пушинки,
Нежный свежий одуванчик с влажною Весной.
Я боялся людей, презирал, ненавидел их,
Через это прошел я, и рубеж навсегда перешел,
Как могу их винить, если Рок мировой всех обидел их?
Я один, но безгневно, над темными шествиями зол.
Здравствуй, еще и еще, Одиночество,
Я зажег тебе тихую вечернюю свечу,
И немые, как лампада, тайные пророчества
На теле нашем, на нашем теле
Одежды разны — одна черна,
Потом серее, потом зардели —
Красней, бледнее, как снег бледна.
Не будем медлить в одежде черной,
И сбросим серый слепой покров,
И с красной лентой, с одной узорной,
Мы явим свежесть и свет снегов.
Клокочет огненное море,
Горят зловещие румянцы,
На Солнце рушатся в просторе
Вскипанья чувств, протуберанцы.
Что в Солнце в этот миг боролось?
Узнать ли нам, теням пожара!
Но в нем горел гигантский колос,
Свершилась жатвенная чара.
Расцвела в лесу огнебагрянка,
Целый день сверкает как светлянка,
К ночи затемняется светляк,
И в ночи он пьет, листами, мрак.
Но едва за гранью кругозора,
Горные засветятся озера,
Отдаленность восприявши чар,
Вновь живет, горит цветок-пожар.
О, волны морския, родная стихия моя,
Всегда вы свободно бежите в иные края,
Всегда одиноки в холодном движеньи своем,
А мы безутешно тоскуем—одни и вдвоем.
Зачем не могу я дышать и бежать, как волна,
Я в мире один, и душа у меня холодна,
Я также спешу все в иные, в иные края,—
О, волны морския, родная стихия моя!
Если Море, замирая, вновь лишается покоя,
Если Море, камни строя и оттачивая их,
Бесконечностью движенья, строгим ритмом повторенья,
В их овалах означает свой овальный мерный стих,
Я, тая мечты земные, видя бухты вырезные,
Море! Море! — весь внимаю песне помыслов твоих.
Для каждаго есть возжеланье быть в тихом покое.
Для каждаго змеем ползущим приходит черед.
Ужь скоро я буду светиться как Солнце Ночное,
Как Месяц багряный, когда он на убыль идет.
Ужь скоро туманы сплетут мне седые покровы,
И стебли согбенно холодную примут росу.
За лесом заснувшим скликаются зоркия совы,
Над темной трясиной я факел полночный несу.
Для каждого есть возжеланье быть в тихом покое.
Для каждого змеем ползущим приходит черед.
Уж скоро я буду светиться как Солнце Ночное,
Как Месяц багряный, когда он на убыль идет.
Уж скоро туманы сплетут мне седые покровы,
И стебли согбенно холодную примут росу.
За лесом заснувшим скликаются зоркие совы,
Над темной трясиной я факел полночный несу.
Ночь, с миллионами солнц, разбросавшихся в дали бездонной,
Ночь, в ожерельях из звезд, и в запястьях из синих планет,
Ночь, всеокрестная тьма, и вселенский покой углубленный,
Ночь, замиренье души, выходить не хотящей на свет.
Ночь, я любил как никто, и стократно я ранен любовью,
Ночь, из тебя я исшел, но смешал красоту я с тоской,
Ночь, вся в чернейших шелках, о, дозволь мне прильнуть к изголовью,
Ночь, ниспустись мне в глаза, погрузи меня в вечный покой.
Ночь наступает, и сердце свободней.
Если бы ночь продолжалась года.
Если б во тьме мы сходили со сходней,
И восходили опять на суда.
Если б мы плыли по морю густому,
Черному, — зная, что верен наш путь.
Мы бы с тобой позабыли истому.
Это и ждет нас. Уже. Где-нибудь.
Я взял полумесяцы, месяцы, и самыя круглыя луны,
И самый утонченный серп, и самый заполненный диск,
И в звоны вложил многозвездия, и молнии вбросил в буруны,
И вот я в Пустыне стою, застывший в ночи обелиск.
Заклятьем ночного кудесника взметнул я до звезд песнопенья,
Но брызги напевов земных едва досягнули до них,
От грани до грани Пустынности дрожит звуковое свеченье,
Но вечно, пока человек, я только оборванный стих.
Я взял полумесяцы, месяцы, и самые круглые луны,
И самый утонченный серп, и самый заполненный диск,
И в звоны вложил многозвездия, и молнии вбросил в буруны,
И вот я в Пустыне стою, застывший в ночи обелиск.
Заклятьем ночного кудесника взметнул я до звезд песнопенья,
Но брызги напевов земных едва досягнули до них,
От грани до грани Пустынности дрожит звуковое свеченье,
Но вечно, пока человек, я только оборванный стих.
Белая бабочка сказки полночной
С полным доверьем мне на руку села,
Зыбятся усики дрожью урочной,
Все в ней загадочно, четко и смело.
Я наклоняюсь, и вот мне не странно
Тайно беседовать с малым созданьем,
Ей теплота человека желанна,
Я упоен белокрылым свиданьем.
Но то не Смерть, печальная
Владычица людей,
Не пляска погребальная
Над грудами костей.
За гранями алмазными
Ни ночи, ни утра.
Ни зла с его соблазнами,
Ни тусклого добра.
Но раз в году, единственный,
В ту ночь как новый год
Рождается таинственный
Из бездны темных вод, —
Путями заповедными
Покинув Океан,
Луна горит победными
Лучами сквозь туман.
Я Новый Серп средь лунных начертаний.
Подсолнечник в Июльском я саду,
Лик Солнца, зачинатель мирозданий,
А в ночь, меня ища, люби звезду.
