О, я молю тебя, родимый мой Народ,
Как этот ужас для тебя
Придет, воистину придет,
Ты пожалей ее, и, Женщину любя,
Царицу не включай в жестоко-правый счет.
Да, ты любил Царя, но ты его лишен,
И ты к Царю пошел, но не было его.
Он только сказка, страшный сон,
Убийственный мертвец, он должен быть казнен.
Вампира — в гроб. Тут — страх, но мертвое — мертво.
Раз воскресить нельзя, будь смертью смерть его.
Вампир да будет мертв. В том ужас, но закон.
Но, мой Народ, да будет гнев,
Твой гнев, Славянский гнев, и жалости не чужд.
Во имя всех твоих скорбей, терзаний, нужд,
Во имя жен твоих и дев,
Загубленных, в веках, для них,
Кого отметил ты и мой звенящий стих,
Во имя той тоски, что ты века, не дни,
Терпел, до гробовой доски скорбя,
Народ родной, молю тебя,
Ты казнью Женщины себя не оскверни,
И тяжким молотом оплот тюрьмы дробя,
В час гнева и суда — ты милость вспомяни.
Смертные гумна убиты цепами.
Смилуйся, Господи жатвы, над нами.
Колос и колос, колосья без счета,
Жили мы, тешила нас позолота.
Мы золотились от луга до луга.
Нивой шептались, касались друг друга.
Пели, шуршали, взрастали мы в силе.
Лето прошло, и луга покосили.
Серп зазвенел, приходя за косою.
Словно здесь град пробежал полосою.
Пали безгласными — жившие шумно.
Пали колосья на страшные гумна.
Колос и колос связали снопами.
Взяли возами. И били цепами.
Веять придут. Замелькает лопата.
Верные зерна сберутся богато.
Колос, себя сохранявший упорно,
Будет отмечен, как взвесивший зерна.
Колос, качавший пустой головою,
Лишь как мякина послужит собою.
Зерна же верные, сгрудясь богато,
Будут сиять как отменное злато.
Дай же, о, Боже, нам жизни счастливой,
Быть нам разливистой светлою нивой.
Дай же нам, Боже, пожив многошумно,
Пасть золотыми на смертные гумна.
Смертныя гумна убиты цепами.
Смилуйся, Господи жатвы, над нами.
Колос и колос, колосья без счета,
Жили мы, тешила нас позолота.
Мы золотились от луга до луга.
Нивой шептались, касались друг друга.
Пели, шуршали, взростали мы в силе.
Лето прошло, и луга покосили.
Серп зазвенел, приходя за косою.
Словно здесь град пробежал полосою.
Пали безгласными—жившие шумно.
Пали колосья на страшныя гумна.
Колос и колос связали снопами.
Взяли возами. И били цепами.
Веять придут. Замелькает лопата.
Верныя зерна сберутся богато.
Колос, себя сохранявший упорно,
Будет отмечен, как взвесивший зерна.
Колос, качавший пустой головою,
Лишь как мякина послужит собою.
Зерна же верныя, сгрудясь богато,
Будут сиять как отменное злато.
Дай же, о, Боже, нам жизни счастливой,
Быть нам разливистой светлою нивой.
Дай же нам, Боже, пожив многошумно,
Пасть золотыми на смертныя гумна.
Мы в двух горницах соседних, и в едином терему.
На таинственных обеднях, посвящаемых Уму.
Ум — алмазный устроитель возносящихся дворцов,
Наш божественный хранитель, дарователь всех венцов.
Мы в двух горницах раздельных, мы за тонкою стеной,
В час радений корабельных будем в горнице одной.
Помолчал я, постучал я, и распалася стена,
Красоту души встречал я, красота души одна.
Хоть и много есть у Бога расцветающих цветов,
Но одна ведет дорога к предызбраннице веков.
Походили мы по дальним, по лазоревым звезда́м,
Уж скитаниям печальным больше сердце не отдам.
Хоть лазоревы и чудны звезды выси голубой,
Хоть златисты, изумрудны, тяжко быть мне врозь с тобой.
Ты пришла с Звезды Лазурной, я пришел с Звезды Рубин,
Оба были в сказке бурной, двум Земля — приют один.
И теперь в великом чуде мы в раденьи Корабля,
Светят очи, дышат груди, в Небе царствует Земля.
Я знаю много ворожащих зелий.
