О, серая птичка, с глазами печальными, черными,
И с грудкою алою, точно в крови, —
Не бейся о клетку, с углами ее, с прутьями железными, узорными,
В клетке — живи.
Ты бьешься, ты бьешься. Ужели еще ты не знаешь всемирной законности?
Кто сеть расставляет, тот в клетке умеет держать.
О, серая птичка, не бейся, подчинись непреклонности,
Научись — даже в клетке, звенеть и дышать.
Тьма черты перемещает.
Ночь — из края теневого.
Ночь спокойна. Отчего я
Так печален в этот час?
День всечасно обещает,
Но не сдерживает слово,
День лукавит, зданья строя,
И обманывает нас.
Воздух ночи необманен,
Нет на ткани кисти лишней.
Отчего ж пугает серый
Цвет, предвестье черноты?
Я стрелою черной ранен.
Я грущу о правде вышней.
Только солнечною мерой
Мерю зерна Красоты.
Я приду к тебе в навечерие,
Буду ждать тебя у преддверия,
Чтоб в заветный час мне увидеть свет
Ненаглядных глаз, где на все ответ.
Я приду к тебе как наитие,
Буду ключ златой для раскрытия,
Чтоб душа душе, о, Жемчужина,
Вся была сполна обнаружена.
Я приду к тебе как к заутрене,
Я Жемчужине Перламутровне
Прошепчу сквозь дверь: «Отомкни теперь.
Я люблю тебя. Отворись и верь».
Ломаныя линии, острые углы.
Да, мы здесь—мы прячемся в дымном царстве мглы
Мы еще покажемся из угрюмых нор,
Мы еще нарядимся в праздничный убор.
Глянем и захватим вас, вбросим в наши сны.
Мы еще покажем вам свежесть новизны.
Подождите, старые, знавшие всегда
Только два качания, только нет и да.
Будет откровение, вспыхнет царство мглы.
Утро дышет пурпуром… Чу! кричат орлы!
Однажды Бог печален был,
Упало много звезд,
Потоки слез, поток светил,
На Землю звездный мост.
Огни в разявшейся Земле
Упали глубоко.
И снова светел Бог во мгле,
Ему теперь легко.
А слезы-звезды, в глубине,
Как зерна, проросли.
И светит ландыш при Луне,
В серебряной пыли.
Вся многозвездность Божьих дум
Как сад и лес взошла.
И нежен желтой нивы шум,
Как тихий всплеск весла.
Руны Ночи прочитав,
Струны грома разобрав,
Я блуждаю, и сбираю на болотах стебли трав.
В этих травах тонкий яд,
Самоцветности горят,
В них глубокий, змееокий, нелюдской, берущий взгляд.
Эти травы я сожму,
Выпью яд, и выпью тьму,
Кто б ты ни был подходящий, знай, что я тебя возьму.
Нас погонят по пятам
Руны Ночи в черный храм,
Струны грома, гряньте бурю, душу Дьяволу отдам.
В расщелинах древних ступенчатых слов
Таятся глаза сновидений.
Там змеи забытых заветов и ков,
Дремотные грузные тени.
Заросшая лестница. Терем немой.
Под крышей гнездятся лишь совы.
Постранствуешь в мире, и тянет домой,
И древние манят основы.
Всхожу на ступени. Проснулась змея.
И встречен при входе я Змеем.
О, здравствуй, старинная правда моя,
Мы выявить клад наш сумеем.
Выше, ниже, Херувимы, образующие тайно
Свет и крылья, свет и дымы, лик возникший не случайно,
Жизнь творящей, нисходящей, восходящей ввысь огнем,
Трисвятую, Трисвятейшей, трисвятую песнь поем.
Да Царя, чей голос — громы в вихрях огненного дыма,
Чье величие — на копьях свитой Ангельской носимо,
Мы подымем, света примем триединого Лица,
Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя без конца.
Мы крестились Христом,
Мы крестились крестом,
Обвитым звездами, цветами.
Мы крестились Водой,
Навсегда молодой,
Мы крестились Огнем.
Часом ночи и днем,
Мы за Солнцем идем,
И звездами.
Мы в Христа облеклись,
Мы как свечи зажглись,
В Пасхальном сияющем храме.
Мы возникли как звон
В аллилуйе времен,
Серафимы — в одном,
Херувимы — в другом,
Мы с Христом, он во всем,
Со звездами.
Тихая поветерь в Белом дышит море.
Тихая поветерь. Можно плыть в просторе.
Мы моленье Ветру вслух произносили: —
Не серчай. Дай льготу. Будь потише в силе. —
На Восток смотрели. Западу шептали.
Напекли блинов мы, наварили каши.
Бросили лучинки, и поплыли в вале,
За крестом лучинным. В ветре лодки наши.
Тихая поветерь, вей, Праматерь Моря,
Рыбарей баюкай, с бледными не споря.
