(В ответ на ея письмо).
Как под сугробом снежным лени,
Как околдованный зимой,
Каким-то сном усопшей тени
Я спал зарытый, но живой!
И вот я чую, надо мною,
Не наяву и не во сне,
Как бы повеяло весною,
Как бы запело о весне…
Знакомый голос, голос чудный,
То лирный звук, то женский вздох…
Но я, ленивец безпробудный,
Я вдруг откликнуться не мог.
Я спал в оковах тяжкой лени,
Под осьмимесячной зимой,
Как дремлют праведныя тени
Во мгле Стигийской роковой.
Но этот сон полумогильный
Как надо мной ни тяготел,
Он сам же, чародей всесильный,
Ко мне на помощь подоспел.
Приязни давней выраженья
Их для меня он уловил
И в музыкальныя виденья
Знакомый голос воплотил…
Вот вижу я, как бы сквозь дымки
Волшебный сад, волшебный дом…
И в за̀мке феи-невидимки
Вдруг очутились мы вдвоем.
Вдвоем! И песнь ея звучала
И от заветнаго крыльца
Гнала и буйнаго нахала,
Гнала и пошлаго льстеца.
Давно ль, давно ль, о, юг блаженный,
Я зрел тебя лицом к лицу,
И, как эдем ты растворенный,
Доступен был мне, пришлецу!
Давно ль,—хотя без восхищенья,
Но новых чувств недаром полн—
Я там заслушивался пенья
Великих средиземных волн!
И песн их, как во время о́но
Полна гармонии была,
Когда из их родного лона
Киприда светлая всплыла…
Оне все те же и поныне,
Все так же блещут и звучат;
По их лазоревой равнине
Родные призраки скользят.
Но я… я с вами распростился,
Я вновь на север увлечен;
Вновь надо мною опустился
Его свинцовый небосклон.
Здесь воздух колет: снег обильный
На высота̀х и в глубине,
И холод, чародей всесильный,
Один господствует вполне.
Но там, за этим царством вьюги,
Там, там, на рубеже земли,
На золотом, на светлом юге,
Еще я вижу вас вдали:
Вы блещете еще прекрасней,
Еще лазурней и свежей,
И говор ваш еще согласней
Доходит до души моей.
И бунтует, и клокочет,
Плещет, свищет и ревет,
И до звезд допрянуть хочет
До незыблемых высот!
Ад ли, адская ли сила,
Под клокочущим котлом,
Огнь геенский разложила,
И пучину взворотила,
И поставила вверх дном?
Волн неистовых прибоем
Безпрерывно вал морской
С ревом, свистом, визгом, воем
Бьет в утес береговой!
Но, спокойный и надменный,
Дурью волн не обуян,
Неподвижный, неизменный,
Мирозданью современный,
Ты стоишь, наш великан!
И, озлобленныя боем,
Как на приступ роковой,
Снова волны лезут с воем
На гранит громадный твой.
Но, о камень неизменный
Бурный натиск преломив,
Вал отбрызнул сокрушенный,
И клубится мутной пеной
Обезсиленный порыв…
Стой же ты, утес могучий!
Обожди лишь час, другой:
Надоест волне гремучей
Воевать с твоей пятой!
Утомясь потехой злою,
Присмиреет вновь она,
И без вою, и без бою,
Под гигантскою пятою
Вновь уляжется волна.
Слыхал ли в сумраке глубоком
Воздушной арфы легкий звон,
Когда полуночь ненароком
Дремавших струн встревожит сон?
То потрясающие звуки,
То замирающие вдруг…
Как бы последний ропот муки
В них, отозвавшися, потух.
Дыханье каждое зефира
Взрывает скорбь в ея струна̀х…
Ты скажешь: ангельская лира
Грустит, в пыли, по небесах.
О, как тогда с земного круга
Душой к безсмертному летим!
Минувшее, как призрак друга,
Прижать к груди своей хотим.
Как верим верою живою,
Как сердцу радостно, светло!
Как бы эѳирною струею
По жилам небо протекло!
Но, ах, не нам его судили!
Мы в небе скоро устаем,—
И не дано ничтожной пыли
Дышать божественным огнем.
Едва усилием минутным
Прервем на час волшебный сон
И взором трепетным и смутным,
Привстав, окинем небосклон,—
И отягченною главою,
Одним лучом ослеплены,
Вновь упадаем, не к покою,
Но в утомительные сны.
