Увы, что̀ нашего незнанья
И безпомощней и грустней?
Кто смеет молвить: до свиданья!
Чрез бездну двух или трех дней?
Ты знал его в кругу большого света:
То своенравно весел, то угрюм,
Разсеян, дик иль полон тайных дум,
Таков поэт—и ты презрел поэта!
На месяц взглянь: весь день, как облак тощий,
Он в небесах едва не изнемог;
Настала ночь, и, светозарный бог,
Сияет он над усыпленной рощей!
Тут целый мир, живой, разнообразный,
Волшебных звуков и волшебных снов, —
О, этот мир, так молодо-прекрасный, —
Он сто́ит тысячи миров.
(При посылке сборника стихотворений).
Тому, кто с верой и любовью
Служил земле своей родной,
Служил ей мыслию и кровью,
Служил ей словом и душой.
И кто недаром Провиденьем,
На многотрудном сем пути,
Поставлен новым поколеньям
В благонадежные вожди…
Смотри, как роща зеленеет,
Палящим солнцем облита,
И в ней какою негой веет
От каждой ветки и листа!
Пойдем и сядем над корнями
Дерев, поимых родником,
Там, где обвеянный их мглами,
Он шепчет в сумраке немом.
Слезы людские, о слезы людские,
Льетесь вы ранней и поздней порой…
Льетесь безвестные, льетесь незримые,
Неистощимые, неисчислимые, —
Льетесь, как льются струи дождевые
В осень глухую порою ночной.
Слезы людския, о, слезы людския,
Льетесь вы ранней и поздней порой,
Льетесь безвестныя, льетесь незримыя
Неистощимыя, неисчислимыя,
Льетесь, как льются струи дождевыя
В осень глухую, порою ночной.
Сей день, я помню, для меня
Был утром жизненнаго дня:
Стояла молча предо мною,
Вздымалась грудь ея волною,
Алели щеки, как заря,
Все жарче рдея и горя…
И вдруг, как солнце золотое,
Любви признанье молодое
Исторглось из груди ея,
И новый мир увидел я!
Москва и град Петров, и Константинов град—
Вот царства русскаго заветныя столицы…
Но где предел ему? и где его границы
На север, на восток, на юг и на закат?
Грядущим временам судьбы их обличать…
Семь внутренних морей и семь великих рек…
От Нила до Невы, от Эльбы до Китая—
От Волги по Евфрат, от Ганга до Дуная…
Вот царство русское… и не прейдет вовек,
В ночи лазурной почивает Рим.
Взошла луна и овладела им,
И спящий град безлюдно-величавый
Наполнила своей безмолвной славой…
Как сладко дремлет Рим в ея лучах,
Как с ней сроднился Рима вечный прах!
Как будто лунный мир и град почивший,
Все тот же мир волшебный, но отживший!
Любовь, любовь—гласит преданье
Союз души с душой родной.
Их сединенье, сочетанье,
И роковое их слиянье,
И поединок роковой.
И чем одно из них нежнее
В борьбе неравной двух сердец,
Тем неизбежней и вернее,
Любя, страдая, грустно млея,
Оно изноет наконец.
Среди громов, среди огней,
Среди клокочущих зыбей,
В стихийном, пламенном раздоре,
Она с небес слетает к нам—
Небесная—к земным сынам,
С лазурной ясностью во взоре,
И на бунтующее море
Льет примирительный елей.
Нет, мера есть долготерпенью,
Безстыдству также мера есть…
Клянусь его венчанной тенью,
Не все же можно перенесть!
И как не грянет отовсюду
Один всеобщий клич тоски:
Прочь, прочь австрийскаго Иуду
От гробовой его доски!
Лениво дышет полдень мглистый,
Лениво катится река,
И в тверди пламенной и чистой
Лениво тают облака.
И всю природу, как туман,
Дремота жаркая обемлет,
И сам теперь великий Пан
В пещере нимф покойно дремлет.
Куда себя морочите вы грубо!
Какой у вас с Россиею разлад!
Куда вам в члены английских палат?
Вы просто члены английскаго клуба.
О, не тревожь меня укорой справедливой!
Поверь, из нас из двух завидней часть твоя:
Ты любишь искренно и пламенно, а я—
Я на тебя гляжу с досадою ревнивой.
И, жалкий чародей перед волшебным миром,
Мной созданным самим, без веры я стою
И самого себя, краснея, сознаю
Живой души твоей безжизненным кумиром.
Молитва магометан.
«Аллах! пролей на нас твой свет!
Краса и сила правоверных!
Гроза гяуров лицемерных!
Пророк твой—Магомет!»…
Молитва славян.
«О, наша крепость и оплот!
Великий Бог! веди нас ныне,
Как некогда Ты вел в пустыне
Не разсуждай, не хлопочи…
Безумство ищет, глупость судит;
Дневныя раны сном лечи,
А завтра быть тому, что̀ будет.
Живя, умей все пережить:
Печаль, и радость, и тревогу,
Чего желать, о чем тужить?
