Итак, опять увиделся я с вами,
Места печальныя, хоть и родныя,
Где мыслил я и чувствовал впервые,
И где теперь туманными очами,
При свете вечереющаго дня,
Мой детский возраст смотрит на меня.
О, бедный призрак, немощный и смутный,
Забытаго, загадочнаго счастья!..
О, как теперь без веры и участья
Смотрю я на тебя, мой гость минутный!
Куда как чужд ты стал в моих глазах,
Как брат меньшой, умерший в пеленах!
Ах, нет! Не здесь, не этот край безлюдный
Был для души моей родимым краем,
Не здесь расцвел, не здесь был величаем
Великий праздник молодости чудной!
Ах, и не в эту землю я сложил
То, чем я жил и чем я дорожил!
Нет веры к вымыслам чудесным,
Рассудок все опустошил
И, покорив законам тесным
И воздух, и моря, и сушу,
Как пленников — их обнажил;
Ту жизнь до дна он иссушил,
Что в дерево вливала душу,
Давала тело бестелесным!..
Где вы, о древние народы!
Ваш мир был храмом всех богов,
Вы книгу Матери-природы
Читали ясно, без очков!..
Нет, мы не древние народы!
Наш век, о други, не таков.
О раб ученой суеты
И скованный своей наукой!
Напрасно, критик, гонишь ты
Их златокрылые мечты;
Поверь — сам опыт в том порукой, —
Чертог волшебный добрых фей
И в сновиденье — веселей,
Чем наяву — томиться скукой
В убогой хижине твоей!..
Нет веры к вымыслам чудесным,
Разсудок все опустошил
И, покорив законам тесным
И воздух, и моря, и сушу,
Как пленников, их обнажил;
Ту жизнь до дна он изсушил,
Что̀ в дерево вливала душу,
Давала тело безтелесным.
Счастли́вы древние народы!
Их мир был храмом всех богов,
И книгу матери-природы
Они читали без очков…
Нет, мы не древние народы!
Наш век, о, други, не таков!
О, род ученой суеты
И скованный своей наукой!
Напрасно, критик, гонишь ты
Их златокрылыя мечты.
Поверь,—сам опыт в том порукой, —
Чертог волшебных, добрых фей
И в сновиденьи веселей,
Чем наяву—томиться скукой
В убогой хижине твоей!..
Огнем свободы пламенея
И заглушая звук цепей,
Проснулся в лире дух Алцея, —
И рабства пыль слетела с ней.
От лиры искры побежали
И вседержащею струей,
Как пламень Божий, ниспадали
На чела бледныя
Счастли́в — кто гласом твердым, смелым,
Забыв их сан, забыв их трон,
Вещать тиранам закоснелым
Святыя истины рожден!
И ты великим сим уделом
О, муз питомец, награжден?
Воспой и силой сладкогласья
Разнежь, растрогай, преврати
Друзей холодных самовластья
В друзей добра и красоты!
Но граждан не смущай покоя
И блеска не мрачи венца,
Певец! Под парчою
Смягчай, а не тревожь сердца.
В душном воздухе молчанье,
Как предчувствие грозы,
Жарче роз благоуханье,
Звонче голос стрекозы.
Чу! за белой, душной тучей
Прокатился глухо гром,
Небо молнией летучей
Опоясалось кругом…
Жизни некий преизбыток
В знойном воздухе разлит,
Как божественный напиток,
В жилах млеет и горит…
Дева, дева, что̀ волнует
Дымку персей молодых?
Что̀ мутится, что̀ тоскует
Влажный блеск очей твоих?
Что̀, бледнея, замирает
Пламя девственных ланит?
Что̀ так грудь твою спирает
И уста твои палит?
Сквозь ресницы шелковы́я
Проступили две слезы…
Иль то капли дождевыя
Зачинающей грозы?..
Твой милый взор, невинной страсти полный—
Златой расцвет небесных чувств твоих,
Не мог,—увы!—умилостивить их—
Он служить им укорою безмолвной.
Сии сердца, в которых правды нет,
Они, о, друг, бегут, как приговора,
Твоей любви младенческаго взора:
Он страшен им, как память детских лет.
Но для меня сей взор благодеянье.
Как жизни ключ, в душевной глубине
Твой взор живет и будет жить во мне;
Он нужен ей, как небо и дыханье.
Таков горе—духов блаженных свет;
Лишь в небесах сияет он небесный;
В ночи греха, на дне ужасной бездны,
Сей чистый огнь, как пламень адский, жжет.
