Расходился доезжачий,
Звучно по́рскает в лесу.
Вот так гон! Должно быть, зрячий!
Гонят волка, иль лису?
Сколько шума, гвалта, треска!
Норы заткнуты кругом;
Знаю я: у перелеска
Вяз стоит Над ручейком.
Там ей лаз! Других нет ходов!
Забегаю стороной...
Ох, не то же ль у народов
По истории людской?
Есть излюбленные лазы,
Хо́ды торные судеб,
Войн, торговли и заразы
И других великих треб;
Жизнь не то же ль, что охота?
Лисий нрав, и прыть, и скок!
Лазов много, нет им счета,
А судьба — судьба стрелок!
Оттого ль так сердце бьется,
Грудь тревогою полна?
Я — судьба! Так мне сдается...
Где ж лисичка? Вот она...
Смотри вперед, вне нынешней минуты!
В той, что идет, не властен ты вершить;
Так велики́ условий жизни путы,
Что их тебе ни снять, ни сокрушить.
Бессилен ты, — как конь в степи́ стреножен.
Что в том, что он, как ветер, быстр и смел?
Когда-то раньше был твой бег возможен;
Помчаться мог бы ты — но не сумел.
Смотри вперед! Увидишь просветленье!
Теперь, сейчас сознай, предупреди —
И будешь ты хозяином движенья
С отвагой в мыслях и огнем в груди.
О, верь мне, верь! Когда бы люди знали,
Что значит властвовать в минуте, что идет,
И, веруя в себя, без страха, без печали,
Могли смотреть сознательно вперед!..
Где, скажите мне, та высь небес лазурная,
Ночь — обявшая Татьяну полумглой,
Где тревога та пугливая и бурная,
Прогудевшая над девичьей душой?
Няня где ее? С любовью неизменною,
С Таней жившая всем сердцем заодно,
С речью ласковою, сединой почтенною,
Крепко верившая в то, что суждено?
Где, скажите мне, тот смысл живого гения,
Тот полуденный в саду старинном свет,
Что присутствовали при словах Евгения,
Тане давшего свой рыцарский ответ?
Где кипевшая живым ключом страсть Ленского?
Скромность общая им всем, движений чин?
Эта правда, эта прелесть чувства женского,
Эта искренность и честность у мужчин?
Славный вождь годов далеких!
С кем тебя, скажи, сравню?
Был костер — в тебе я вижу
Сиротинку-головню.
Все еще она пылает...
Нет, не то! Ты — старый дуб,
В третьем царствованьи крепок
И никем не взят на сруб.
Много бурь в тебе гудело,
И, спускаясь сверху вниз,
Молний падавших удары
В ленту черную свились.
Все былое одолел ты
От суде́б и от людей;
Не даешь ты, правда, цвета,
Не приносишь желудей...
Но зато листвою жесткой
Отвечать совсем не прочь
И тому, что́ день подскажет,
Что́ тебе нашепчет ночь!..
Голоса́ твоей вершины —
В общей музыке без слов —
Вторят мощным баритоном
Тенорам молодняков...
Когда я здесь, я не могу писать;
В строках набрасываю только впечатленья,
Чтобы зимой мечтам предоставлять
Отделку смысла их и правду заключенья.
Здесь много так и красок, и теней;
Тут столько прелестей отвсюду возникает,
Что, мнится, тесно всей душе моей;
И слово, мысли вслед, идти не поспевает.
Зато зимой, когда не будет их,
Они таинственно возникнут предо мною —
Во всей их правде, в красках молодых,
С очарованием и скромной простотою.
И буду в них, как в рощах, я гулять,
В них буду счастлив я, во мне настанет лето,
О чем мечтал — сумею домечтать,
Что не допето мной, то будет в срок допето...
Утихают, обмирают
Сердца язвины, истома,
Здесь, где мало так мечтают,
Где над мраком чернозема,
В блеске солнца золотого
Над волнами ярового,
Мысли ясны и спокойны,
Не сердца, но лица знойны;
Где царит одна природа:
В ней вся ласка, вся невзгода!
Где порядком затверженным
В полдня час, порою жаркой,
По дорожкам золоченным
Блеском па́далицы яркой
И потоптанной соломы
Возят ко́пны, точно до́мы!
Вот по селам, за плетнями,
Встали скирды! Остриями
Шапок смотрят вниз на хаты.
Так красивы, так богаты,
Уж куда, куда как выше
Самой рослой в хатах крыши!
Ночь! Виднеются во мгле
Скирды, что село в селе!
В деревне под столицею
Драгунский полк стоит,
Кипят котлы, ржут лошади,
И генерал кричит...
Качая коромыслами,
Веселою толпой,
Приходят утром девушки
К колодцу за водой.
Пестры одежды легкие,
Бойка, развязна речь;
Подвязаны передники
Почти у самых плеч. —
Как будто в древней древности,
Идя на грязный двор,
Так подвязали бабушки —
Так носят до сих пор.
