И в десять лет, и в семь, и в пять
Все дети любят рисовать.
И каждый смело нарисует
Всё, что его интересует.
Всё вызывает интерес:
Далёкий космос, ближний лес,
Цветы, машины, сказки, пляски…
Всё нарисуем! Были б краски,
Да лист бумаги на столе,
Да мир в семье и на земле.
Потеряла девушка перстенёк
И ушла, печальная, с крылечка.
А спустя тысячелетье паренёк
Откопал её любимое колечко.
Я б и рад ей то колечко возвратить,
Да не в силах… Время любит пошутить.
Буквы напечатанные —
Очень аккуратные.
Буквы для письма
Я пишу сама.
Очень весело пишется ручке:
Буквы держат друг дружку за ручки
— Ой, мамочки! — сказала ручка. –
Что значит эта закорючка?
— Чернильная ты голова,
Ты ж написала цифру «2»!
Муж — дракон,
Жена — змея,
Дочь — собака,
Сын — свинья.
Современная семья!
Возьмём с собой сушёных груш
И двинемся в лесную глушь
Одни в далёкий путь.
Я у Старкова за спиной.
Спешит Красильников за мной.
Назад не повернуть.Взлетают палки наши в лад,
И наши лыжи в лад скользят.
Всё дальше, дальше дом.
Но мы — мужчины. И к тому ж
У нас запас сушёных груш.
И мы не пропадём!
«Писать вы стали мелко,
Поспешно, ловко, вяло.
Поделка
За поделкой,
Безделка
За безделкой.
К чему крутиться белкой?
Вам, видно, платят мало?
Не вижу в этом смысла, —
Вздохнул Чуковский. — Хватит,
Пишите бескорыстно —
За это больше платят!»
Раз первобытные дети пошли в первобытный лес,
И первобытное солнце глядело на них с небес.
И встретили дети в чаще неведомого зверька,
Какого ещё ни разу не видывали пока.
Сказал первобытный папа: «Что ж, поиграйте с ним.
Когда ж он станет побольше, мы вместе его съедим».
Ночь. Первобытные люди спят первобытным сном,
А первобытные волки крадутся во мраке ночном.
Беда первобытным людям, во сне беззащитным таким.
Как часто звериное брюхо могилою делалось им!
Но злых людоедов почуяв, залаял отважный зверёк,
И этим людей первобытных от гибели уберёг.
С папой ходить на охоту он начал, когда подрос.
Так другом стал человеку весёлый и верный пёс.
Как изучают жизнь акул,
Привычки, нравы и повадки?
А вот как: крикнут «караул»
И удирают без оглядки.
Мой самый первый в жизни документ
Действителен лишь на один момент.
Возьмут, проверят, оторвут контроль,
И вот уже свою сыграл он роль.
Мне удостоверений не дано.
И справок нет. Один билет в кино.
Голубенькой бумажки полоса
И радости на полтора часа.
А для бумаг ещё карманов нет,
И в кулаке держу я свой билет.
Их будет пропасть, всяческих бумаг.
Билет предъявлен. Сделан первый шаг.
Спустились когда-то с Карпат.
Степями повозки скрипят.
— Эх, братцы, места-то хорошие,
На наши подножья похожие! И вот перед ними дубравы
И рощи с листвою кудрявой
— Эх, братцы, услада для глаз,
Совсем как в предгорьях у нас.Чем дальше, тем круче зимою мороз,
И ёлки темнеют меж светлых берёз.
— Эх, братцы! Идём по равнине,
Как будто восходим к вершине.А там перед ними синеет тайга,
Над мшистою тундрой бушует пурга,
И голые камни поморья,
Совсем как высокогорье.Родные для горцев картины.
— Ну, братцы! Дошли до вершины!
Один из них в Ташкенте жил,
Другой приехал из Калуги.
Всё было разное у них,
И только бабушка — одна.
Из писем бабушки своей
Они узнали друг о друге,
А в сорок первом их свела
Отечественная война.Рассказывает младший брат
Про затемненья и тревоги,
Как с «юнкерсом», таким большим,
Сражался юркий «ястребок»,
Как через город шли стада…
А старший брат, серьёзный, строгий,
Твердит: — Ты это запиши!
