Далекий друг умчавшегося детства,
Прими мой дар, тетрадь моих стихов,
Тетрадь стихов, заветное наследство
Счастливых грез умчавшегося детства,
Оживший сон безоблачных годов!
О, дни любви! о, детство золотое!
Оно прошло, но мне его не жаль…
В моей душе хранится все былое,
В ней жизнь кипит; в ней чувство молодое
Далекий друг умчавшагося детства,
Прийми мой дар, тетрадь моих стихов,
Тетрадь стихов, заветное наследство
Счастливых грез умчавшагося детства,
Оживший сон безоблачных годов!
О, дни любви! о, детство золотое!
Оно прошло, но мне его не жаль…
В моей душе хранится все былое,
В ней жизнь кипит; в ней чувство молодое
Два в бабки мальчика играли:.
И бабки заорали:
К войне за бабки собрались,
И подрались.
Когда рабятки подурили;
Довольно, чтоб отцы рабяток пожурили:
Или с отеческой грозой,
Посекли их лозой;
То чадолюбие отцам не то твердило;
Оно болванов разсердило.
Помнишь, мы с тобою были
Двое маленьких детей —
Залезали на курятник
И в соломе, меж клетей,
Проходящим всем навстречу,
Подражая петуху,
Детским голосом кричали
Звонко так: «ку-ка-ре-ку!»
1
Горн свой раздуй на горе,
в пустынном месте над морем
Человеческих множеств, чтоб голос стихии широко
Душу крылил и качал, междометья людей заглушая.
2
Остерегайся друзей, ученичества шума и славы.
Юрию Герману
Когда я в мертвом городе искала
ту улицу, где были мы с тобой,
когда нашла — и всё же не узнала
***
А сизый прах и ржавчина вокзала!..
Мой Телемак,
Троянская война
окончена. Кто победил — не помню.
Должно быть, греки: столько мертвецов
вне дома бросить могут только греки…
И все-таки ведущая домой
дорога оказалась слишком длинной,
как будто Посейдон, пока мы там
теряли время, растянул пространство.
Мне неизвестно, где я нахожусь,
Товарища в жизни находишь не вдруг,
Не каждый становится братом…
В жестоком бою молодой политрук
Спасен был суровым комбатом.
И крепкою дружбой связались они
В июльские жаркие, трудные дни.Они побеждали и смерть, и нужду
В походах по нивам несжатым…
— Товарищ, в каком это было году?
— В двадцатом, товарищ, в двадцатом! Сквозь пули дроздовцев прошли на Сиваш
Два верных товарища вместе,
Как ты божественно прекрасна,
О дева, рай моих очей!
Как ты без пламенных речей
Красноречиво сладострастна!
Для наслажденья и любви
Ты создана очарованьем;
Сама любовь своим дыханьем
Зажгла огонь в твоей крови!
Свежее розы благовонной
Уста румяные твои;
(После Плевны)
К вокзалу железной дороги
Два поезда сразу идут,
Один — он бежит на чужбину,
Другой же — обратно ведут.
В одном по скамьям новобранцы,
Все юный и целый народ;
Другой на кроватях и койках
Калек бледноликих везет...
«Глашенька! пустошь Ивашево —
Треть состояния нашего:
Не продавай ее, ангельчик мой!
Выдай обратно задаток…»
Слезы, нервический хохот, припадок:
— Я задолжала — и срок за спиной… —
«Глаша, не плачь! я — хозяин плохой.
Делай что хочешь со мной.
Сердце мое, исходящее кровью,
Всевыносящей любовью
В. Луговскому
Улицей летает неохотно
мартовский усталый тихий снег.
Наши двери притворяет плотно,
в наши сени входит человек.
Тишину движением нарушив,
он проходит, слышный и большой.
Это только маленькие души
Любезный именинник,
О Пущин дорогой!
Прибрел к тебе пустынник
С открытою душой;
С пришельцем обнимися —
Но доброго певца
Встречать не суетися
С парадного крыльца.