Живые глазки заспаны,
Измяты ленты кос,
Пылают щеки плотные
Огнем последних грез.
И видно, как незримые,
Под шепот тишины,
Ласкали, целовали их
Полуночные сны,
Как эти сны оставили,
Сбежавши впопыхах,
На пальцах кольца медные
И фабру на щеках!
По сугробам снега, по обледенелым,
Повествуя в полночь про какой-то день,
От небес ложится отблеском несмелым
Северных сияний золотая тень...
В совести глухие, по сердцам усталым,
Только помышлекью видимый едва,
На мирскую бледность, осененьем алым,
От небес ложится отблеск Рождества.
Без пути, без спроса, в прах земной пустыни,
В горе, в злобу, в ярость помышлений злых,
Льет от язв Христовых миро благостыни —
Язвы Бога глубже быстрых язв людских...
Обратись к нам, Боже, голосом приветным!
Отврати суровый и грозящий лик!
По земному кругу сонмищем несметным
В тяжком испытанье наш народ поник...
Над глухим болотом буря развернулась!
Но молчит болото, ей не отвечает,
В мох оно оделось, в тину завернулось,
Только стебельками острых трав качает.
Восклицает буря: «Ой, проснись, болото!
Проступи ты к свету зыбью и сверканьем!
Ты совсем иное испытаешь что-то
Под моим могучим творческим дыханьем.
Я тебя немного, правда, взбаламучу,
Но зато твои я мертвенные воды
Породню, чуть только опрокину тучу,
С влагою небесной, с детищем свободы!
Дам тебе вздохнуть я! Свету дам трясине!
Гром мой, гром веселый, слышишь, как хохочет!»
Но молчит болото и, погрязши в тине,
Ничего иного вовсе знать не хочет.
Снега заносы по скалам
Всюду висят бахромой;
Солнце июльское блещет, —
Встретились лето с зимой.
Ветер от запада. Талый
Снег под ногами хрустит;
Рядом со снегом, что пурпур,
Кустик гвоздики горит.
Тою же яркостью красок
В Альпах, на крайних высях
Кучки гвоздики алеют
В вечных, великих снегах.
В Альпах, чем ближе к долинам,
Краски цветов все бледней,
Словно тускнеют, почуяв
Скучную близость людей.
Здесь — до болот ниспадает
Грань вековечных снегов;
Тихая жизнь не свевает
Яркости Божьих цветов;
Дружно пылают гвоздики,
Рдеют с бессчетных вершин
Мохом окутанных кочек,
Вспоенных влагой трясин.
Ночь светла, хоть звезд не видно,
Небо скрыто облаками,
Роща темная бушует
И бичуется ветвями.
По дороге ветер вьется,
Листья скачут вдоль дороги,
Как бессчетные пигмеи
К великану, мне, под ноги.
Нет, неправда! То не листья,
Это — маленькие люди:
Бьются всякими страстями
Их раздавленные груди...
Нет, не люди, не пигмеи!
Это — бывшие страданья,
Облетевшие мученья
И поблекшие желанья...
Всех их вместе ветер гонит
И безжалостно терзает!
Вся дорога змеем темным
Под роями их мелькает...
Нет конца змее великой...
Вьется, бьется, копошится,
В даль и темень уползает,
Но никак не может скрыться.
Скажи мне, зачем ты так смотришь
Такими большими глазами,
Скажи мне, зачем ты так плачешь
И грудь надрываешь слезами?
Ты можешь рыдать сколько хочешь,
И слез ведь надолго достанет,
Любовь проходящее чувство,
Потешит, помучит, обманет.
Зачем утешаться мечтою?
Не лучше ль рассудку поверить
И то, что так бедно и мало,
Огромною мерой не мерить?
Теперь мы друг друга так любим
И счастливы очень, так что же?
Мне каждый твой взгляд, каждый волос
Всех благ, всех сокровищ дороже.
Дороже! но, может быть, завтра
На новую грудь припаду я,
И в том же, и так же покаюсь
Под праздничный звук поцелуя.
Заката светлого пурпу́рные лучи
Стремятся на́ гору с синеющей низины,
И ярче пламени в открывшейся печи
Пылают сосен темные вершины...
Не так ли в Альпах горные снега
Горят, когда внизу синеет тьма тенями...
Жизнь родины моей! О, как ты к нам строга,
Как не балуешь нас роскошными дарами!
Мы силами мечты должны воссоздавать
И дорисовывать, чего мы не имеем;
То, что другим дано, нам надо отыскать,
Нам часто не собрать того, что мы посеем!
И в нашем творчестве должны мы превозмочь
И зиму долгую с тяжелыми снегами,
И безрассветную, томительную ночь,
И тьму безвременья, сгущенную веками...
В киоте, озарен лампадой золотой,
Глядит угодника лик скорбный и суровый;
Высоким подвигом прославился святой,
От мира удалясь в дремучие дубровы.