Ведь у тебя прекрасный слог! И горько плачет младший брат,
Услышав горестную сводку.
Он помнит «мессершмиттов» гул
И резкость воинских команд.
А старший на него глядит,
Глядит, как на свою находку,
И радуется, что открыл
(А что вы думали!) талант.
Сегодня вышел я из дома.
Пушистый снег лежит кругом.
Смотрю — навстречу мой знакомый
Бежит по снегу босиком.
И вот мы радости не прячем.
Мы — неразлучные друзья.
Визжим, и прыгаем, и скачем,
То он, то я, то он, то я.
Объятья, шутки, разговоры.
— Ну, как живёшь? Ну, как дела? –
Вдруг видим, кошка вдоль забора,
Как тень на цыпочках прошла.
— Побудь со мной ещё немного! –
Но я его не удержал.
— Гав! Гав! — сказал знакомый строго,
Махнул хвостом и убежал.
У солистки платье в блёстках,
Круглый рот, блестящий взор.
А за нею на подмостках
В три ряда — гремящий хор.Что мне до её убора?
Что мне до её лица?
Мне послышался из хора
Голос моего отца.Пел отец в таком же хоре,
Но в другие времена.
Голос в хоре.
Капля в море.
Или, может быть, волна.
Слышу, хрустнула ветка,
И сразу увидел лося,
А лось увидел меня.
Стоит и не шелохнётся…
И всё ж на моих глазах
Теряет лось очертанья:
Ветки слились с рогами,
С кустами сливается тело,
С берёзовыми стволами
Уже сливаются ноги.
Лес, породивший лося,
Прячет своё дитя.
Опять кладу я компас на ладонь.
Щелчок — и стрелка чуткая на воле.
И, как от пут освобождённый конь,
Дрожит она в родном магнитном поле.
Переливаются и розовеют полосы
Снегов играющих. Настала их пора.
И словно ото всех деревьев по лесу
Отскакивает эхо топора.
Остались считанные дни.
Гони их, время! Не тяни!
Но вдруг любой из этих дней,
Где все мгновенья на виду,
Куда дороже и ценней,
Чем тот, которого я жду?
Плодовых мушек век короткий
Стал для генетиков находкой.
Сегодня — первое знакомство,
А завтра — дальнее потомство.
И эти мухи-дрозофилы
Науке отдали все силы.
Древним истинам не верьте.
Мир красивый, да не тот.
Называли небо твердью, –
Крепче камня небосвод.
Твердь наукою разбита, –
Пустота над высотой.
Лишь летят метеориты,
Как обломки тверди той.
Пусть водка — не золота слиток,
Она понадёжней кредиток.
Она остаётся валютою,
Покуда в себя не вольют её.
«Ты — моё счастье!» — влюблённые шепчут друг другу.
Все поколенья. На всех континентах Земли.
Формулу эту влюблённым поставим в заслугу.
К определению счастья так близко они подошли.
Прощались мы. И, дружбой дорожа
Девчонки, притулившейся в сторонке,
Ушастого пустынного ежа
Я подарить решил твоей сестрёнке.
Решил. Забыл. Прошли года. И всё ж
Он колется, проклятый этот ёж.
В прекрасных городах старинных,
В музеях всех материков
Встречаешь их, румяных, длинных,
Седых и лёгких стариков.
Здесь, впечатления вбирая,
Они, блаженные, живут
Почти уже в пределах рая,
Куда их скоро призовут.
Но пусть посредством путешествий
Они впрямь продлят свой век.
Ведь в путешествиях, как в детстве,
Мгновенья замедляют бег.
И стукнет нам по семьдесят пять лет,
И оба мы когда-нибудь умрём.
И скажут люди: «А старушки нет,
Ушла она вослед за стариком».
Но скажут ли, что я недаром жил
И голос мой услышала страна?
Я столько раскопал чужих могил,
А собственная всё-таки страшна.
Когда бы смерть не принимала мер
Чтоб новое могло творить и жить,
Как всем успел бы надоесть Вольтер,
Уж о других не стоит говорить.