Есть ведьмин глаз, похожий на луну,
Общипанную в дикий час веселий.
Есть одурь, что к густому клонит сну,
Как сусло, как болотная увяза,
Где, утопая, не приходишь к дну.
Есть лихосмех, в его цветках проказа.
Есть волчий вздох. Есть заячий озноб.
Рябиньи бусы хороши от сглаза.
Для сглаза же отрыть полезно гроб,
В могиле, где положена колдунья,
И щепку в овсяной протиснуть сноп.
Ту гробовую щепку, в Новолунье,
Посей в лугах, прибавь чуть-чуть огня,
Взростет трава, которой имя лгунья.
Падеж скота, оскал зубов коня,
Дыб лошадиный, это все сестрицы
Травинки той, что свет не любит дня.
Вот конница, все кони легче птицы,
Но только лгуньи поедят в лугах,
Бегут вразброд и ржут их вереницы.
Из тысяч конских глоток воет страх,
Подковы дрябнут, ноги охромели,
Оскал зубов—как ранний снег в горах.
Я знаю много, очень много зелий.
Волос, Велес, бог пышных стад,
Бог изумрудностей в Апреле,
Прими — не грозовой раскат,
Текучесть льющихся рулад
Моей пастушеской свирели.
Бог мирных дней, Велес, Волос,
Уж в наших долах отшумели
Игранья первых громких гроз,
И стебли светлые овес
Поит росой под звук свирели.
Бог нежных трав, Волос, Велес,
Ты кроткий друг забав при деле,
Ты пращур мой, ты дух чудес.
Ты дед Баяна. Чу, как лес
Поет под звук моей свирели.
Бог сочных трав, Велес, Волос,
Твои луга не оскудели,
Звенит и светит сенокос.
Чу, сколько песен понеслось
В ответ на зов моей свирели.
Бог тучных нив, Волос, Велес,
В честь бога — жатвы подоспели.
И меж снопами, в честь Небес,
Куст ржи завитый не исчез.
Закрут воскрес, под звук свирели.
Чу, колокольчики звенят,
Нежней, чем гомон птиц в Апреле,
Стада идут с возами в ряд,
Волос, Велес, бог пышных стад,
Год спет. Домой, под зов свирели.
«Мы плыли — все дальше — мы плыли,
Мы плыли не день и не два.
От влажной крутящейся пыли
Кружилась не раз голова.
Туманы клубились густые,
Вставал и гудел Океан, —
Как будто бы ведьмы седые
Раскинули вражеский стан.
И туча бежала за тучей,
За валом мятежился вал.
Встречали мы остров плавучий,
Но он от очей ускользал.
И там, где из водного плена
На миг восставали цветы,
Крутилась лишь белая пена,
Сверкая среди темноты.
И дерзко смеялись зарницы,
Манившие миром чудес.
Кружились зловещие птицы
Под склепом пустынных Небес.
Буруны закрыли со стоном
Сверканье Полярной Звезды.
И вот уж с пророческим звоном
Идут, надвигаются льды.
Так что ж, и для нас развернула
Свой свиток седая печаль?
Так, значит, и нас обманула
Богатая сказками даль?
Мы отданы белым пустыням,
Мы тризну свершаем на льдах.
Мы тонем, мы гаснем, мы стынем
С проклятьем на бледных устах!»
Прежде, видя, как снежинки
В воздухе летают,
Говорил я: серебринки,
Говорил: с цветов пушинки,
Стаи фей летают.
И конечно. Ведь красивы.
Ишь как шелушатся.
Заплетаются в извивы,
И летят, как хлопья ивы,
Пухом вниз ложатся.
Да постой. Не так уж глуп я.
Знаю те алмазы.
Да, узнал. Не так уж туп я.
Это — кожа, это — струпья
Моровой Проказы.
Там на Севере, седая,
И еще на Юге,
Спит Проказа мировая,
И скребется, восставая,
На Полярном круге.
Позевает, поскребется,
Налущит лохмотий,
Глянет, плюнет, и ругнется,
Туча на небе сберется,
Тут на повороте.
На углу ворот Полярных,
Ведьминому сказу
Послушая, в клубах парных
Накопила снов угарных,
Понесла заразу.
На зеленые поляны
Дунет, все повянет.
Заморозила туманы,
Бросит между трав изяны,
Мертвый узел стянет.
И посыплет, и засеет,
С краю и до краю.
