А там в степи — костра остывший пепел…
Мы дома. Степь отсюда не видна.
И всё-таки, хоть мы ушли из степи,
Из нас не хочет уходить она.Мы — тоже степь. Мы на неё похожи
Загаром и обветренностью кожи,
И тем, что в сердце носим тишину,
И тем, что видим в городе луну.Ещё нас будит среди ночи где-то,
Невидимым лучом коснувшись глаз,
За три часа до здешнего рассвета
Степное солнце, вставшее без нас.В гостях, в толпе среди водоворота,
Опять, пускай слабее, чем вчера,
Настигнет нас внезапная дремота, —
Степная ночь прошепчет: «Спать пора».Но понемногу всё на место станет:
Подъём, отбой, и взгляд, и цвет лица.
А степь? Она уйдёт, растает, канет
И всё же не сотрётся до конца.
Старинный друг объявится, напомнит,
И снова степь всего тебя наполнит.
Скрижаль познанья, классная доска!
И целых десять лет по той скрижали
Рисунки, цифры и слова бежали.
И чья-нибудь стирала их рука.
Налево — окна чуть не во всю стену.
Направо — дверь, как будто вход на сцену.
А позади? Но ты гляди вперёд.
Не вздумай оглянуться. Попадёт!
Когда вокруг тебя пустыня,
Когда ещё далёк привал,
В тебе рождается гордыня:
Вот, дескать, где я побывал!
И вдруг, как мудрую усмешку
Людей, что до тебя прошли,
То вышку, то простую вешку,
Смутясь, увидишь ты вдали.
Идёт прогулочный баркас
Вдоль голубого мыса.
Семь чаек вьются за кормой
И две над головой.
А с берега глядят на нас
Дворцы и кипарисы.
А с горизонта мчится вал
К черте береговой.Одни забыли об игре,
Другие — о потерях.
На взрослых лицах — озорство,
На детских лицах — грусть.
Все дети на море глядят,
Все взрослые — на берег.
А я на лица тех и тех
Гляжу — не нагляжусь!
Блещут перья на павлине –
Заглядение одно!
А прекрасной половине
Красоваться не дано.
Всё — ему, а что же — ей?
Всё не так, как у людей!
Приходит август с урожаем
Ко всем, но только не к лентяям.
Кто проспит, тот вернётся
С пустыми руками.
А кто рано проснётся,
Тот — с боровиками.
Лучшие качели –
Гибкие лианы.
Это с колыбели
Знают обезьяны.Кто весь век качается
(Да-да-да!)
Тот не огорчается
Ни-ко-гда!
Лёд на лесных дорожках.
Осины в красных серёжках.
Ивы в белых серёжках.
Берёзы в жёлтых серёжках.
Только на них и одёжки,
Что вот эти серёжки.
В лужи толпою глядятся,
Как в хороводе кружатся.
Лужи с мраморным донцем,
Каждая с собственным солнцем.
Карандаш в пенале мается,
Но зато он не ломается.
Ручка в темноте находится,
Но зато легко находится.
— Шапка, шапка, где была?
— Я была в кино.
— Что ж ты, шапка, видела?
— Было так темно…
Задремала я нечаянно
На коленях у хозяина.
— Шапка, шапка, где была?
— В цирке шапито.
— Что ж ты в цирке видела?
— Шапки да пальто,
Номерки, зонты и палки –
Всё, что было в раздевалке!
Близкое порою нас не тронет,
А чужое кажется родным.
Не поймёшь, хохочет или стонет
Дикий голубь голосом грудным.
Чуть примолк и начинает снова,
И зовёт меня в степную даль.
И душа по-прежнему готова
Всё принять — и радость, и печаль.
Как предтеча музыка и речи,
Речи, что не выльется в слова,
Рвётся голос страсти человечьей
Из груди иного существа.
Вот и сам певец. Степенный. Кроткий.
Кроток, кроток, а не приручён!
Ходит он пружинистой походкой,
В сложенные крылья облечён.
Лучшая одежда — это крылья.
Хорошо сидит, прочна, легка.
Не боится ни дождя, ни пыли.
И уносит нас под облака.
Вот сейчас расправит крылья голубь,
И они послушно понесут
Радужною грудью скрытый голос,
Голосом наполненный сосуд.
Помнишь звуки немого кино?
Аппарат так уютно стрекочет.
Зритель ахает. Зритель хохочет.
Зритель, титры читая, бормочет.
Он с актёром сейчас заодно.
И грохочет во тьме фортепьяно,
Помогая героям экрана
В мире светлом, хотя и глухом,
Целоваться и мчаться верхом.
Но в разгаре событий бывало темно.
И — «Сапожник!» — орало немое кино.
Что для блестящей листвы жаркое пиршество лета,
То для идущих под ней — тень и прохладная тишь.
Счастьем деревья полны. Счастье полдневное это
Ты и в своей суете и сквозь печаль ощутишь.
К нам доктор Лебедев пришёл.
Он шляпу снял. Он сел за стол.
Не понимая ничего,
Мы с братом смотрим на него.
Он без халата. Он с женой.
Он не спросил: «А кто больной?»
И раскрывать не надо рот,
Когда он ложечку берёт.
Он просто гость. Но странный гость,
Который видит всё насквозь.
Ну-ка в сторону карандаши!
Ни костяшек. Ни ручек. Ни мела.
Устный счёт! Мы творим это дело
Только силой ума и души.
Числа сходятся где-то во тьме,
И глаза начинают светиться,
И кругом только умные лица,
Потому что считаем в уме.
С милым домом разлучённые,
В горьком странствии своём
Пьём мы только кипячёную,
А сырой воды не пьём.Было нам в то время грозное
Чем залить свою тоску.
