«Дана Козявке по заявке справка
В том, что она действительно Козявка
И за Козла не может отвечать».
Число и месяц. Подпись и печать.
Если будешь пить чуть свет
Молоко с ватрушкой,
Будешь ты и в двести лет
Бодрою старушкой.– Убери скорее прочь
Молоко с ватрушкой!
Не хочу, — сказала дочь, –
Делаться старушкой!
Медведица ласково сына качает.
Малыш веселится, малыш не скучает.
Он думает: это смешная игра,
Не зная, что спать медвежатам пора.
Ругала наседка драчливых цыплят:
«Кончайте клеваться, кому говорят!
Кто много клюётся, тот мало клюёт,
Кто мало клюёт, тот плохо растёт,
Кто плохо растёт, тот бессилен и худ.
Кто худ и бессилен, того заклюют!»
Лес тихонько увядает,
Выцветает, облетает,
Мокнет, сохнет… Но постой!
В ельнике средь старых шишек
Жёлтым соком брызжет рыжик.
В этот лес полупустой
Новичок молчком явился.
Здесь он жизни удивился,
Здесь он счастлив, здесь он свой.
Свежий, крепкий и живой.
Я не на палке. На коне!
Высокий дух кипит во мне.
Забыты камни и рогатки.
Сверкают сабли в честной схватке.
С тех пор как сел я на коня,
Честь — вот что важно для меня.
Я перерос возню и драку.
Я — рыцарь. Я скачу в атаку.
Не стреляй, охотник!
Собака, не спеши!
Уточка с утятами
Плывут сквозь камыши.До того красивые!
До того счастливые!
Не дыши, охотник!
Собака, не шурши!
На всех вершинах Кавказа
Сегодня лежат снега,
На всех вершинах сразу,
Считая пни и стога.В снегу деревья и башни,
В снегу Эльбрус и Казбек.
Сегодняшний и вчерашний,
И вечный, нетающий снег.
Не шевелясь, лежу под старым дубом.
Для молодых скворцов он служит клубом.
Тот громче всех поёт, а тот молчит,
Зато из клюва бабочка торчит.Тот верещит: «Сейчас мы класс покажем!»
И щеголяет высшим пилотажем.
Как весело скворцам без пап и мам:
«Сам бабочку поймал!», «Летаю сам!»
А дуб охотно подставляет ветки:
«Летайте, детки! Отдыхайте, детки!»Вот горстка прошлогодних желудей,
Гнилых скорлупок, чёрных от дождей.
Мчат колёса по дороге.
Над дорогой мчатся ноги.
Это еду я бегом.
Это я бегу верхом! Я и сидя бегу,
И встаю на бегу,
И колёса кручу,
И качу, куда хочу.
Мы измаялись в разлуке –
Год как с фронта писем нет.
Есть контора в Бузулуке,
Дашь запрос — пришлют ответ.И ответ чудесный, внятный
Получаем наконец.
Вертим, вертим бланк печатный
На казённый образец…
В списках раненых и павших,
В списках без вести пропавших
Наш не значится отец.И другие сны нам с братом
Вижу, бабушка Катя
Стоит у кровати.
Из деревни приехала
Бабушка Катя.Маме узел с гостинцем
Она подает.
Мне тихонько
Сушеную грушу сует.Приказала отцу моему,
Как ребенку:
«Ты уж, деточка, сам
Распряги лошаденку!»И с почтеньем спросила,
Вспомнил о дяде, об интеллигенте.
Он инженером работал в Ташкенте.
Слышал я, что перед самой войной
Вроде бы он разошёлся с женой.
Жил без вещей на случайной квартире.
Вышел оттуда в военном мундире.
И до трамвая его проводил
Быстрый арык, где он рыбку удил.
А телефонов тогда было мало.
Даже сестра про отъезд не узнала.
Археологи, ликуя,
Открывают этот слой:
Храм, дворец и мастерскую
Между пеплом и золой, Луки формы необычной,
Сабель ржавые клинки
И сохранности отличной
Человечьи костяки.Слой набега, слой пожара –
Он таит предсмертный крик,
Ужас вражьего удара
И безумие владык.Долгожданный суд потомков
Мне четырнадцать лет, а ему шестьдесят.
Он огромен, и сед, и румян, и носат.
Он о сыне скорбит. Я грущу без отца.
Май цветёт. А войне всё не видно конца.
Осторожно мою он решает судьбу
И тревожно глядит на мою худобу.
Завтра утром меня он помчится спасать.
А пока он покажет, как надо писать.
И прочтёт мне стихи, что великий поэт
Сочинил про любовь двадцати семи лет,
Болен. Лежу в палатке.
Читаю хорошую книгу.
Стол. Закопчённый чайник.
Роза в помятой кружке.
Вдруг отрываюсь от книжки.
Что там случилось? Птица!
Птица на тонких ножках
В ярком просвете двери.
Крошки нашла, поклевала
И на меня взглянула
Он сохранил и взгляд, и облик свой.
Но для меня он — памятник живой
Тому, каким его я полюбил,
Каким казался он, каким он был.
