Она мне говорит: «Я ласкою обемлю».
И он мне говорит: «Я горячей горю».
Я слушаю его. И ей любовно внемлю.
Обоим им в душе воздвиг по алтарю.
Я в колебании качаюсь и творю.
Душой звенящею я музыку приемлю.
И звон малиновый поет мою зарю.
И океанами рассвет обемлет землю.
Она мне говорит. И женскому я рад.
Но он мне говорит. Я с ним в ином законе.
По влаге пламенной плыву в огнистом стоне.
И вот уж лунный ход размеренных сонат,
Как ветр, отяжелев набатом благовоний,
Вступает в солнечность ликующих симфоний.
На чистое поле, под ясное Небо, под черное облако
встань,
На красное Солнце, на Месяц двурогий, на звезды
высокие глянь.
Под Солнцем под красным есть синее Море,
и ладанный камень на нем,
И Божия церковь на ладанном камне, где служба
и ночью, и днем.
Ты выбери поле, иль выбери Небо, иль выбери Море
себе,
Но, выбрав, люби их, но, выбрав, служи им, и верь
той отдельной судьбе.
Ты Солнце увидишь не так, как другие, войдешь в
многозвездный ты храм,
И будешь ты видеть, как днем там и ночью
лазурный встает фимиам.
Мне Бог—закон, и боль—боготворю.
Не мне, не мне, пока иду я тенью,
Здесь предаваться только упоенью,
Но в рабстве я свободный выбор зрю.
Я был цветком, я знал свою зарю,
Стал птицей я, внимал громам как пенью,
Был днем в году, псалмом я был мгновенью,
К земному да причтусь календарю.
А если он окончился,—так что же?
Не лучше ли горенья краткий час,
Чем бездны Тьмы? Будь милостив мне, Боже.
Ты дал стада мне,—я их зорко пас.
Не для того-ль, чтоб сжечь весь плен холстины,
Адам возник в Раю, из красной глины.
Были сонные растенья,
Липко-сладкая дрема́,
Полусвет и полутьма.
Полуявь и привиденья.
Ожиданье пробужденья,
В безднах праха терема,
Смерть, и рядом жизнь сама.
Были странные растенья.
Пышный папоротник-цвет,
После долгих смутных лет,
Вновь узнал восторг цветенья.
И людские заблужденья,
Весь дневной нарочный бред,
Я забыл и был поэт.
Вдруг исчезло средостенье
Между тайною и мной.
Я земной и неземной.
Пело в сердце тяготенье,
И шептали мне растенья
«В прах глубокий дверь открой.
Заступ в руки. Глянь и рой».
Чуть где он встал, — вдруг смех и говор тише,
Без рук, без ног пришел он в этот мир,
Приязные его — лишь птицы дыр,
Чье логово — среди расщелин крыши.
Летучие они зовутся мыши,
И смерти Солнца ждут: Миг тьмы — им пир.
Но чаще он — невидимый вампир,
И стережет — хотя б в церковной нише.
Пройдешь, — не предуведомлен ничем, —
Вдруг на тебя покров падет тяжелый,
И с милыми ты будешь глух и нем.
Войдет незрим, — и дом твой стал не тем,
Недоумен, твой дух стал зыбкий, голый,
Он в мир пришел, сам не узнал зачем.
Еще не погасла Луна,
Но светит румянцем рассвет.
И ярко Венера видна,
Царица блестящих планет.
Созданья великих веков,
Застыли руины Уксмаль.
Воздушны края облаков,
Безбрежна пустынная даль.
Здесь жили когда-то цари,
Здесь были жрецы пирамид.
Смотри, о, мечтанье, смотри,
Здесь жемчуг легенды горит.
Здесь чудится памятный стих
О сне, что в столетьях исчез.
Пропел, и, изваян, затих,
Под тройственным светом Небес.
В безгласьи седеющих плит
Узорные думы молчат.
И только немолчно звучит
Стоустое пенье цикад.
Еще не погасла Луна,
Но светит румянцем разсвет.
И ярко Венера видна,
Царица блестящих планет.
Созданья великих веков,
Застыли руины Уксмаль.
Воздушны края облаков,
Безбрежна пустынная даль.
Здесь жили когда-то цари,
Здесь были жрецы пирамид.
Смотри, о, мечтанье, смотри,
Здесь жемчуг легенды горит.
