(При получении от него в подарок очков).
Есть много мелких безымянных
Созвездий в горней вышине,
Для наших слабых глаз туманных
Недосягаемы оне…
И как они бы ни светили,
Не нам о блеске их судить,
Лишь телескопа дивной силе
Они подвластны, может-быть.
(Н. И. Тютчева).
Брат, столько лет сопутствовавший мне,
И ты ушел, куда мы все уйдем,
И я теперь на голой вышине
Стою один,—и пусто все кругом.
И долго ль мне стоять здесь одному?
День, год другой,—и пусто будет там,
Где я теперь,—смотрю в ночную тьму
Но что̀ со мной, не сознаю я сам…
(С. Е. Раичу).
Неверныя преодолев пучины,
Достиг пловец желанных берегов,
И в пристани, окончив бег пустынный,
С веселостью знакомится он вновь!
Ужель тогда челнок свой многомощный,
Восторженный, цветами не увьет?
Под блеском их и зеленью роскошной
Следов не скроет мрачных бурь и вод?
И ты разсек с отважностью и славой
Дож Венеции свободный
Средь лазоревых зыбей,
Как жених порфирородный,
Достославно, всенародно
Обручался ежегодно
С Адриатикой своей.
И недаром в эти воды
Он кольцо свое бросал:
Веки целые, не годы,
Когда дряхлеющия силы
Нам начинают изменять,
И мы должны, как старожилы,
Пришельцам новым место дать,—
Спаси тогда нас, добрый гений,
От малодушных укоризн,
От клеветы, от озлоблений
На изменяющую жизнь!
День православнаго Востока,
Святой, святой, великий день,
Разлей свой благовест широко
И всю Россию им одень.
Но и святой Руси пределом
Его призыва не стесняй:
Пусть слышен будет в мире целом,
Пускай он льется через край,
И вот в рядах отечественной рати
Опять не стало смелаго бойца,
Опять вздохнут о горестной утрате
Все честныя, все русския сердца.
Душа живая, он необоримо
Всегда себе был верен и везде,
Живое пламя, часто не без дыма
Горевшее в удушливой среде.
(По прочтении депеш Императорскаго Кабинета, напечатанных в
«Journal dе St.-Pétеrsbourg»).
Когда свершится искупленье
И озарится вновь Восток,
О, как поймут тогда значенье
Великолепных этих строк!
Как первый яркий луч денницы,
Коснувшись их, воспламенит
Глядел я, стоя над Невой,
Как Исаака-великана,
Во мгле морознаго тумана,
Светился купол золотой.
Всходили робко облака
На небо зимнее, ночное,
Белела в мертвенном покое
Оледянелая река.
Не верь, не верь поэту, дева!
Его своим ты не зови.
И пуще пламеннаго гнева
Страшись поэтовой любви!
Его ты сердца не усвоишь
Своей младенческой душой,
Огня палящаго не скроешь
Под легкой девственной фатой.
Ужь третий год беснуются языки —
Вот и весна, и с каждою весной,
Как стая диких птиц перед грозой,
Тревожней шум, разноголосней крики.
В раздумьи грустном князи и владыки
И держат вожжи трепетной рукой,
Подавлен ум зловещею тоской;
Мечты людей как сны больного дики.
На равнине вод лазурной
Шли мы верною стезей;
Огнедышущий и бурный
Уносил нас змей морской.
С неба звезды нам светили,
Снизу искрилась волна,
И мятелью влажной пыли
Обдавала нас она.
Утихла биза… Легче дышит
Лазурный сонм женевских вод —
И лодка вновь по ним плывет,
И снова лебедь их колышет.
Весь день, как летом, солнце греет —
Деревья блещут пестротой —
И воздух ласковой волной
Их пышность ветхую лелеет.
Бывают роковые дни
Лютейшаго телеснаго недуга
И страшных нравственных тревог;
И жизнь над ними тяготеет
И душит нас, как кошемар.
Счастливь, кому в такие дни
Пошлет Всемилосердый Бог
Неоцененный, лучший дар,
Сочувственную душу друга,
Кого живая, чистая рука
И гроб опущен ужь в могилу,
И все столпилося вокруг.
Толкутся, дышат через силу…
Спирает грудь тлетворный дух.
И над могилою раскрытой,
В возглавии, где гроб стоит,
Ученый пастырь сановитый
Речь погребальную гласит:
Утихла буря, легче дышет
Лазурный сонм Женевских вод,
И лодка вновь по ним плывет,
И снова лебедь их колышет.
Весь день, как летом, солнце греет
Деревья блещут пестротой,
И воздух ласковой волной
Их пышность ветхую лелеет.
Теперь не то, что за полгода,
Теперь не тесный круг друзей,
Но вся великая природа
Ваш торжествует юбилей.
Смотрите, на каком просторе
Она устроила свой пир,—
Весь этот берег, это море,
Весь этот чудный летний мир.
День вечереет, ночь близка,
Длинней с горы ложится тень,
На небе гаснут облака…
Уж поздно. Вечереет день.
Но мне не страшен мрак ночной,
Не жаль скудеющаго дня,—
Лишь ты, волшебный призрак мой,
Лишь ты не покидай меня!..
И гроб опущен уж в могилу,
И все столпилося вокруг.
Толкутся, дышат через силу,
Спирает грудь тлетворный дух.
И над могилою раскрытой,
В возглавии, где гроб стоит
Ученый пастор сановитой
Речь погребальную гласит.
Не говори: меня он, как и прежде, любит,
Как прежде мною дорожит…
О, нет! он жизнь мою безчеловечно губит,
Хоть, вижу, нож в руке его дрожит.
То в гневе, то в слезах, тоскуя, негодуя,
Увлечена, в душе уязвлена,
Я стражду, не живу… им, им одним живу я,
Но эта жизнь… о, как горька она!
Над виноградными холмами
Плывут златыя облака;
Внизу зелеными волнами
Шумит померкшая река;
Взор постепенно из долины,
Подемлясь, всходит к высота̀м
И видит, на краю вершины,
Круглообразный, светлый храм.
Там в горнем, неземном жилище,
Москва, 30 июля 1853 года.
Не плоть, а дух растлился в наши дни,
И человек отчаянно тоскует;
Он к свету рвется из ночной тени
И, свет обретши, ропщет и бунтует.
Безверием палим и изсушен,
Невыносимое он днесь выносить!…
И сознает свою погибель он,
И жаждет веры… но о ней не просит.
Лес зеленеет молодой.
Смотри, как листьем молодым
Стоят обвеяны березы,
Воздушной зеленью сквозной,
Полупрозрачною, как дым.
Давно им грезилось весной,
Весной и летом золотым;
И вот живыя эти грезы,
Под первым небом голубым,
Не раз ты слышала признанье:
«Не стою я любви твоей».
Пускай мое она созданье —
Но как я беден перед ней…
Перед любовию твоею
Мне больно вспомнить о себе —
Стою, молчу, благоговею
И поклоняюся тебе…
Еще земли печален вид,
А воздух уж весною дышет,
И мертвый в поле стебль колышет,
И елей ветви шевелит.
Еще природа не проснулась,
Но сквозь редеющаго сна
Весну прослышала она
И ей невольно улыбнулась.