Он юность пылкую в боярском терему
Провел среди потех и бесконечной лени,
Но часто в тишине, незримый никому,
Молился горячо, упавши на колени.
И Бог благословил... Боярин бросил свет,
Парчу переменил на смирные одежды
И, дав пред Господом монашеский обет,
Построил скит в лесу для веры и надежды...
Уже века с тех пор седые протекли,
Угас боярский род... Как яркая лампада,
Лишь ты один в рядах святителей земли
Сияешь в золоте богатого оклада!
Не в том беда, что разны состоянья,
Что во вражде бедняга и богач,
Что труд неравен, неравны призванья,
Что есть на свете слабый и силач!
Все сумасшедшие, что быстро так плодятся,
В ком нет ума — уходят в глубь больниц...
В ком сердца нет — тем радостно кататься,
Взирать на мир с их пышных колесниц!
Сердец раздайте! Чтоб они стучали
Во всех грудя´х, чтоб им был полный счет,
Чтоб те, что есть, в конец не замирали, —
Чтоб чувствам был прямой и полный ход.
С детей начните! Вот откуда надо
Менять судьбы, дорогу указав,
А не с параграфов законов, или ряда
Уравновешений и разделений прав.
Огонь, огонь! На небесах огонь!
Роса дымится, в воздух отлетая;
По грудь в реке стоит косматый конь,
На ранний ветер уши навостряя.
По длинному селу, сквозь дымку темноты,
Идет обоз с богатой кладью жита;
А за селом погост и низкие кресты,
И церковь древняя, чешуйками покрыта...
Вот ставней хлопнули; в окне старик седой
Глядит и крестится на первый луч рассвета;
А вот и девушка извилистой тропой
Идет к реке, огнем зари пригрета.
Готово солнце встать в мерцающей пыли,
Крепчает пенье птиц под бесконечным сводом,
И тянет от полей гвоздикою и медом
И теплой свежестью распаханной земли...
Весь в ладане последних похорон,
Спешу не опоздать явиться на крестины.
Не то что в глубину, — куда! — до половины
Моей души ничуть не возмущен...
А было иначе когда-то! И давно ли?!
И вот, мне мнится — к цели ближусь я:
Почти что умерли в безмолвном сердце боли,
Возникшие по мере бытия.
Я чувства убивал! Одно другим сменяя,
Из сердца гнал! А много было их!..
Не так ли занят врач, больницу освежая,
От всех заразных и сыпных больных!
Зараза в чувствах! С чувством прочь скорее!
И... в сердце холод, а в мышленье лед,
По жизни шествовать уверенно вперед,
И чем спокойней, тем смелее!
Я приехал к тебе по Леману;
И сердит, и взволнован Леман!
И оделись Савойские Альпы
В темно-серый, свинцовый туман.
В небесах разыгралася буря,
Из ущелий гудят голоса;
Опалил мне лицо мое ветер,
Растрепал он мои волоса...
И гуляли могучие волны,
Я над ними веселый скользил,
И с вершин их по пенистым скатам
Глубоко́, глубоко́ уходил.
Буря шла и в тревожном величьи
Раздавить собиралась меня;
Только смерть от меня сторонилась —
Был я весел и полон огня.
И я верил, что мне не погибнуть,
Что я кончу назначенный путь,
Что я должен предстать пред тобою,
И нельзя мне, нельзя утонуть!
Сказочку слушаю я,
Сказочка — радость моя!
Сколько уж, сколько веков
Тканями этих же слов
Ночи в таинственный час
Детских сомкнулося глаз!
Жизнь наша, сказки быстрей,
Нас обращает в детей.
Слышу о злом колдуне...
Вот он — в лесу при огне...
Чудная фея добра
Блещет в лучах серебра...
Множество замыслов злых, —
Фея разрушила их...
И колдуна больше нет!
Только и в ней меркнет свет...
Лес, что куда-то пропал,
Вдруг очарованный, встал...
Вот и колдун на печи...
Сказка! Молчи же, молчи!
Сказочку слушаю я,
Сказочка — радость моя!
Жизнь наша, сказки быстрей,
Нас обращает в детей...
Верою русской свободна,
Незыблема наша Держава!
Древлепрестольного Киев
Князю Владимиру слава!
Девять веков миновало
В пене девятой волны,
Щит нашей веры надежен,
Крепок завет старины!
Веет хоругвь православья
Всюду далеко светясь!
Радуйся, княже Владимир,
Равноапостольный князь!
Сердцу народа любезный,
Ставленник веры святой,
Днесь славословим мы, княже,
День твой всей русской землей!
Если ее не измерить,
Если в ней весей не счесть —
Господу силы - молитва!
Князю Владимиру честь!
Верою русской свободна,
Незыблема наша Держава!
Древлепрестольного Киева
Князю Владимира слава!