Цепенение навеет,
Заметелит, завладеет,
Брежу, засыпаю.
Дети Солнца, в час полночный,
Собрались в игре урочной,
Слитно-дружное вращенье,
Перекрестности круженья,
Плотно слажены ряды,
Мы во имя возрожденья
Ждем в душе живой воды.
Жернов крутится упорный,
Белый праздник ночью черной,
Быстро, посолонь стремленье,
Звезды, в жажде обновленья,
Прорезают так туман,
В круге, знаменье раденья,
Со святой водою чан.
Ног босых все глуше топот,
Уст сухих не слышен ропот,
За одной живой стеною
Две и три идут волною,
Близ рубахи — сарафан,
И напевной тишиною
Зачарован водный чан.
В глубине явился Кто-то,
В лике светлая дремота,
Пробуждается в купели,
Мы недаром здесь радели,
И пропели заговор,
В вихре слышен зов свирели,
В чане темном яркий взор.
Хоровод наш содрогнулся,
С неземным соприкоснулся,
Мы истомным взяты раем,
В пляске мы изнемогаем,
Мы бледней, чем полотно,
Дух сошел, мы знаем, знаем,
Это было суждено.
Неизбежно гильотина
Проблистала — оттого,
Что была чрезмерна тина,
И в уме у Властелина,
Кроме рабства, ничего.
Неизбежной стала плаха
И для нашего Царя.
В царстве грязи, в царстве страха
Он низвергнется с размаха,
В бездну с ужасом смотря.
Неизбежно. Слишком много
Влито крови в черноту.
Лгали нагло и убого.
Правда ждет и правит строго,
Все движенья — на счету.
Карты с красною окраской
Поиграли — есть конец.
Мы закрыты красной сказкой,
Мы покрыты кровью вязкой,
Заглянули в багряне́ц.
Пики, черви, черви, пики,
Бубны, трефы — вся земля.
Долго в нас глушили крики,
Но проклятья многолики, —
Мы казнили Короля.
Мы казнили Королеву,
Соучастницу его.
Кто вулканному напеву
Крикнет «Будет!»? Взрыву, гневу
Кто уменьшит торжество?
Пики, черви, черви, пики
Замелькали, говоря.
Вопли мести грозны, дики.
Карт кровавых страшны лики.
Туз — Народ, и нет Царя.
* * *
Уходит светлый май. Мой небосклон темнеет.
Пять быстрых лет пройдет, — мне минет тридцать лет.
Замолкнут соловьи, и холодом повеет,
И ясных вешних дней навек угаснет свет.
И в свой черед придут дни, полные скитаний,
Дни, полные тоски, сомнений и борьбы,
Когда заноет грудь под тяжестью страданий.
Когда познаю гнет властительной Судьбы.
И что мне жизнь сулит? К какой отраде манит?
Быть может, даст любовь и счастие? О, нет!
Она во всем солжет, она во всем обманет,
И поведет меня путем тернистым бед.
И тем путем идя, быть может, падать стану.
Утрачу всех друзей, моей душе родных,
И, — что всего страшней, — быть может, перестану
Я верить в честь свою и в правду слов своих.
Пусть так. Но я пойду вперед без колебанья —
И в знойный день, и в ночь, и в холод, и в грозу:
Хочу я усладить хоть чье-нибудь страданье.
Хочу я отереть хотя одну слезу!
Песнь моя уж в могиле была, уж холодной,
Кровь почуяла, вот, из земли привстает,
Смотрит вверх, как вампир, крови ждущий, голодный.
Крови ждет, крови ждет, крови ждет.
Мщенья, мщенья! Где враг, там берлога.
С Богом — пусть даже, пусть и без Бога!
Песнь сказала: пойду я, пойду ввечеру,
Буду грызть сперва братьев, им дума моя,
Тот, кого я когтями за душу беру,
Пусть вампиром предстанет, как я.
Мщенья, мщенья! Где враг, там берлога.
С Богом — или хотя бы без Бога!
Мы потом из врага выпьем кровь — будем пить,
Его тело разрубим потом топором,
Его ноги нам нужно гвоздями пробить,
Чтоб не встал, как вампир, с жадным сном.
И с душою его мы пойдем в самый Ад,
Все мы разом усядемся там на нее,
Чтоб бессмертье ее удушить, о, стократ,
И пока будет жить, будем грызть мы ее.
Мщенья, мщенья! Где враг, там берлога,
С Богом — пусть даже, пусть и без Бога!