Эх ты царство паровозное!
Сколько хочешь кипятку.Погодите-ка, товарные!
Пей, бригада, кипяток.
Пропустите санитарные
Эшелоны на восток.Погодите, пассажирские!
Сядьте, дети, на траву.
Воевать полки сибирские
Мчат курьерским на Москву.Командиры осторожные
Маскировку навели.
Ах, берёзоньки таёжные,
Далеко ж вас увезли.Паровоз рванёт и тронется,
И вагоны полетят.
А берёзы как на троицу,
Как на избах шелестят.
Дымится на бархане костерок.
Конфеты на расстеленном платке.
Старик чабан, весь в белом, как пророк,
Один в песках — и пиала в руке.Восток, Восток… Какая мысль, мудрец,
Тебя от одиночества спасёт?
Какая мысль? Ну, скажем, про овец,
Про тех овец, которых он пасёт.
Как будто всё, что есть в бору,
Собралось на опушке:
Здесь и лучи, и тень в жару,
И голос той кукушки,
Грибы находишь по утру,
Несёшь малину в кружке…
Но не сидится мне на пне
И не лежится на спине
Средь света и простора.
А что таится в тишине,
А что творится в глубине,
А что таится в полусне
Таинственного бора?
И вот приближается осень,
Плоды золотые приносит,
Роняя и ставя на стол.
И — здравствуйте, милости просим! –
Пришло приглашение осам
Сменить примелькавшихся пчёл.
Ах, пчёлы, чудачки, бедняжки,
С какой-нибудь кашки-ромашки
В трудах добывавшие мёд.
Пират в жёлто-черной тельняшке
Из яблока, как из баклажки,
Из блюдца с вареньем, из чашки
Своё без усилья возьмёт.Пирующей осени свита
Кружится в саду и жужжит.
Влетает в окно деловито,
И жало, как шпага, дрожит.
Серёже снился самосвал
Как раз перед контрольной.
— Всё ясно! Значит, я пропал! –
Решил он недовольно.
И к бабке обратился он,
Узнать, что означает сон.
Старуха думала полдня:
«Кровь… Значит, съедется родня.
А, скажем, лошадь, — это ложь.
Собака? Друга ты найдёшь.
А самосвал? Скажи на милость!
Да нам такое и не снилось!»
Утро. Стол под кряжистым стволом.
Старый дуб, поведай о былом!
С листьев капли хлынули на стол.
Дуб поведал: «Ночью дождь прошёл».
А думал я, с детством прощаясь,
Что нет возвращенья туда.
Теперь я легко возвращаюсь
В далёкие эти года.
Иду к незабытому дому.
К друзьям незабытым бегу.
Но только в том мире любому
Судьбу предсказать я могу.
Вот на ветке лист кленовый.
Нынче он совсем как новый!
Весь румяный, золотой.
Ты куда, листок? Постой!
Он руку над партою тянет и тянет.
Неужто никто на него и не взглянет?
Он — весь нетерпенье: «Спросите меня!»
Как будто, загнав по дороге коня,
Сюда он примчался со срочным пакетом,
Со срочным пакетом и точным ответом.
Не нужно отметок в журнал и в дневник,
Довольно того, что он в тайну проник,
Что чудо свершилось, задача решилась…
Спросите, пожалуйста! Сделайте милость!
В лужах картинки!
На первой — дом,
Как настоящий,
Только вверх дном.
Вторая картинка.
Небо на ней,
Как настоящее,
Даже синей.
Третья картинка.
Ветка на ней,
Как настоящая,
Но зеленей.
А на четвёртой
Картинке
Я промочил
Ботинки.
Я — красивая закладка.
Я нужна вам для порядка.
Зря страницы не листай.
Где закладка, там читай!
Сегодня утром все следы
Покрыты корочкой слюды.
Кто мимоходом след оставит,
Тот ненароком снег расплавит.
Вот заяц совершил прыжок
И каждой лапкой снег прожёг.
Вот след машинный, лыжный, санный
Горят окалиной стеклянной.
Так нынче движется весна:
Сначала — мы, потом — она.
След скарабея на бархане
Напомнил мне узор на ткани,
Как будто вышила рука
Волну и точки — след жука.
Поцеловала. Села. Он садится.
Глядят, не видя, в сторону мою.
Для них, больших, я что-то вроде птицы,
Нечаянно присевшей на скамью.По радио сказали: лёд с верховья
Уже идет. Я ледохода жду.
И что мне эти двое с их любовью!
Не стыдно, так целуйтесь на виду.А по льду вешки всё еще маячат,
Блестят следы полозьев и колес.
И страшно мне, что на скамейке плачут
Он и она. И не боятся слез.
Сошла земляника. Черника поспела.
В лесу чистота и уют.
А птицы чирикают только по делу,
Но песен, увы, не поют.
Взглянула и тут же она поняла:
«Вот этого я б одурачить могла!»
А он? Он был очень растроган и рад:
«Какой у неё понимающий взгляд!»
Зачем он сделал этак, а не так,
Я размышлял и попадал впросак.
Мол, странности. Мол, солнце не без пятен.
Но чуть предположил, что он — дурак,
Весь смысл его деяний стал понятен.
— Что такое «лирика постельная»?
— Ну, конечно, песня колыбельная!
— Что такое «бабник»? — Знать пора б!
Тот малыш, кто лепит снежных баб.
Любовь до гробовой доски.
Что может быть красивей?
Но как не помереть с тоски,
Лишь доску видя в перспективе?
Лес засыпает. Но духом грибным
Нынче по вырубкам тянет лесным.
В гроздьях опят
От макушек до пят
Пни полусгнившие жизнью кипят.