Тихая поветерь в Белом дышет море.
Тихая поветерь. Можно плыть в просторе.
Мы моленье Ветру вслух произносили:—
Не серчай. Дай льготу. Будь потише в силе.—
На Восток смотрели. Западу шептали.
Напекли блинов мы, наварили каши.
Бросили лучинки, и поплыли в вале,
За крестом лучинным. В ветре лодки наши.
Тихая поветерь, вей, Праматерь Моря,
Рыбарей баюкай, с бледными не споря.
Уж я золото хороню, хороню.
песня игорная.
Золото лучистое я в сказку хороню,
Серебро сквозистое приобщаю к дню.
Золото досталось мне от Солнца, с вышины,
Серебро — от матовой молодой Луны.
Песнь моя — разливная, цветут кругом луга,
Сказку-песнь убрал я всю в скатны жемчуга.
Жемчуг тот — из частых звезд, звезд и слез людских,
Мысли сердца — берега, сердце — звонкий стих.
Вот они, мерзлые глыбы,
Серого цвета земля.
Трав перекручены сгибы,
Холод их сжал, шевеля.
Бешено носится ветер.
Дождь. За слезою слеза.
Смотрит мне зябнущий сеттер
С недоуменьем в глаза.
Кто же охотиться может,
Если исчезла вся дичь?
Холод кусает и гложет,
Ветер заводит свой клич.
Будет он снежные тучи
К белой забаве скликать.
Тканью обрывно-линючей
Смотрит унылая гать.
Вот оне, мерзлыя глыбы,
Сераго цвета земля.
Трав перекручены сгибы,
Холод их сжал, шевеля.
Бешено носится ветер.
Дождь. За слезою слеза.
Смотрит мне зябнущий сэтер
С недоуменьем в глаза.
Кто же охотиться может,
Если исчезла вся дичь?
Холод кусает и гложет,
Ветер заводит свой клич.
Будет он снежныя тучи
К белой забаве скликать.
Тканью обрывно-линючей
Смотрит унылая гать.
Помогите! помогите! Я один в ночной тиши.
Целый мир ношу я в сердце, но со мною ни души.
Для чего кровавым потом обагряется чело?
Как мне тяжко! Как мне душно! Вековое давит зло!
Помогите! помогите! Но никто не внемлет мне.
Только звезды, улыбаясь, чуть трепещут в вышине.
Только лик Луны мерцает, да в саду, среди вершин,
Шепчет Ветер перелетный: Ты один — один — один.
Посмотри, в просторах матовых потухающей зари
Есть жемчужинка, которая засветилась изнутри.
Это — та лампада вечная, неразлучная со мной,
Что горит звездой Вечернею над изогнутой Луной.
Ах, от острого и нежного, тонко-белого Серпа
К дням минувшим означается еле зримая тропа.
Вижу тихую я детскую, луч лампады в пляске снов,
И грядущее мерещится — там — как нитка жемчугов.
У меня была подруга,
Место выбрала близь луга,
Там построила домок,
Очень светлый теремок.
Хмелем дверь свою укрыла,
И, хмелея, говорила:
„Приходи ко мне, дружок,
В мой веселый теремок“.
Луг был ярче изумруда,
Свет к нам нежный шел оттуда,
И от вишен шел снежок,
И с подругой был дружок.
Тонкий бисер нанизался,
Пояс легкий развязался,
И упали жемчуга
В изумленные луга.
От скалы и до скалы,
Где проносятся орлы,
Высоко в соседстве звезд,
Протянулся тонкий мост.
Эта жердочка тонка,
От равнины далека,
И ведет от Красных Гор
К глади Матовых озер.
К озаренью жемчугов,
В мир существ, где нет врагов,
К воссиянью вышины,
В замок Солнца и Луны.
Трудно к жердочке дойти,
Страшны срывности пути,
Но во сколько раз трудней
Перейти в простор по ней.
Шумели и шушукались
Сосны шуршащей сучья.
А рыбы убаюкались,
Уснула жадность щучья,
Наевшися плотиц,
Среди речных станиц.
Настали дни осенние,
В лугах одни отавы,
Все пленнее и пленнее
Обеденные травы.
Воздушный клин вдали, —
Исчезли журавли.
И воют оголтелые,
В ночи, сычи и совы.
И заморозки белые
Плетут полям покровы.
И в небе желтый серп
Свел в цельность весь ущерб.
Если, после поцелуя,
Темной ночью выхожу я,
На тесовое крыльцо,
Освежить свое лицо,
Звезды искрятся, ликуя,
По небесной вышине,
Словно в жажде поцелуя
Расцвечаются оне.
И в молитвенной истоме,
В пробужденности и в дреме,
В сердце чувствуя зарю,
Слитно с Небом я горю,
Словно в светлом водоеме
Брызги — здесь, и брызги — там,
Мы в молитвенной истоме
Сопричислены к звезда́м.