И
Грустный вид и грустный час —
Дальний путь торопит нас…
Вот, как призрак гробовой,
Месяц встал — и из тумана
Осветил безлюдный край…
Путь далек — не унывай…
Ах, и в этот самый час,
Там, где нет теперь уж нас,
Тот же месяц, но живой,
Дышит в зеркале Лемана…
Чудный вид и чудный край —
Путь далек — не вспоминай…
ИИ
Родной ландшафт… Под дымчатым навесом
Огромной тучи снеговой
Синеет даль — с ее угрюмым лесом,
Окутанным осенней мглой…
Все голо так — и пусто-необятно
В однообразии немом…
Местами лишь просвечивают пятна
Стоячих вод, покрытых первым льдом.
Ни звуков здесь, ни красок, ни движенья —
Жизнь отошла — и, покорясь судьбе,
В каком-то забытьи изнеможенья,
Здесь человек лишь снится сам себе.
Как свет дневной, его тускнеют взоры,
Не верит он, хоть видел их вчера,
Что есть края, где радужные горы
В лазурные глядятся озера…
И.
Родной ландшафт под дымчатым навесом
Огромной тучи снеговой;
Синеет даль с ея угрюмым лесом,
Окутанным осенней мглой!
Все голо так и пусто, необятно
В однообразии немом,
Местами лишь проглядывают пятна
Стоячих вод, покрытых первым льдом.
Ни звуков здесь, ни красок, ни движенья;
Жизнь отошла, и, покорясь судьбе,
В каком-то забытьи изнеможенья,
Здесь человек лишь снится сам себе.
Как свет дневной, его тускнеют взоры;
Не верит он, хоть видел их вчера,
Что есть края, где радужныя горы
В лазурныя глядятся озера…
ИИ.
Грустный вид и грустный час!
Дальний путь торопит нас…
Вот, как призрак гробовой,
Месяц встал и из тумана
Осветил безлюдный край…
Путь далек, не унывай!
Ах, и в этот самый час,
Там, где нет теперь уж нас,
Тот же месяц, но живой,
Дышет в зеркале Лемана!
Чудный вид и чудный край…
Путь далек, не вспоминай!
(Яко и вино веселит
сердце человека)
1
О, суд людей неправый,
Что пьянствовать грешно!
Велит рассудок здравый
Любить и пить вино.
2
Проклятие и горе
На спорщиков главу!
Я помощь в важном споре
Святую призову.
3
Наш прадед, обольщенный
Женою и змием,
Плод скушал запрещенный
И прогнан поделом.
4
Ну как не согласиться,
Что дед был виноват:
Чем яблоком прельститься,
Имея виноград?
5
Но честь и слава Ною, —
Он вел себя умно,
Рассорился с водою
И взялся за вино.
6
Ни ссоры, ни упреку
Не нажил за бокал.
И часто гроздий соку
В него он подливал.
7
Благие покушенья
Сам Бог благословил —
И в знак благоволенья
Завет с ним заключил.
8
Вдруг с кубком не слюбился
Один из сыновей.
О, изверг! Ной вступился,
И в ад попал злодей.
9
Так станемте ж запоем
Из набожности пить,
Чтоб в Божье вместе с Ноем
Святилище вступить.
Из края в край, из града в град
Судьба, как вихрь, людей мятет,
И рад ли ты, или не рад,
Что̀ нужды ей?.. Вперед, вперед!
Знакомый звук нам ветр принес:
Любви последнее прости…
За нами много, много слез,
Туман, безвестность впереди!
О, оглянися, о, постой,
Куда бежать, зачем бежать?
Любовь осталась за тобой;
Где ж в мире лучшаго сыскать?
Любовь осталась за тобой,
В слезах, с отчаяньем в груди…
О, сжалься над своей тоской,
Свое блаженство пощади!
Блаженство стольких, стольких дней
Себе на память приведи…
Все милое душе твоей
Ты покидаешь на пути!..»
— Не время выкликать теней:
И так уж мрачен этот час!
Усопших образ тем страшней,
Чем в жизни был милей для нас.
Из края в край, из града в град
Могучий вихрь людей мятет,
И рад ли ты, или не рад,
Не спросит он… Вперед, вперед!
И море и буря качали наш челн;
Я, сонный, был предан всей прихоти волн;
И две безпредельности были во мне,—
И мной своевольно играли оне.
Кругом, как кимвалы, звучали скалы́,
И ветры свистели, и пели валы.
Я в хаосе звуков летал оглушен;
Над хаосом звуков носился мой сон.
Болезненно-яркий, волшебно-немой,
Он веял легко над громящею тьмой.
В лучах огневицы развил он свой мир,
Земля зеленела, светился эѳир…
Сады, лабиринты, чертоги, столпы…
И чудился шорох несметной толпы.
Я много узнал мне неведомых лиц,
Зрел тварей волшебных, таинственных птиц,—
По высям творенья я гордо шагал,
И мир подо мною недвижно сиял…
Сквозь грезы, как дикий волшебника вой,
Лишь слышался грохот пучины морской,
И в тихую область видений и снов
Врывалася пена ревущих валов.