Здесь чудится памятный стих
О сне, что в столетьях исчез.
Пропел, и, изваян, затих,
Под тройственным светом Небес.
В безгласьи седеющих плит
Узорныя думы молчат.
И только немолчно звучит
Стоустое пенье цикад.
От полюса до полюса я землю обошел,
Я плыл путями водными, и счастья не нашел.
Я шел один пустынями, я шел во тьме лесов,
И всюду слышал возгласы мятежных голосов.
И думал я, и проклял я бездушие морей,
И к людям шел, и прочь от них в простор бежал скорей.
Где люди, там поруганы виденья высших грез,
Там тление, скрипение назойливых колес.
О, где ж они, далекие невинности года,
Когда светила сказочно вечерняя звезда?
Ослепли взоры жадные, одно горит светло:
От полюса до полюса — в лохмотьях счастья Зло.
Паскаль. Бальзак. Бодлэр. Вилье. Верлэн.
Колодец. Буря. Пропасть. Перстень. Пляска.
Скальпель. Циклон. Кальян. Прозренье. Сказка.
Пять факелов над станом серых стен.
Я чуял—вами—общей доли плен,
Вы ведали, что в жизни боль завязка
Что красная скрепляет в сером краска,
Что вертится веретено измен.
От безконечно-малаго пробеги
До безконечно-грозных величин.
Ум—нищий. Ум—верховный властелин.
Ток вещества, застывший в стройной неге.
Париж. Любовь. Ты вихрь включил во вздох.
Среди богов ты пятистрельный бог.
Как хорошо в цветах отединенье:—
Что̀ рознь, то рознь, хоть мир есть цельность сна.
Мне кровь как кровь, и лишь как кровь, нужна,
Не как дорога семиизмененья.
Семь струн моих, и в них едино пенье,
Но каждая есть вольная струна.
И медный уголь, и змея-волна,
И среброзлато, все есть опьяненье.
Но ты, что внемлешь мне сейчас, заметь:—
Я гром люблю как высшую свободу,
Не красочно размеченную сеть.
Для арфы злато, для чекана медь.
Не пей, дуга, дождей текучих воду,
Мне, капле, дай, средь капель, жить и петь.
Бегала белочка. Белые голуби
Нежно ворковали.
Ты улыбалась мне. Снежные голуби
Крыльями свет нам свевали.
Хвост пушистый распустивши,
Белочка скакнула.
«Можно ль жить не полюбивши?»
Ты, блеснув, шепнула.
«Здесь в садах, в веках далеких,
Были мы когда-то: —
В этих снах голубооких
Я узнала брата.
Мой дружочек, женишочек,
Я с тобой венчаюсь: —
Я с тобою, голубочек,
Горлицей встречаюсь.»
Бегала белочка. Дерево мерила,
В ропотах зеленого гула.
В жизнь бесконечную счастие верило.
В Вечность любовь заглянула.
Песок вскипал. За мною мчались Мавры.
Но легок был мой черноокий конь.
И в этой зыби бега и погонь
Горели мы как быстрые кентавры.
Мне чудилось—в висках гремят литавры.
О, кровь моя! Кипи! Колдуй! Трезвонь!
Я мчусь как дух. Лечу как ведогонь.
Как ветер, в чьем волненьи блещут лавры.
Уклонных гор, кривясь, разялась пасть.
Во мне не страх, а хохот и веселье.
Во мне полет и пляс и вихрь и страсть.
В крови коня ликует то же зелье.
Лечу. Летим. Хоть в Ад на новоселье.
Лишь только б в руки вражьи не попасть!
Чтоб дух горел в чарующем алмазе,
И мысль играла в радугу и гром,
Идут пиры, в пространстве мировом,
Различья форм, цветных разнообразий.
Светло лететь по зову звездных связей.
Красиво каплей, чей так мал обем,
Упасть с высот в звенящий водоем.
Быть звуком в убедительном рассказе.
Мне чудится, что, если любим мы,
И милой сердцем ткем наряд венчальный,
В пустыне звезд, как в музыке зеркальной, —
В тот час поют всезвонные псалмы,
Как здесь снежинки в светлый миг зимы
В душе у нас рождают стих кристальный.
Один вопрос, томительный, всегдашний,
От стершихся в невозвратимом дней,
От взятых в основание камней
До завершенья Вавилонской башни.