Я зыбь морей в немолкнущем буруне,
Бездонный безызмерный небосклон,
Я незабудка в Мае и в Июне,
Я маковое зернышко, я сон.
Пальмы змеино мерцают в ночи,
Новая светит победно Луна,
Белые тянутся с неба лучи,
В сердце размерно поет тишина.
Тихо качаю златую мечту.
Нежность далекая, любишь меня?
Тонкие струны из света плету,
Сердце поет, все тобою звеня.
Нет места тревоге. Нет места унынию.
Коль сам в Мирозданьи ты создал себя,
Взгляни же в Бездонность, в ту звездную, синюю,
И верь в свое сердце, свой подвиг любя.
А если ты создан Другим, кто в Безбрежности
Дал капле отдельность, а сам—Океан,
Постигни, какой же исполнен Он нежности,
Дав к правде вернуться, пройдя чрез обман.
Мы найдем в нашем тереме светлый покой,
Где игрою столетий украшены стены,
Где лишь сказкою, песнею стали измены,
Чтоб за мигом был миг, за восторгом другой.
Я тебе загляну в бесконечную душу,
Ты заглянешь в мою, как взглянула б в окно,
Мы поймем, что слияние нам суждено,
Как не может волна не домчаться на сушу.
Не рыдая, дождался я огненных рдяных ордалий,
Не вздыхая, смотрел, как горит, раздвигаясь, костер,
Самоскрепленный дух—как клинок из отточенной стали,
Человеческий дух в испытаньях бывает хитер.
Я припомнил, как в дни возвещений, что знала Кассандра,
Человеческий ток был сожжен в прославленье погонь,
Я припомнил тот знак, при котором, горя, саламандра
Не сгорает, а лишь веселит заплясавший огонь.
Под низкою крышкою гроба,
Забиты гвоздями,
Недвижно лежали мы оба,
С враждебными оба чертами.
Застывшие трупы, мы жили
Сознаньем проклятья,
Что вот и в могиле — в могиле! —
Мы в мерзостной позе обятья.
Мир опять в кровавой древней саге,
В беге — так, чтоб даль была близка.
— Я читаю солнце в капле влаги,
Я смотрю в молитвенник цветка.
Мир бесплодных взлетов, гремь набатов,
Пляска мертвых, шабаш до зари.
— Я в великой всенощной закатов.
Бог, я здесь. Гори и говори.
Можно петь немолчныя хвалы,
Говоря всегда одно и то же.
Я люблю провалы горной мглы,
Где кричат голодные орлы,
Узкий путь, что с каждым мигом строже—
Выше, выше мчит узор скалы.
Но на свете мне всего дороже—
Радость вечно петь Тебе хвалы,
Милосердный Боже!
В руках Математика—вихри, он может разлить их в циклон,
И вдруг, еле видимым знаком, смиряет разнузданность он,
Пожар числовой размещает, качает немой ураган,
И звезды в бездонности слышат, что путь им в размерности—дан.
Немая царственная вечность
Для нас зажгла свои огни,
Любви блаженства и беспечность.
Немая царственная вечность
Нас увлекает в бесконечность,
И в целом мире — мы одни:
Немая царственная вечность
Для нас зажгла свои огни.
Мать Матерей, родимая Земля,
Отец Земли, лазурный Океан.
Покой сознанью синим Небом дан,
И нежат мысль зеленые поля.
Я был как все. Во мне горел Огонь.
Я жил во всем. Касался до всего.
Устало сердце. Мир, не мучь его.
Я тихо сплю. Не искушай. Не тронь.
Неизяснимо удовольствие
Проникнуть в тайны Вещества.
Услыша птичьи разглагольствия,
Я замыкаю их в слова.
Блуждая дряхлыми селищами,
Я нахожу траву-разрыв.
А если где встречаюсь с нищими,
Бывает нищий прозорлив.
Незабудочка цветочек
Очень ласково цветет,
Для тебя мой друг-дружочек,
Над водицею растет.
Над водицей, над криницей,
Над водою ключевой,
На заре с звездой-звездицей
Говорит — ты будто мой.
Стало много красных яблок,
И брусника весела.
Жмется к ветке синий зяблик,
Мыслит: Где бы взять тепла?
Весь лесной багряный округ
Наряжается в пожар.
В бледном небе долгий оклик,
Журавлей летит базар.
Наш Царь — Мукден, наш Царь — Цусима,
Наш Царь — кровавое пятно,
Зловонье пороха и дыма,
В котором разуму — темно.
Наш Царь — убожество слепое,
Тюрьма и кнут, подсуд, расстрел,
Царь-висельник, тем низкий вдвое,
Что обещал, но дать не смел.
Круговой полет планет,
Их сплетенья в темноте,
Полосой идущий свет
Метеоров и комет,
Ужасающих примет
В говорящей пустоте.
Это все — мои черты,
Начертанья вещих рун,
Это — я, и это — ты,
На старых канатах, изведавших бурю и брызги соленой волны,
Сижу я, гляжу я, а Солнце нисходит на скатах своей вышины,
Одетое в пурпур, в светлейший, чем Тирский, добытый царям, багрянец,
Оно поспешает, в разлитии блесков, дать вечеру пышный конец.
И темные мачты, и серый мой парус, и след по воде от руля,
Облиты гореньем, в пожаре минуты, торопящей бег корабля,
По водам, покрывшим отроги Лемурий, и башни былых Атлантид,
Багряное Солнце, в кипении лавы, в сверканьи мгновенья, горит.
Напевы рун звучат — но лишь для взора,
В узорах звезд, в которых высота
Сложила гимны огненного хора
Под верховенством Южного Креста.
Напевы рун дрожат — их слышит ухо
Во вскипах волн, в безмерности морей.
Дорогой глаз, или тропинкой слуха
В их смысл войди — все смыслы в них светлей.