Он гость без этикета,
Не требует привета
Под лепестками вертолета
Два друга юности летят,
Связала их одна забота
Лет двадцать пять тому назад.Потом не то чтоб разлучила,
Но жизнь их порознь повела,
От встреч душевных отучила,
Лишила прежнего тепла.А вот в полете этом ближе
И откровенней стали мы.
Внизу вихры полыни рыжей,
Слоноподобные холмы.Мы смотрим вниз и вспоминаем,
«Сенюша, знаешь ли, покамест, как баранов,
Опять нас не погнали в класс,
Пойдем-ка да нарвем в саду себе каштанов!» —
«Нет, Федя, те каштаны не про нас!
Ты знаешь ведь, ка́к дерево высоко:
Тебе, ни мне туда не влезть,
И нам каштанов тех не есть!» —
«И, милый, да на что́ ж догадка!
Где силой взять нельзя, там надобна ухватка.
Я все придумал: погоди!
Восславив тяготы любви и свои слабости,
Слетались девочки в тот двор, как пчелы в августе;
И совершалось наших душ тогда мужание
Под их загадочное жаркое жужжание.
Судьба ко мне была щедра: надежд подбрасывала,
Да жизнь по-своему текла — меня не спрашивала.
Я пил из чашки голубой — старался дочиста…
Случайно чашку обронил — вдруг август кончился.
Ой, дубинушка, ты ухни!
Дружно мы за труд взялись.
Ты, плечо моё, не пухни!
Грудь моя, не надорвись! Ну-ко, ну, товарищ, в ногу!
Налегай плечом сильней!
И тяжёлую дорогу
Мы пройдём с тобой скорей. Ой, зелёная, подёрнем! —
Друг мой! помни об одном:
Нашу силу вырвем с корнем
Или многих сбережём. Тех борцов, кому сначала
Если б, сделав паровоз,
изрекли б рабочие:
мы хотим, чтоб нас лишь вез, —
как хотите, прочие;
вас, плетущихся пешком,
мерил оком барина,
гнущих спину под мешком,
прошибай испарина;
подняло б крестьянство вой,
коль под синим небом,
Во имя чего уверяют,
Что надо кричать: «Рад стараться!»?
Во имя чего заливают
Помоями правду и свет? Ведь малые дети и галки
Друг другу давно рассказали,
Что в скинии старой — лишь палки
Да тухлый, обсосанный рак… Без белых штанов с позументом
Угасло бы солнце на небе?
Мир стал бы без них импотентом?
И груши б в садах не росли?.. Быть может, не очень прилично
Ты вдруг блеснула мне звездой,
Ко мне влетела вдохновеньем,
Пленила пламенной душой,
Зажгла мне сердце сладким пеньем;
Сказала мне, что будешь ты
Мне другом верным, другом милым, —
И тихо светлые мечты
Уж веют над певцом унылым.
Привет надежд в твоих речах;
Исчезнет в радужных струях
Тревожен был грозовых туч крутой изгиб.
Над нами плыл в седых огнях аул Гуниб.
И были залиты туманной пеленой
Кегерские высоты под луной.Две женщины там были, друг и я.
Глядели в небо мы, дыханье затая,
Как молча мчатся молнии из глубины,
Неясыть мрачно кружится в кругу луны.Одна из женщин молвила:
«Близка беда.
Об этом говорят звезда, земля, вода.
Но горе или смерть, тюрьма или война —
Где-то в поле возле Магадана,
Посреди опасностей и бед,
В испареньях мёрзлого тумана
Шли они за розвальнями вслед.
От солдат, от их лужёных глоток,
От бандитов шайки воровской
Здесь спасали только околодок
Да наряды в город за мукой.
Вот они и шли в своих бушлатах –
Два несчастных русских старика,
Князь Петр, жилец московский!
Рука твоя легка! Пожалуй сертука!
Твой сельский друг Жуковский
Обнову хочет сшить.