Вновь твои я вижу очи,
И один твой южный взгляд
Киммерийской грустной ночи
Вдруг развеял сонный хлад…
Воскресает предо мною
Край иной,—родимый край,
Словно прадедов виною
Для сынов погибший рай.
Лавров стройных колыханье
Зыблет воздух голубой;
Моря тихое дыханье
Провевает летний зной;
Целый день там солнце греет
Золотистый виноград;
Баснословной былью веет
Из-под мраморных аркад.
Сновиденьем безобразным
Скрылся север роковой;
Сводом легким и прекрасным
Светит небо надо мной.
Снова жадными очами
Свет живительный я пью
И под чистыми лучами
Край волшебный узнаю.
(Ночной момент).
Ночной порой в пустыне городской
Есть час один, проникнутый тоской.
Когда на целый город ночь сошла,
И всюду водворилась мгла,
Все тихо и молчит. И вот луна взошла,
И вот при блеске лунной ночи
Лишь несколько церквей, потерянных вдали,
Блеск золоченых глав, унылый тусклый зев
Пустынно бьет в недремлющия очи,
И сердце в нас подкидышем бывает.
И также плачется и также изнывает,
О жизни и любви отчаянно взывает,
Но тщетно плачется и молится оно:
Все вкруг него и пусто и темно!
Час и другой все длится жалкий стон,
Но наконец, слабея, утихает он.
Пусть сосны и ели
Всю зиму торчат,
В снега и мятели
Закутавшись, спят.
Их тощая зелень,
Как иглы ежа,
Хоть ввек не желтеет,
Но ввек не свежа.
Мы ж, легкое племя,
Цветем и блестим,
И краткое время
На сучьях гостим.
Все красное лето
Мы были в красе,
Играли с лучами,
Купались в росе!
Но птички отпели
Цветы отцвели,
Луга побледнели,
Зефиры ушли.
Так что̀ же нам даром
Висеть и желтеть?
Не лучше ль за ними
И нам улететь?
О, буйные ветры,
Скорее, скорей!
Скорей нас сорвите
С докучных ветвей.
Сорвите, умчите,
Мы ждать не хотим!
Летите, летите,
Мы с вами летим!
Как сладко дремлет сад темно-зеленый,
Обятый негой ночи голубой;
Сквозь яблони, цветами убеленной,
Как сладко светит месяц золотой!
Таинственно, как в первый день созданья,
В бездонном небе звездный сонм горит,
Музы́ки дальной слышны восклицанья,
Соседний ключ слышнее говорит.
На мир дневной спустилася завеса;
Изнемогло движенье, труд уснул;
Над спящим градом, как в вершинах леса,
Проснулся чудный, еженочный гул…
Откуда он, сей гул непостижимый?
Иль смертных дум, освобожденных сном,
Мир безтелесный, слышный, но незримый,
Теперь роится в хаосе ночном?..
(При получении от него в подарок очков).
Есть много мелких безымянных
Созвездий в горней вышине,
Для наших слабых глаз туманных
Недосягаемы оне…
И как они бы ни светили,
Не нам о блеске их судить,
Лишь телескопа дивной силе
Они подвластны, может-быть.
Но есть созвездия иныя.
От них иные и лучи:
Как солнца пламенно-живыя,
Они сияют нам в ночи.
Их бодрый, радующий души,
Свет путеводный, свет благой,
Везде и в море и на суше,
Везде мы видим пред собой.
Для мира дольняго отрада,
Они краса небес родных,
Для этих звезд очков не надо:
И близорукий видит их.
(Н. И. Тютчева).
Брат, столько лет сопутствовавший мне,
И ты ушел, куда мы все уйдем,
И я теперь на голой вышине
Стою один,—и пусто все кругом.
И долго ль мне стоять здесь одному?
День, год другой,—и пусто будет там,
Где я теперь,—смотрю в ночную тьму
Но что̀ со мной, не сознаю я сам…
Безследно все, и так легко не быть!
При мне иль без меня—что̀ нужды в том?
Все будет то же—и вьюга так же выть,
И тот же мрак, и та же степь кругом.
Дни сочтены; утрат не перечесть;
Живая жизнь давно уж позади;
Передового нет, и я, как есть,
На роковой стою очереди.
(С. Е. Раичу).
Неверныя преодолев пучины,
Достиг пловец желанных берегов,
И в пристани, окончив бег пустынный,
С веселостью знакомится он вновь!
Ужель тогда челнок свой многомощный,
Восторженный, цветами не увьет?
Под блеском их и зеленью роскошной
Следов не скроет мрачных бурь и вод?
И ты разсек с отважностью и славой
Моря обширныя своим рулем,
И днесь, о, друг, спокойно, величаво
Влетаешь в пристань с верным торжеством.