Зачем согбенный бог над серой пашней?
Зачем в кристалле снов игра теней?
Зачем, слабее я или сильней,
Всегда в сегодня гнет влачу вчерашний?
Как ни кружись, клинок и прям и прост: —
Уродство не вместится в совершенство,
Где атом — боль, там цельность — не блаженство.
Не потому ль водовороты звезд?
Не потому ли все ряды созданий,
Чтоб ужас скрыть — бесчисленностью тканей?
Во мне стихи поют — на преломленьи дня,
Когда блестящий Шар начнет к морям спускаться.
Тогда стихи звучат, преследуют меня,
Как пчелы летние, жужжат, звенят, роятся.
О, полнопевный рой! Сюда ко мне, сюда!
Готово место вам, гирлянды строк крылатых.
Уже зенит пройден, светлей в морях вода,
Уже надмирный Диск скользит в воздушных скатах.
Вот новый улей вам, любовники цветов,
Устройте соты здесь всем множеством бессонным.
Чтоб в зимних сумерках, под дикий свист ветров,
Я усладиться мог тем медом благовонным.
СОНЕТ
Над гладью зеркальной лесного затона,
Вся белая, лилия дремлет одна.
Мерцает во мгле, а с высот небосклона
К ней сходит в сияньи Луны тишина.
И лилия жаждет небесного сна.
Не зная ни жалоб, ни вздоха, ни стона,
Безбольно мечтает и любит она,
Над влагой глубокой ночного затона.
Безмолвно белеет, и вот в полусне
Ей видится небо, простор бесконечный,
Там ангел с невестой идет в вышине.
Ковер облачков расстилается млечный,
И лилия дышит в воздушном огне.
Как льнет к ней, идет к ней наряд подвенечный!
Как веет ветер в звонах ковыля,
Как небо высоко над ширью степи.
Но древний сон замкнут в безгласном склепе.
Забыла пламя марева Земля.
Как шепчет ветер, пылью шевеля.
Но порваны златые звенья цепи,
Дух полюбил быть в запертом вертепе,
Межи углами врезались в поля.
В тот страстный край, где черный цвет и красный,
Приявши белый, стихли в пестроте,
Пути заглохли. Лики все не те.
Лишь в час Войны, лишь в бое, в час опасный,
На миг в возврате к прежней красоте,
Есть в ржаньи звук, с огнем времен согласный.
СОНЕТ
Мне все равно: царем ли быть могучим,
Иль мудрецом, средь отреченных книг,
Иль облаком, бегущим к дальним тучам,
Чтоб засветиться молнией на миг.
Всему и всем сочувственный двойник,
Я ввысь иду по лабиринтным кручам,
Судьба зовет, покой пустынь велик,
И стих в душе звучит ключом гремучим.
Туда, туда! За грани вечных гор!
Вершины спят. Лазурь, покой, простор.
Властительны невидимые чары.
В предсмертной мгле дрожит одна звезда,
Над дольней тьмой, где дымные пожары.
Вершины спят. Скорей! Туда, туда!
Месяц меряет недели,
Изменяясь в красоте.
Вот он виден еле-еле,
Серповиден в высоте.
Вот он серп для жатвы годный,
Заостренный там внутри.
Вот плывет над бездной водной
Полумесяц, — посмотри.
Все пышнее, все светлее,
Вот он встал как полный шар.
Словно где-то там, алея,
В круге зарева — пожар.
Вот все позже он восходит,
С краю выем, убыль в нем.
Чахнет бледный, грустно бродит,
Опрокинут, виден днем.
Меньше, тоньше, гаснет, тая.
Умер. Нет нам лунных нег.
Ждем. И вновь черта златая,
Месяц меряет разбег.
«Красныя капли!» Земля возстонала.
«Красныя капли! Их мало!
«В недрах творения — красное млеко,
Чтоб возсоздать человека.
«Туп он, и скуп он, и глух он, и нем он,
Кровь проливающий Демон.
«Красныя капли скорей проливайте,
Крови мне, крови давайте!
«Месть совершающий, выполни мщенье,
Это Земли есть решенье.
«Месть обернется, и будет расцветом.
Только не в этом, не в этом.
«Бойтесь, убившие! Честь убиенным!
Смена в станке есть безсменном.
«Кровь возвратится. Луна возродится.
Мстителю месть отомстится!»