Но ах! не можно быть
(Ведь тело тяжко бремя)
В одно, мой милый, время
В столице и в Орле.
Он за сто верст в селе.
Есть муза — нет портнова!
(Николаю Владимировичу
Станкевичу)
Под тенью роскошной
Кудрявых берез
Гуляют, пируют
Младые друзья!
Могучая сила
В душе их кипит;
Нет другого учения. Не ищите его.
А на чем вы поставлены, стойте.
То, что вам заповедано, не утратьте того,
И закинувши невод свой, пойте.
Не женись, неженимые. Разженитесь с женой,
Вы, женимые, — будьте с сестрою.
И глазами в глаза взглянув, глубина с глубиной,
Будьте телом — и телом — с душою.
Моё человечество
входит бочком в магазин,
сначала идёт
к вяловатой проросшей картошке,
потом выбирает
большой-пребольшой апельсин,
но так, чтобы кожа
была бы как можно потоньше.
Моё человечество
крутит баранку такси
О Нина, о мой друг! ужель без сожаленья
Покинешь для меня и свет и пышный град?
И в бедном шалаше, обители смиренья,
На сельский променяв блестящий свой наряд,
Не украшенная ни златом, ни парчою,
Сияя для пустынь невидимой красою,
Не вспомнишь прежних лет, как в городе цвела
И несравненною в кругу Прелест слыла? Ужель, направя путь в далекую долину,
Назад не обратишь очей своих с тоской?
Готова ль пренести убожества судьбину,
1…И снова хватит сил
увидеть и узнать,
как все, что ты любил,
начнет тебя терзать.
И оборотнем вдруг
предстанет пред тобой
и оклевещет друг,
и оттолкнет другой.
И станут искушать,
прикажут: «Отрекись!» —
Смертныя гумна убиты цепами.
Смилуйся, Господи жатвы, над нами.
Колос и колос, колосья без счета,
Жили мы, тешила нас позолота.
Мы золотились от луга до луга.
Нивой шептались, касались друг друга.
Пели, шуршали, взростали мы в силе.
Недосыпали.
В семь часов кормленье.
Ребенок розовый и мокрый просыпался,
и шло ночное чмоканье, сопенье,
и теплым миром пахли одеяльца.
Топорщилась и тлела на постели
беззубая улыбка.
А пока
стучал январь. Светало еле-еле.
Недолго оставалось до гудка.
Весь ослепительный, весь белый,
В рубцах задумчивых морщин,
Ты взнес над плоскостью равнин
Свой облик древле-онемелый,
Накинув на плечи покров
Таких же белых облаков.
Внизу кипят и рукоплещут
Потоки шумные Зангу;
Дивясь тебе, на берегу
Раины стройные трепещут,
Печали врач, забав любитель,
Остряк, поэт и баснослов,
Поборник правды и ревнитель,
Товарищ юности, Фролов!
Прошу, прерви свое молчанье
И хоть одной своей строкой
Утишь душевное страданье
И сердце друга успокой.
Увы! кто знает, друг мой милый,
10 Что ожидает завтра нас!
Под березой, где прозрачный ключ шумит,
Добрый молодец, задумавшись, сидит,
Не один сидит, с товарищем, с тоской,
Преклонясь на белу ручку головой.
Все встречало, привечало все весну,
Не встречал, не привечал один весны;
Возрыдавши, слово молвил про себя:
Лила! Лила! чем уверить мне тебя?
Долго ль будешь ты коситься предо мной?
То неверен, то коварен, то я злой.
— Как, ни куплета нам, певец?
Да что с тобою, наконец?
Иль хрипота напала?
— В дожде законов, как всегда,
Схватил я насморк, господа!
Вот в чем, друзья,
Болезнь моя,
Вот в горле что застряло!
— Певец! но ведь всегда весной
2
У тюрьмы, за Ушаковкой,
Часовой стоит с винтовкой.
«Как тебе не стыдно, парень,
Партизана сторожить?
Что ты — шкура или барин,
На чужое ловкий жить?