Лежали камни у подножья скал,
И каждый камень, как слеза, сверкал, –
Так был горяч и свеж его излом.В час буйства сил, землетрясенья час,
Казалось, вдруг опомнился Кавказ
И сам заплакал над свершённым злом.
Быть взрослым очень просто:
Ругайся, пей, кури,
А тех, кто меньше ростом,
Тех за уши дери.
Когда и впрямь наступит Страшный суд,
Тогда ни принадлежность к поколенью,
Ни к нации какой, ни к учрежденью,
Ни членство в партии, ни должность, к сожаленью,
Нас не спасут.
Там каждому из нас по одному
За всё ответить надо самому.
Что я искал у края ледника?
Поскольку дожил я до сорока,
Мне нужно было
Собственные силы
Проверить, испытать наверняка.
Проделать налегке нелёгкий путь
И с высоты на прошлое взглянуть.Что я нашёл у края ледника?
Здесь травка прошлогодняя жестка.
Ручьёв движенье.
Камня копошенье.
К братишке на базаре цыганка подошла,
По волосам кудрявым рукою провела:
«Пойдёшь ли, кучерявенький, в мой табор кочевой?»
А мне и не сказала цыганка ничего.
А мне бы стук телеги, тугой палатки кров,
Дороги без дороги, ночлеги у костров.
Гадалка недогадлива, наверное, была
И главного бродягу с собой не позвала.
А может, догадалась, но звать не стала в путь:
«Побудь ещё с братишкой и с матерью побудь».
Недаром дети любят сказку.
Ведь сказка тем и хороша,
Что в ней счастливую развязку
Уже предчувствует душа.
И на любые испытанья
Согласны храбрые сердца
В нетерпеливом ожиданье
Благополучного конца.
В далёкий лес ребят орава
Давно с лукошками ушла.
А малышей ждала канава.
Там тоже ягода была.Берёшь с собой стакан гранёный
И пропадаешь с головой,
Счастливый, целеустремлённый,
В канаве этой луговой.Все ягоды раздашь, бывало,
Раздаришь всё, что принесли,
Как будто нам передавала
Канава доброту земли.
Зимою в школу он бежит,
А летом в комнате лежит,
Но только осень настаёт,
Меня он за руку берёт.
Вы все, конечно, знаете Герона?
Теперь он знаменитый человек.
Известно всем, что жил во время оно
Александрийский этот древний грек.В счастливый миг ему внушили музы
Конструкцию машины паровой,
На что Афины, Рим и Сиракузы
С усмешкой покачали головой.Герон не знал, что жил до нашей эры,
Хоть миру наши знания он нёс.
Не стали пароходами галеры,
И паровоза не узрел Христос.Чудак Герон! Один на всей планете,
Ключик, ключик, родничок,
Чистая волна!
Чей-то круглый кулачок
Звонко бьёт со дна.
Окно завесим поплотней,
Залезем под кровать.
Огонь мы с братом из камней
Решили добывать.Пещера это, а не дом.
Ночь это, а не день.
Вот гром. А молния потом.
Кремень стучит в кремень.О, искра, спутница труда!
Сначала не костёр,
Разумным блеском навсегда
Зажгла ты чей-то взор.Не пёс, не северный олень,
— Я — не канава. Я — поток!
— Уж больно ты прямой, браток.
Поток свернёт налево, вправо,
Крив, да правдив. А ты — канава!
Любовь начиналась обманом сплошным.
Бежал я из школы двором проходным
И вновь на углу появлялся, краснея,
Чтоб как бы нечаянно встретиться с нею.И, всё понимая, чуть-чуть смущена,
Моим объясненьям внимала она:
Мол, с кем-то из здешних мне встретиться надо.
О белый беретик во мгле снегопада! И снова дворами я мчался сквозь мглу,
И ей попадался на каждом углу,
И, встретившись, снова навстречу бежал…
Вот так я впервые её провожал.
Важен опыт невесёлый.
Но, быть может, прав поэт:
Горе — жизненная школа,
Счастье — университет.
И у каждого скромная келийка.
Свет в оконце, очерченный резко.
И руки фра Беато Анджелико
Вместо нашего телика фреска.Поглядишь, и душа — именинница.
Аскетизм так похож на беспечность.
Монастырь — это та же гостиница
По дороги из вечности в вечность.«Все богатства изъять! Без изъятия»
Бросьте лишнее в пламень весёлый!» –
Так решит эта скромная братия
С настоятелем Савонаролой.
Сарай, а в нём карета.
И кто пришёл в музей,
По корешку билета
Того пускают к ней.Я сел в неё без спроса,
Забился — и молчок.
Огромные колёса.
Высокий облучок.Я стал чуть-чуть смелее.
Качнул её. И вот
К Петру на ассамблею
Она меня везёт.
Всё жду, когда на улицу отпустят,
Кручусь, верчусь у взрослых под ногами.
И наконец не просто отпускают,
А выгоняют из дому меня.
Беда! Мороз весну остановил!
Лопаткой лёд ломаю. Каблуком
Бужу ручьи, освобождаю лужи,
Да так, что брызги ржавые летят!
И, весь в грязи, промокший и голодный,
Иду домой. Стою в углу, как веник.