Скорей на брег и дружеству на лоно
Склони, певец, склони главу свою,
Да ветвию от древа Аполлона
Его питомца я увью!
Дож Венеции свободный
Средь лазоревых зыбей,
Как жених порфирородный,
Достославно, всенародно
Обручался ежегодно
С Адриатикой своей.
И недаром в эти воды
Он кольцо свое бросал:
Веки целые, не годы,
Дивовалися народы…
Чудный перстень воеводы
Их вязал и чаровал.
И чета в любви и мире
Много славы нажила.
Века три или четыре,
Все могучее и шире,
Разросталась в целом мире
Тень от львинаго крыла.
А теперь в волнах забвенья
Сколько брошенных колец!
Миновались поколенья —
Эти кольца обрученья,
Эти кольца стали звенья
Тяжкой цепи наконец!
Когда дряхлеющия силы
Нам начинают изменять,
И мы должны, как старожилы,
Пришельцам новым место дать,—
Спаси тогда нас, добрый гений,
От малодушных укоризн,
От клеветы, от озлоблений
На изменяющую жизнь!
От чувства затаенной злости
На новый, современный мир,
Где новые садятся гости
За уготованный им пир;
Ото всего, что̀ тем задорней,
Чем глубже крылось с давних пор,
И старческой любви позорней
Сварливый старческий задор.
От желчи горькаго сознанья,
Что нас поток уж не несет,
И что другия есть призванья,
Другие вызваны вперед.
День православнаго Востока,
Святой, святой, великий день,
Разлей свой благовест широко
И всю Россию им одень.
Но и святой Руси пределом
Его призыва не стесняй:
Пусть слышен будет в мире целом,
Пускай он льется через край,
Своею дальнею волною
И ту долину захватя,
Где бьется с немощию злою
Мое родимое дитя.
Тот светлый край, куда в изгнанье
Она судьбой увлечена,
Где неба южнаго дыханье,
Как врачество, лишь пьет она.
О, дай болящей исцеленье,
Отрадой в душу ей полей,
Чтобы в Христово Воскресенье
Всецело жизнь воскресла в ней…
И вот в рядах отечественной рати
Опять не стало смелаго бойца,
Опять вздохнут о горестной утрате
Все честныя, все русския сердца.
Душа живая, он необоримо
Всегда себе был верен и везде,
Живое пламя, часто не без дыма
Горевшее в удушливой среде.
Но в правду верил он, и не смущался
И с пошлостью боролся весь свой век,
Боролся—и ни разу не поддался,
Он на Руси был редкий человек.
И не Руси одной по нем сгрустнется;
Он дорог был и там, в земле чужой,
И там, где кровь так безотрадно льется,
Почтут его признательной слезой.
(По прочтении депеш Императорскаго Кабинета, напечатанных в
«Journal dе St.-Pétеrsbourg»).
Когда свершится искупленье
И озарится вновь Восток,
О, как поймут тогда значенье
Великолепных этих строк!
Как первый яркий луч денницы,
Коснувшись их, воспламенит
И эти вещия страницы
Озолотит и осветит!
И в излияньи чувств народных,
Как Божья чистая роса,
Племен признательно-свободных
На них затеплится слеза!
На них записана вся повесть
О том, что̀ было и что̀ есть;
Изобличив Европы совесть,
Оне спасли России честь.
Глядел я, стоя над Невой,
Как Исаака-великана,
Во мгле морознаго тумана,
Светился купол золотой.
Всходили робко облака
На небо зимнее, ночное,
Белела в мертвенном покое
Оледянелая река.
Я вспомнил, грустно молчалив,
Как в тех странах, где солнце греет,
Теперь на солнце пламенеет
Роскошной Генуи залив…
О, север, север-чародей!
Иль я тобою околдован?
Иль в самом деле я прикован
К гранитной полосе твоей?
О, если б мимолетный дух,
Во мгле вечерней тихо вея.
Меня унес скорей, скорее
Туда, туда, на теплый юг.
Не верь, не верь поэту, дева!
Его своим ты не зови.
И пуще пламеннаго гнева
Страшись поэтовой любви!
Его ты сердца не усвоишь
Своей младенческой душой,
Огня палящаго не скроешь
Под легкой девственной фатой.
Поэт всесилен, как стихия,
Не властен лишь в себе самом:
Невольно кудри молодыя
Он обожжет своим венцом.
Вотще поносит или хвалит
Поэта суетный народ:
Он не змеею сердце жалит,
Но как пчела его сосет.
Твоей святыни не нарушит
Поэта чистая рука,
Но ненароком жизнь задушит
Иль унесет за облака.