День пережит—и слава Богу!
ИИИ.
().
Не знаю я, коснется ль благодать
Моей души болезненно-греховной,
Удастся ль ей воскреснуть и возстать,
Пройдет ли обморок духовный?
Но если бы душа могла
Здесь, на земле, найти успокоенье,
Мне благодатью ты б была
Не говори: меня он, как и прежде, любит,
Как прежде мною дорожит…
О, нет! он жизнь мою безчеловечно губит,
Хоть, вижу, нож в руке его дрожит.
То в гневе, то в слезах, тоскуя, негодуя,
Увлечена, в душе уязвлена,
Я стражду, не живу… им, им одним живу я,
Но эта жизнь… о, как горька она!
Москва, 30 июля 1853 года.
Не плоть, а дух растлился в наши дни,
И человек отчаянно тоскует;
Он к свету рвется из ночной тени
И, свет обретши, ропщет и бунтует.
Безверием палим и изсушен,
Невыносимое он днесь выносить!…
И сознает свою погибель он,
И жаждет веры… но о ней не просит.
Вот бреду я вдоль большой дороги
В тихом свете гаснущаго дня,
Тяжело мне, замирают ноги!
Друг мой милый, видишь ли меня?
Все темней, темнее над землею…
Улетел последний отблеск дня…
Вот тот мир, где жили мы с тобою,
Ангел мой, ты видишь ли меня?
Над этой темною толпой
Непробужденнаго народа
Взойдешь ли ты когда, свобода,
Блеснет ли луч твой золотой?
Блеснет твой луч и оживит
И сон разгонит и туманы…
Но старыя, гнилыя раны,
Рубцы насилий и обид,
На древе человечества высоком
Ты лучшим был его листом,
Воспитанный его чистейшим соком,
Развит чистейшим солнечным лучом.
С его великою душою
Созвучней всех на нем ты трепетал,
Пророчески беседовал с грозою
Иль весело с зефирами играл.
Стихов моих вот список безобразный;
Но все равно, дарю теперь им вас,
Не мог склонить своей я лени праздной,
Чтобы она хоть вскользь им занялась.
В наш век стихи живут два-три мгновенья,
Родились утром, к вечеру умрут…
Так что̀ ж тут хлопотать? Рука забвенья
Свершит и здесь свой корректурный труд.
Уста с улыбкою приветной,
Румянец девственных ланит
И взор твой светлый, искрометный—
Все к наслаждению манит…
Ах! этот взор, пылая страстью,
Любовь на легких крыльях шлет,
И некою волшебной властью
Сердца в чудесный плен влечет.
Когда на то нет Божьяго согласья,
Как ни страдай она, любя,
Душа—увы!—не выстрадает счастья,
Но может выстрадать себя!
Душа, душа, которая всецело
Одной заветной предалась любви
И ей одной дышала и болела,
Господь тебя благослови!
Два разнородныя стремленья
В себе соединяешь ты:
Юродство без душеспасенья
И шутовство без остроты.
Сама природа, знать, хотела
Тебя устроить и обречь
На безответственное дело,
На безнаказанную речь.
Ниса, Ниса, Бог с тобою!
Ты презрела дружный глас,
Ты поклонников толпою
Оградилася от нас.
Равнодушно и безпечно,
Легковерное дитя,
Нашу дань любви сердечной
Ты отвергнула шутя.
(При получении от нея книги с заметками ея отца).
Как этого посмертнаго альбома
Мне дороги заветные листы,
Как все на них так родственно-знакомо,
Как полно все душевной теплоты!
Как этих строк сочувственная сила
Всего меня обвеяла былым:
Храм опустел, потух огонь кадила,
Но жертвенный еще курится дым.
Как он любил родныя ели
Своей Савойи дорогой!
Как мелодически шумели
Их ветви над его главой!
Их мрак торжественно-угрюмый
И дикий, заунывный шум
Какою сладостною думой
Его обворожали ум!
Как океан обемлет шар земной,
Земная жизнь кругом обята снами;
Настанет ночь, и звучными волнами
Стихия бьет о берег свой.
То глас ея: он нудит нас и просит,
Уж в пристани волшебный ожил челн,
Прилив растет и быстро нас уносит
В неизмеримость темных волн.
Как над горячею золой
Дымится свиток и сгарает,
И огнь, сокрытый и глухой,
Слова и строки пожирает:
Так грустно тлится жизнь моя
И с каждым днем уходит дымом;
Так постепенно гасну я
В однообразьи нестерпимом…
Как дымный столб светлеет в вышине!
Как тень внизу скользит неуловимо!
Вот наша жизнь — промолвила ты мне —
Не светлый дым, блестящий при луне,
А эта тень, бегущая от дыма!
Как дымный столб светлет в вышине!
Как тень внизу скользит неуловимо!
«Вот наша жизнь,—промолвила ты мне.—
Не светлый дым, блестящий при луне,
А эта тень, бегущая от дыма!»