Серебряныя звезды, я сердце вам отдам,
Но только вы скажите—вы что ночным цветам
Сюда сияньем льете, сияя вечно там?
Серебряныя мысли полночной тишины,
Вы нежны и нарядны на Празднике Весны,
Но что в вас тайно дышет? Какие в звездах сны?
Серебряныя воды просторов неземных,
В зеркальностях Природы какой поете стих?
Вселенския озера! Потоки вод живых!
Так молча звезды с сердцем старался я сплести,
Душой своей вздыхая у Млечнаго Пути,
И талисман мечтая межь дружных звезд найти.
Я спрашивал, я слышал незримую струну,
Забыл, глядел ли в Небо, в свою ли глубину,
Но я любил, лелеял влюбленность и Весну.
Душа моя дрожала от пенья тайных строк,
В душе моей раскрылся неведомый цветок,
Узнать его названье я никогда не мог.
Но весь я полон пенья, сиянья странных снов,
О, праздник обрученья Небес и лепестков,
О, таинство венчанья созвездий и цветов!
Солнце, Солнце, ты Бог!
Безумцы гласят, будто ты есть небесное тело,
Будто ты только лик Божества.
Напрасны слова,
Прекрасна лишь страсть без предела,
Лишь счастье, лишь дрожь сладострастья, лишь
сердце, горение, вздох.
О, Солнце, ты яростный Бог!
О, Солнце, ты ласковый Бог!
Ты сжигаешь степные пространства,
Зажигаешь всех смуглых людей,
Ты горишь, и лучисто твое постоянство,
Бледноликого жарко пьянишь вовлеченьем в легенду
страстей.
Ты горишь, ты горишь без конца,
Ты поешь, и рождаются струны,
И поют, и колдуют сердца,
И красиво блаженство лица,
И влюбленность есть праздник души, праздник
свадьбы, сверкающе-юный.
Солнце, о, Солнце, ты Бог золотой,
Дай чарования снова и снова,
Хмеля еще, горячо-золотого,
Дай мне упиться твоею мечтой.
Солнце, я твой, все прошел я обманы,
Все миновал я круги,
Солнце, возьми меня в горние страны,
Солнце, сожги!
Для сестры моей, любови, есть лазоревы цветы,
Есть лазоревы цветочки самой свежей красоты.
Самой свежей, самой нежной, из-под первой той росы,
Для сестры моей, любови, и другие есть красы.
На холме, холме зеленом есть высокий теремок,
Под оконцем воркованье, стонет белый голубок.
Голубь нежный, белоснежный, он проворный, круговой,
Чуть крылами затрепещет — он со стаею живой.
Проворкует, нас, мол, много, это правда, а не ложь,
За одним другой и третий, хоть считай, да не сочтешь.
Замелькают, затрепещут, крылья блещут и горят,
Для сестры моей, любови, в Небе выпросят наряд.
В самом Небе, в синем Небе, у высоких облаков,
Уж помолят, уж попросят бирюзы и жемчугов.
Уж помолят, уж попросят изумрудов, жемчугов,
И атласа отливного, и тончайшиих шелков.
Небеса ли им откажут, в Небе много там всего,
Для сестры моей, любови, и для счастья моего.
Новое Солнце, Новое Утро, Новый Месяц, и Новый Год,
Пламя из тучи, утро из ночи, серп серебристый, целующий рот.
Новое Солнце сегодняшней жизни, Новое Утро текущего дня,
Краешек мига — до краешка мига, Солнцу возженье земного огня.
Новое Солнце отметится светом Нового Года и Новой Луны.
Богу стелите безгрешные волны белой сотканной льняной пелены.
Новое Солнце, и Сириус с Солнцем утренней в небе восходит звездой,
Слезы Изиды, что пали алмазом, Нил отмечает растущей чертой.
Новое Солнце из кладезя Неба ринуло долу шумящий разлив,
В улье небесном гудящие пчелы нам возвещают шуршание нив.
Новое Солнце взманило побеги, цвет изумруда из мертвых темнот,
К колосу колос, и сердце до сердца, новой спиралью закрученный год.
Новое Солнце мы новою песней в новых одеждах восславить сошлись,
Лик воскресенья, зерно и цветенье, бог возрождающий, жив Озирис.
У Престола Красоты
Все лазоревы цветы,
А еще есть белы,
А еще есть белы.
