Горлицы белые, воркуйте поутру,
Горлицы белые, воркуйте ввечеру,
Голуби белые, спешите им помочь,
Голуби белые, воркуйте целу ночь.
Пить вам захочется, всем будет вам питье,
Есть вам захочется, вот яствице мое,
Светло-духовное пшеничное зерно,
Белому белое для радости дано.
Я на звездное небо безмолвно глядел,
Разлучившись с своими страданьями,
Мне почудилось, будто я плавно летел
Над землей, окрыленный мечтаньями.
Мне почудились горы, леса и моря,
Все сулят мне они упоение, —
И, сквозь сумрак, в душе загорелась заря,
Золотая заря вдохновения.
Рассветный свет по пламеням идет,
По облачным он разбросался кручам,
Пылает факел дня, вон тот и тот,
Багряный день велит зажечься тучам.
Повелевает пеньем звонких птиц,
Велит ручью смеяться в звонкой пляске,
Касается загрезивших ресниц,
И манит их раскрыться к новой сказке.
Золотистым аметистом,
Словно выжженное блюдо,
Раскалившаяся медь,
Расцвеченным, пламенистым,
Золотистым аметистом,
Но с оттенком изумруда,
С успокоенной зарею,
Отдых дав себе и зною,
Дышет дремлющее Море,
Полюбившее не в споре,
А в великом разговоре,
В грани дымныя греметь.
Закат расцвел. И золотом расплавленным
Горела даль. А здесь веретено
Жужжало мне. И в чуде взору явленном,
Светилось далью близкое окно.
Закат расцвел цветком неповторяемым,
И целый мир был озаренный сад.
Люблю. Люблю. Путем, мечтою чаемым,
Иду по дням. И не вернусь назад.
Тебе дрожащее сковал я ожерелье,
Все говорящее отливами камней,
В нем изумрудами качается веселье,
И грезит гудами рубинный хор огней.
В нем ароматами мечтают халцедоны,
Сквозя с гранатами в лазоревой тени,
И сон, опалами слагая луннозвоны,
Поет усталыми мерцаньями: Усни.
Расцвела в саду рута
Вышла дева-красота.
Вышла дева и поет.
Не меня ли манишь? Вот.
Нежен садик рутяной.
Выйди в садик, милый мой.
Дева, дева, оглянись.
Я с тобой. Цветы зажглись.
Рутяной венок сплела.
В воду бросила, светла.
Нежно счастье. Милый — мил.
Рутяной венок уплыл.
Сухой туман, когда цветенье нив —
Проклятье дней, хлебов плохой налив.
У нив зарницы даже — на счету,
Сухой Перун — сжигает рожь в цвету.
Сухой Перун — роняет в травы ржу,
И чахнет цвет, что радовал межу.
Перун желает молний — из зарниц,
Небесных — должен он пьянить девиц.
Когда бы знала белая лилия,
Что, цветя так истомно над зеркалом струй,
Она вызывает безволие бессилия,
Лишь внушая жажду, не давая поцелуй, —
Когда бы знала, как, терзая и мучая,
Подвижные, влажные, меняет зеркала,
Быть может, она бы, эта греза певучая,
Над рекой не цвела.
Алая вишня еще не созрелая.
Белое платье со складками смятыми.
В сжатии нежном рука онемелая.
Сад в полнопевности. Свет с ароматами.
Влажныя губы вот только узнавшия.
Спавшия, взявшия сладость слияния.
Нижния ветки чуть-чуть задрожавшия.
Верхния светят. Все знали заранее.
Из вещества тончайшаго, из дремы,
Я для любимой выстроил хоромы,
Ей спальню из смарагдовой тиши
Я сплел, и тихо молвил: Не дыши.
Дыханье задержи лишь на мгновенье.
Ты слышишь? В самом воздухе есть пенье.
Есть в самой ночи всеохватный звон.
Войдем в него, и мы увидим сон.
Глаза твои синие — как зимний, далекий лес,
Под Солнцем сияющим с высоких и синих Небес.
Глаза твои синие — как сумрак летящих бурь,
В них грозы грядущие, в них спящего сердца лазурь.
Глаза твои синие — как тайна алтарных завес,
Глаза твои синие — как зимний далекий лес.
Дымно-огненный туман
Был основой Миру дан.
Из туманного Огня
Жизнь возникла для меня.
Солнце в атом заключив,
Я упал на горный срыв,
Вырос, крылья распростер,
И зажег над тьмой костер.
Мой костер на высоте,
На верховной он черте.
И вошли в его обем
Ветер, молния, и гром.
Если ты зажег свечу,
Ты не прячь ее под стол.
Если ты сказал — хочу,
Ты люби хотящий пол.
Если ты пасешь овец,
Ты сплети себе руно.
Ты почувствуй наконец,
Для чего нам все дано.
И красивый — женский пол,
И могучий — пол мужской.
Если правду ты нашел,
Не ищи себе другой.
Голубь к терему припал,
Кто там, что там, подсмотрел.
Голубь телом нежно-бел,
На оконце ж цветик ал.
Белый голубь ворковал,
Он цветочком завладел,
Он его зачаровал,
Насладился, улетел.
Ах ты белый голубок,
Позабыл ты ал цветок.
Ах ты белый голубок,
Воротись хоть на часок.
Был светел, — и загашен как свеча.
Был кроток, — и сожжен мой дом над бездной.
Приди же, тьма, и царствие меча,
Вскипай, душа, для музыки железной.
Я сделаюсь разбойником морей,
Чтобы топить чужие караваны
Червленых, синих, черных кораблей,
Когда они войдут в мои туманы.
Когда мы тихими часами
С тобою говорим вдвоем,
Тебя я вижу над ручьем,
Ты лань с безумными глазами,
И мне хотелось бы сквозь мглу
Пустить проворную стрелу,
Чтоб не убить, о, только ранить,
И рану излечить скорей
Всей страстной нежностью своей.
И лаской эту лань туманить.
Звездники, звездозаконники,
Божией воли влюбленники,
Крестопоклонники,
Цветопоклонники,
Здесь в Вертограде мы все
В невыразимой красе.
Бездники, стали мы звездники,
В Вечери мы сотрапезники,
Цветопоклонники,
Звездозаконники,
Хлеб и вино — в хоровом,
Во всеокружном поем.
Из вещества тончайшего, из дремы,
Я для любимой выстроил хоромы,
Ей спальню из смарагдовой тиши
Я сплел и тихо молвил: Не дыши.
Дыханье задержи лишь на мгновенье.
Ты слышишь? В самом воздухе есть пенье.
Есть в самой ночи всеохватный звон.
Войдем в него, и мы увидим сон.
Липкия капли смолы
С этой сосны мы сберем.
Богу лесному хвалы
Голосом светлым споем.
Яркий воздвигнем костер,
Много смолистых ветвей.
Будет он радовать взор
Пляской змеистых огней.
Капли душистой смолы
Будут гореть, как свеча.
Богу лесному хвалы,
Радость огней горяча.