Там, где горы, убегая,
В светлой тянутся дали,
Пресловутаго Дуная
Льются вечныя струи.
Там-то, молвят, в стары годы
По лазуревым ночам
Фей вилися хороводы
Под водой и по водам.
Месяц слушал, волны пели,
И, навесясь с гор крутых,
За̀мки рыцарей глядели
С сладким ужасом на них,
И лучами неземными
Заключен и одинок,
Перемигивался с ними
С древней башни огонек.
Звезды в небе им внимали,
Проходя за строем строй,
И беседу продолжали
Тихомолком меж собой.
В панцырь дедовский закован,
Воин — сторож на стене —
Слушал, тайно очарован,
Дальний гул как бы во сне.
Чуть дремотой забывался,
Гул яснел и грохотал…
Он с молитвой просыпался
И дозор свой продолжал.
Все прошло, все взяли годы:
Поддался и ты судьбе,
О, Дунай, и пароходы
Нынче рыщут по тебе.
Нет, карлик мой, трус безпримерный,
Ты, как ни жмися, как ни трусь,
Своей душою маловерной
Не соблазнишь Святую Русь.
Иль все святыя упованья,
Все убежденья истребя,
Она от своего призванья
Вдруг отречется для тебя?..
Иль так ты дорог Провиденью,
Так дружен с ним, так заодно,
Что, дорожа твоею ленью,
Вдруг остановится оно?..
Не верь в Святую Русь кто хочет,
Лишь верь она себе самой—
И Бог победы не отсрочит
В угоду трусости людской.
То, что̀ обещано судьбами
Уж в колыбели было ей,
Что̀ ей завещано веками
И верой всех ея царей,—
То, что̀ Олеговы дружины
Ходили добывать мечом,
То, что̀ орел Екатерины
Уж прикрывал своим крылом,
Венца и скиптра Византии
Вам не удастся нас лишить!
Всемирную судьбу России,
Нет, вам ея не запрудить!..
И море и буря качали наш челн;
И две безпредельности были во мне —
И мной своевольно играли оне.
Кругом, как кимвалы, звучали скалы
И ветры свистели и пели валы.
Я в хаосе звуков летал оглушен;
Над хаосом звуков носился мой сон…
Болезненно-яркий, волшебно-немой,
Он веял легко над гремящею тьмой,
В лугах огневицы развил он свой мир,
Земля зеленела, светился эѳир…
Сады, лабиринты, чертоги, столпы…
И чудился шорох несметной толпы.
Я много узнал мне неведомых лиц:
Зрел тварей волшебных, таинственных птиц, —
По высям творенья я гордо шагал,
И мир подо мною недвижно сиял…
Сквозь грезы, как дикий волшебника вой,
Лишь слышался грохот пучины морской,
И в тихую область видений и снов
Врывалася пена ревущих валов.
Тихо, мягко над Украйной.
Обаятельною тайной
Ночь июньская лежит:
Небо так ушло глубоко,
Звезды светят так высоко,
И во тьме Донец блестит.
Сладкий час успокоенья:
Звон, литии, псалмопенья
Святогорския молчат;
Под обительской стеною,
Озаренные луною,
Богомольцы мирно спят.
И громадою отвесной
В белизне своей чудесной
Над Донцом утес стоит,
К небу крест свой возвышая,
И, как стража вековая,
Богомольцев сторожит.
Говорят, в его утробе,
Затворившись как во гробе,
Чудный инок обитал,
Много лет в искусе строгом
Сколько слез он перед Богом,
Сколько веры расточал!..
Оттого ночной порою,
Силой и поднесь живою
Над Донцом утес стоит,
И молитв его святыней,
Благодатной и доныне,
Спящий мир животворит.
(По случаю забаллотировки его в Академии Наук).
Спешу поздравить. Мы охотно
Приветствуем ваш неуспех,
Для вас и лестный и почетный
И назидательный для всех.
Что русским словом столько лет
Вы славно служите России,
Про это знает целый свет,
Не знают немцы лишь родные…
Ох, нет, то знают и они;
И что̀ в славянском вражьем мире
Вы совершили,—вы одни,—
Все ведают, еt иndе иraе!..
Во всем обширном этом крае
Они встречали вас не раз,
В Балканах, Чехах, на Дунае,
Везде, везде встречали вас.
И как же мог бы без измены,
Высокодоблестный досель,
В академическия стены,
В заветную их цитадель,
Казною русской содержимый
Для этих славных оборон,
Вас, вас впустить—непобедимый
Немецкий храбрый гарнизон?
Гуманный внук воинственнаго деда,
Простите нам, наш симпатичный князь,
Что русскаго честим мы людоеда,
Мы, русские, Европы не спросясь!..
Как извинить пред вами эту смелость?