И всё ж, не устарев, живет поэт,
Которого давно на свете нет.
Попозже, чем скворец и грач,
За соловьями следом,
Твой развесёлый детский мяч
Летел на встречу с летом.Едва мяча заслышишь стук,
Забудешь все печали.
Летит! Летит! — и все вокруг
Смеялись и кричали.К тебе, босых ребячьих ног
Не чуя под собою
(С кем мячик — тот не одинок),
Друзья неслись гурьбою.
Вьётся чайка над Окой
На исходе дня.
Птицы не было такой
В детстве у меня.Здесь ловил я окуней
И кувшинки рвал.
Здесь я песенку о ней,
Помню, распевал.Чайка птица дальних вод,
Незнакомых стран!
Ты плыви мой пароход,
В море-океан.Мысли не было такой
В детстве у меня –
Встретить чайку над Окой
На исходе дня.Кабы в детстве надо мной
Чайка проплыла,
Может, в чём-нибудь иной
Жизнь моя была.
В день рождения Христа
В мир приходит красота.
Январский лёд
Сиянье льёт.
Январский наст
Пропасть не даст.
Январский снег даёт разбег.
Днём искромётный и цветной,
И так сияет под луной!..
И каждый из январских дней
Чуть-чуть, но прежнего длинней.
И так пригоден для пиров
И встреч любой из вечеров.
Снова чисто двойное стекло.
В небе сереньком столько уюта,
Но с крещенскою стужею лютой
Искромётное что-то ушло.
Снег забыл, как хрустел и блестел он,
Золотился, алел, розовел,
И опять притворяется белым,
Простодушным, пушистым, несмелым,
Словно только что к нам прилетел.
Что гильзы, фантики и марки,
Значки и прочее добро,
Что все московские подарки!
Билет метро! Билет метро! Какой подарок мне достался!
По травке мчусь во весь опор.
«Мой папа на метро катался!» –
Кричу, влетая в каждый двор.И этот маленький билетик
С большой прекрасной буквой «М»,
Не говоря уже о детях,
Был нужен абсолютно всем.Он так завладевал сердцами,
Как будто здесь, у старых стен,
Мерцал подземными дворцами
Московский метрополитен.
Боролось море со скалой
Десятки тысяч лет.
Скала исчезла с глаз долой,
Скалы пропал и след.
Пропасть пропал, да не вполне.
Песок остался жив.
Песок, отрезав путь волне,
Загородил залив.
И не могла понять волна,
Ломая берега,
Что нажила себе она
Могучего врага.
И не могла узнать скала,
Утратив облик свой,
Что и она своё взяла
И что не кончен бой.
Я — ластик, я — резинка,
Чумазенькая спинка.
Но совесть у меня чиста, –
Помарку стёрла я с листа.
Что нового сказать о Древнем Риме?
А то, что у него другое имя.
Настоящее, заветное, любимое,
Римлянами бережно хранимое.
Берегли его от порчи и от сглазу,
Не произнесли его ни разу,
Так его любили, что забыли,
Римом, псевдонимом заменили.
Настоящее имя забыто. Зато
Вечный город теперь и не сглазит никто.
Кто поезда на полустанке ждёт,
Глядит назад, мечтой летя вперёд.
Да, все до одного туда глядят,
Хоть никому не хочется назад.
Вот ведь настали деньки!
В доме такая тоска.
Спутаешь половики
И не дадут шлепка.
Стулья не на местах.
Цветок на окне чуть живой.
Не вовремя и не так
Отец поливает его.
Запахов вкусных нет
В доме в обеденный час.
Из дому на обед
Папа уводит нас.
Столовая нарпита
Приезжими набита,
Приезжими, прохожими,
Дорожными одёжами.
Простывший суп свекольный
И хлеба по куску,
Биточек треугольный
В коричневом соку.
Горюем с папой вместе,
Горячий пьём компот,
Как будто мы — в отъезде,
А мама дома ждёт.
Чем злодейства свои оправдает злодей?
Тем, что он не считает людей за людей.
Не считает, и точка. Но всё его скотство
От того, что он чувствует их превосходство.