Тайно в сердце поглядим,
Там мы путь определим
В вышние пределы,
В вышние пределы.
Ко Престолу Красоты,
До высокой высоты,
Я дойду, и ты, и ты.
Братья, будем смелы,
Братья, будем смелы.
В каждом сердце — тайный храм,
Там иди по ступеням
В сумраки безбрежны,
В сумраки безбрежны.
Темны горницы пройдешь,
Светлы горницы найдешь,
Светлы, безмятежны,
Светлы, безмятежны.
Ввысь, по лестницам крутым,
Все вперед неукротим,
Луч увидишь, ты за ним,
Сестры, будем нежны,
Сестры, будем нежны.
Тот, кто первый кончит путь,
Может руку протянуть
В вышние пределы,
В вышние пределы.
А за ним, рука с рукой,
В высь взойдет еще другой,
Брат с сестрою белой,
Брат с сестрою белой.
Вместе все, и я, и ты,
Ко Престолу Красоты,
Как на яблоне цветы,
Души, будьте смелы,
Души, будьте смелы.
Песнь моя ужь в могиле была, ужь холодной,
Кровь почуяла, вот, из земли привстает,
Смотрит вверх, как вампир, крови ждущий, голодный.
Крови ждет, крови ждет, крови ждет.
Мщенья, мщенья! Где враг, там берлога.
С Богом—пусть даже, пусть и без Бога!
Песнь сказала: пойду я, пойду ввечеру,
Буду грызть сперва братьев, им дума моя,
Тот, кого я когтями за душу беру,
Пусть вампиром предстанет, как я.
Мщенья, мщенья! Где враг, там берлога.
С Богом—или хотя бы без Бога!
Мы потом из врага выпьем кровь—будем пить,
Его тело разрубим потом топором,
Его ноги нам нужно гвоздями пробить,
Чтоб не встал, как вампир, с жадным сном.
И с душою его мы пойдем в самый Ад,
Все мы разом усядемся там на нее,
Чтоб безсмертье ея удушить, о, стократ,
И пока будет жить, будем грызть мы ее.
Мщенья, мщенья! Где враг, там берлога,
С Богом—пусть даже, пусть и без Бога!
Были когда-то три страстныя,
Были три вещих Сестры.
Старшую звали Ласкавицей,
Среднюю звали Плясавицей,
Младшую звали Летавицей,
Жили они для игры.
Жили они для веселия,
Взять, заласкать, заплясать.
Что жь, говорят, в самом деле я
Сердце-то буду вязать?
Так говорили. И с каждою
То же все было одно:
Взманят, замучают жаждою,
Бросят на самое дно.
Ум заласкает Ласкавица,
Пляской закружит Плясавица,
В лете, в полете Летавица
Души закрутит в звено.
Но от игранья безпечнаго
Рок им велел отойти.
В Небе, у самаго Млечнаго,
В Вечность потока, Пути,
Светят три звездочки малыя,
Век им быть в месте одном,
Вечно они запоздалыя,
Возле Пути, но не в нем.
Звезды дорогою Млечною
Быстро бегут и бегут,
В новую жизнь, безконечную,
Эти же вечно все тут.
Светятся Сестры-Красавицы,
Да, но на месте одном,
В собственной сети Лукавицы,
Возле Пути, но не в нем.
Люди добрые, вы большущие,
Сапоги у вас все с подошвами.
Ах, дожди, дожди, сверху льющие,
Чтоб ушли огни, стали прошлые!
Посудите же! Я Лесуночка.
Инструментик мой — балалаечка.
У меня своя в мыслях луночка,
Я в густом лесу многознаечка.
Знаю цвет любви и разрыв-траву,
Знаю смехами литься звонкими,
Землянику жду, костянику рву,
Убираю лес я опенками.
Сею гнездами я вам рыжики,
Крашу листья я желто-красные.
Ноют зяблики, плачут чижики,
Мне в глаза взглянув распрекрасные.
Но Зима грозит, снаряжается,
Словно волк идет к нам от Севера,
Так вот в разуме все мешается.
Где поля мои с духом клевера!
Из конца в конец лишь атавами
Ветер тешится вслед за косами.
И крикливыми вдаль оравами
Журавли летят долгоносые.
Утром — зимники, росы сильные,
И во все Мороз дунул стороны.
Где вы, цветики? Спят, умильные.
Только каркают сверху вороны!