О, не тревожь меня укорой справедливой!
Поверь, из нас из двух завидней часть твоя:
Ты любишь искренно и пламенно, а я—
Я на тебя гляжу с досадою ревнивой.
И, жалкий чародей перед волшебным миром,
Мной созданным самим, без веры я стою
И самого себя, краснея, сознаю
Живой души твоей безжизненным кумиром.
(При получении от нея книги с заметками ея отца).
Как этого посмертнаго альбома
Мне дороги заветные листы,
Как все на них так родственно-знакомо,
Как полно все душевной теплоты!
Как этих строк сочувственная сила
Всего меня обвеяла былым:
Храм опустел, потух огонь кадила,
Но жертвенный еще курится дым.
Стихов моих вот список безобразный;
Но все равно, дарю теперь им вас,
Не мог склонить своей я лени праздной,
Чтобы она хоть вскользь им занялась.
В наш век стихи живут два-три мгновенья,
Родились утром, к вечеру умрут…
Так что̀ ж тут хлопотать? Рука забвенья
Свершит и здесь свой корректурный труд.
Ниса, Ниса, Бог с тобою!
Ты презрела дружный глас,
Ты поклонников толпою
Оградилася от нас.
Равнодушно и безпечно,
Легковерное дитя,
Нашу дань любви сердечной
Ты отвергнула шутя.
Нашу верность променяла
На неверный блеск, пустой—
Наших чувств тебе, знать, мало:
Ниса, Ниса, Бог с тобой!
Обеих вас я видел вместе,
И всю тебя узнал я в ней:
Та ж тихость взора, нежность гласа,
Та ж прелесть утренняго часа,
Что̀ веяла с главы твоей!
И все, как в зеркале волшебном,
Все обозначилося вновь:
Минувших дней печаль и радость,
Твоя утраченная младость,
Моя погибшая любовь!
В ночи лазурной почивает Рим.
Взошла луна и овладела им,
И спящий град безлюдно-величавый
Наполнила своей безмолвной славой…
Как сладко дремлет Рим в ея лучах,
Как с ней сроднился Рима вечный прах!
Как будто лунный мир и град почивший,
Все тот же мир волшебный, но отживший!
Ты знал его в кругу большого света:
То своенравно весел, то угрюм,
Разсеян, дик иль полон тайных дум,
Таков поэт—и ты презрел поэта!
На месяц взглянь: весь день, как облак тощий,
Он в небесах едва не изнемог;
Настала ночь, и, светозарный бог,
Сияет он над усыпленной рощей!
Есть некий час всемирнаго молчанья,
И в оный час явлений и чудес
Живая колесница мирозданья
Открыто ка̀тится в святилище небес.
Тогда густеет ночь, как хаос на водах…
Безпамятство, как Атлас, давит сушу;
Лишь музы девственную душу
В пророческих тревожат боги снах!
ИИИ.
().
Не знаю я, коснется ль благодать
Моей души болезненно-греховной,
Удастся ль ей воскреснуть и возстать,
Пройдет ли обморок духовный?
Но если бы душа могла
Здесь, на земле, найти успокоенье,
Мне благодатью ты б была
Ты, ты, мое земное провиденье.
Любовь, любовь—гласит преданье
Союз души с душой родной.
Их сединенье, сочетанье,
И роковое их слиянье,
И поединок роковой.
И чем одно из них нежнее
В борьбе неравной двух сердец,
Тем неизбежней и вернее,
Любя, страдая, грустно млея,
Оно изноет наконец.
Сей день, я помню, для меня
Был утром жизненнаго дня:
Стояла молча предо мною,
Вздымалась грудь ея волною,
Алели щеки, как заря,
Все жарче рдея и горя…
И вдруг, как солнце золотое,
Любви признанье молодое
Исторглось из груди ея,
И новый мир увидел я!
Безпомо̀щный и убогий,
И с усильем и с тревогой,
К вам пишу, с одра привстав,
И привет мой хромоногой
Окрылит пусть телеграф.
Пусть умчит его, играя,
В дивный, светлый угол тот,
Где весь день, не умолкая,
Словно буря дождевая,
В купах зелени поет.
(При посылке сборника стихотворений).
Тому, кто с верой и любовью
Служил земле своей родной,
Служил ей мыслию и кровью,
Служил ей словом и душой.
И кто недаром Провиденьем,
На многотрудном сем пути,
Поставлен новым поколеньям
В благонадежные вожди…
Уста с улыбкою приветной,
Румянец девственных ланит
И взор твой светлый, искрометный—
Все к наслаждению манит…
Ах! этот взор, пылая страстью,
Любовь на легких крыльях шлет,
И некою волшебной властью
Сердца в чудесный плен влечет.
Не разсуждай, не хлопочи…
Безумство ищет, глупость судит;
Дневныя раны сном лечи,
А завтра быть тому, что̀ будет.
Живя, умей все пережить:
Печаль, и радость, и тревогу,
Чего желать, о чем тужить?
День пережит—и слава Богу!
Среди громов, среди огней,
Среди клокочущих зыбей,
В стихийном, пламенном раздоре,
Она с небес слетает к нам—
Небесная—к земным сынам,
С лазурной ясностью во взоре,
И на бунтующее море
Льет примирительный елей.
Лениво дышет полдень мглистый,
Лениво катится река,
И в тверди пламенной и чистой
Лениво тают облака.
И всю природу, как туман,
Дремота жаркая обемлет,
И сам теперь великий Пан
В пещере нимф покойно дремлет.
Как тихо веет над долиной
Далекий колокольный звон,
Как шорох стаи журавлиной,
И в шуме листьев замер он.
Как море вешнее в разливе,
Светлея, не колышет день,
И торопливей, молчаливей
Ложится по долине тень.
Два разнородныя стремленья
В себе соединяешь ты:
Юродство без душеспасенья
И шутовство без остроты.
Сама природа, знать, хотела
Тебя устроить и обречь
На безответственное дело,
На безнаказанную речь.
Слезы людские, о слезы людские,
Льетесь вы ранней и поздней порой…
Льетесь безвестные, льетесь незримые,
Неистощимые, неисчислимые, —
Льетесь, как льются струи дождевые
В осень глухую порою ночной.