Как оправдать сочувствие к тому,
Кто отстоял и спас России целость,
Всем жертвуя народу своему;
Кто всю ответственность, весь труд и бремя
Взял на себя в отчаянной борьбе,
И бедное, замученное племя,
Воздвигнув к жизни, вынес на себе?..
Кто, избранный для всех крамол мишенью,
Стал и стоит, спокойно, невредим,
На зло врагам, их лжи и озлобленью,
На зло—увы!—и пошлостям родным.
Так будь и нам позорною уликой
Письмо к нему от нас, его друзей!
Но нам сдается, князь, ваш дед великий
Его скрепил бы подписью своей.
И в нашей жизни повседневной
Бывают радужные сны,
В край незнакомый, в край волшебный,
И чуждый нам и задушевный,
Мы ими вдруг увлечены.
Мы видим: с голубого своду
Нездешним светом веет нам,
Другую видим мы природу,
И без заката, без восходу
Другое солнце светит там…
Все лучше там, светлее, шире,
Так от земного далеко…
Так равно с тем, что̀ в нашем мире,
И в чистом пламенном эѳире
Душе так радостно, легко.
Проснулись мы,—конец виденью,
Его ничем не удержать,
И тусклой, неподвижной тенью,
Вновь обреченных заключенью,
Жизнь обхватила нас опять.
Но долго звук неуловимый
Звучит над нами в вышине,
И пред душой, тоской томимой,
Все тот же взор неотразимый,
Все та ж улыбка, что̀ во сне.
29 января 183
7.
Из чьей руки свинец смертельный
Поэту сердце растерзал?
Кто сей божественный фиал
Разрушил, как сосуд скудельный?
Будь прав или виновен он
Пред нашей правдою земною,
Навек он Высшею рукою
В цареубийцы заклеймен.
А ты, в безвременную тьму
Вдруг поглощенная со света,
Мир, мир тебе, о, тень поэта,
Мир светлый праху твоему!..
На зло людскому суесловью,
Велик и свят был жребий твой:
Ты был богов орга̀н живой,
Но с кровью в жилах… знойной кровью.
И сею кровью благородной
Ты жажду чести утолил
И, осененный, опочил,
Хоругвью горести народной.
Вражду твою пусть Тот разсудит,
Кто слышит пролиту́ю кровь,
Тебя ж, как первую любовь,
России сердце не забудет!
Часов однообразный бой—
Томительная ночи повесть!—
Язык для всех равно чужой
И внятный каждому, как совесть!
Кто без тоски внимал из нас,
Среди всемирнаго молчанья,
Глухия времени стенанья,
Пророчески-прощальный глас?
Нам мнится: мир осиротелый
Неотразимый рок настиг,
И мы, в борьбе с природой целой,
Покинуты на нас самих.
И наша жизнь стоит пред нами,
Как призрак, на краю земли—
И с нашим веком и друзьями
Бледнеет в сумрачной дали.
И новое, младое племя
Меж тем на солнце расцвело,
А нас, друзья, и наше время
Давно забвеньем занесло!
Лишь изредка, обряд печальный
Свершая в полуно̀чный час,
Металла голос погребальный
Порой оплакивает нас!
Стоим мы слепо пред судьбою:
Не нам сорвать с нея покров…
Я не свое тебе открою,
Но бред пророческий духов.
Еще нам далеко до цели:
Гроза ревет, гроза растет,
И вот в железной колыбели,
В громах, родится новый год.
Черты его ужасно-строги,
Кровь на руках и на челе;
Но не одне войны тревоги
Несет он миру на земле.
Не просто будет он воитель;
Но исполнитель тяжких кар,—
Он совершит, как поздний мститель,
Давно обдуманный удар.
Для битв он послан и расправы,
С собой несет он два меча:
Один—сражений меч кровавый,
Другой—секиру палача.
Но на кого?.. Одна ли выя,
Народ ли целый обречен?..
Слова неясны роковыя,
И смутен замогильный стон.
Там, где на высоте обрыва
Воздушный, светозарный храм
Уходит выспрь—очам на диво—
Как бы парящий к небесам;
Где Первозваннаго Андрея
Еще поднесь сияет крест,
На небе киевском белея,
Святой блюститель здешних мест;
К стопам его свою обитель
Благоговейно прислоня,
Живешь ты там—не праздный житель,
На склоне трудового дня.
И кто бы мог, без умиленья,
И ныне не почтить в тебе
Единства жизни и стремленья
И твердость стойкую в борьбе?
Да, много-много испытаний
Ты перенес и одолел!
Живи ж не в суетном сознаньи
Заслуг своих и добрых дел;
Но для любви, но для примера,
Да убеждаются тобой,
Что̀ может действенная вера
И мысли неизменный строй…