Въезжаем в рощу золотую,
В грибную бабушкину глушь.
Лошадка встряхивает сбрую
И пьет порой из теплых луж.Вот показались вдоль дороги
Поля, деревни, монастырь,
А там — с кустарником убогим
Унылый тянется пустырь.Я рад тому, что мы кочуем,
Я рад садам монастыря
И мимолетным поцелуям
Прохладных листьев сентября.А где-то в солнечном Тифлисе
Ты ждешь меня на той горе,
Где в теплый день, при легком бризе,
Прощались мы лицом к заре.Я опечален: та вершина
Крута. А ты на ней одна.
И азиатская чужбина
Бог знает что за сторона? Еще он долог по селеньям,
Мой путь к морскому кораблю,
И, как тебе, цветам осенним
Я все шепчу: «Люблю, люблю…»
(Из Гейне)
Над морем, диким полуночным морем
Муж-юноша стоит –
В груди тоска, в душе сомненье, –
И, сумрачный, он вопрошает волны:
«О, разрешите мне загадку жизни,
Мучительно-старинную загадку,
Над коей сотни, тысячи голов –
В египетских, халдейских шапках,
Гиерогли́фами ушитых,
В чалмах, и митрах, и скуфьях,
И с париками, и обритых, –
Тьмы бедных человеческих голов
Кружилися, и сохли, и потели, –
Скажите мне, что значит человек?
Откуда он, куда идет,
И кто живет над звездным сводом?»
По-прежнему шумят и ропщут волны,
И дует ветр, и гонит тучи,
И звезды светят хладно-ясно –
Глупец стоит — и ждет ответа!
Был царь, как мало их ныне, —
По смерть он верен был:
От милой, при кончине,
Он кубок получил.
Ценил его высоко
И часто осушал, —
В нем сердце сильно билось,
Лишь кубок в руки брал.
Когда ж сей мир покинуть
Пришел его черед,
Он делит все наследство, —
Но кубка не дает.
И в замок, что над морем,
Друзей своих созвал —
И с ними на прощанье,
Там сидя, пировал.
В последний раз упился
Он влагой огневой,
Над бездной наклонился
И в море — кубок свой…
На дно пал кубок морское, —
Он пал, пропал из глаз,
Забилось ретивое —
Царь пил в последний раз!..
Белое небо
крутится надо мною.
Земля серая
тарахтит у меня под ногами.
Слева деревья. Справа
озеро очередное
с каменными берегами,
с деревянными берегами.
Я вытаскиваю, выдергиваю
ноги из болота,
и солнышко освещает меня
маленькими лучами.
Полевой сезон
пятьдесят восьмого года.
Я к Белому морю
медленно пробираюсь.
Реки текут на север.
Ребята бредут — по пояс — по рекам.
Белая ночь над нами
легонько брезжит.
Я ищу. Я делаю из себя
человека.
И вот мы находим,
выходим на побережье.
Голубоватый ветер
до нас уже долетает.
Земля переходит в воду
с коротким плеском.
Я поднимаю руки
и голову поднимаю,
и море ко мне приходит
цветом своим белесым.
Кого мы помним,
кого мы сейчас забываем,
чего мы сто’им,
чего мы еще не сто’им;
вот мы стоим у моря,
и облака проплывают,
и наши следы
затягиваются водою.
Люди говорили морю: "До свиданья",
Чтоб приехать вновь они могли -
В воду медь бросали, загадав желанья, -
Я ж бросал тяжелые рубли.
Может, это глупо, может быть — не нужно, -
Мне не жаль их — я ведь не Гобсек.
Ну, а вдруг найдет их совершенно чуждый
По мировоззренью человек!
Он нырнет, отыщет, радоваться будет,
Удивляться первых пять минут, -
После злиться будет: "Вот ведь, — скажет, — люди!
Видно, денег куры не клюют".
Будет долго мыслить головою бычьей:
"Пятаки — понятно — это медь.
Ишь — рубли кидают, — завели обычай!
Вот бы, гаду, в рожу посмотреть!"
Что ж, гляди, товарищ! На, гляди, любуйся!
Только не дождешься, чтоб сказал -
Что я здесь оставил, как хочу вернуться,
И тем более — что я загадал!
Растянулся на просторе
И на сонных берегах,
Окунувши морду в море,
Косо смотрит Аюдаг*.Обогнуть его мне надо,
Но холмов волнистый рой,
Как разбросанное стадо,
Все толпится предо мной.Добрый конь мой, долго шел ты,
Терпеливо ношу нес;
Видишь там лилово-желтый,
Солнцем тронутый утес? Добрый конь мой, ободрися,
Ускори ленивый бег,
Там под сенью кипариса
Ждет нас ужин и ночлег! Вот уж час, как в ожиданье
Конь удваивает шаг,
Но на прежнем расстоянье
Косо смотрит Аюдаг.Тучи море затянули,
Звезды блещут в небесах,
Но не знаю, обогну ли
Я до утра Аюдаг? _________________________
* Аюдаг — Медведь-гора. (Примеч. А. Толстого.)
Старый Висби! Старый Висби!
Как твоих руин понятны —
Скорбь о годах, что погибли,
Сны о были невозвратной!
Снится им былая слава,
В море синем город белый,
Многошумный, многоглавый,
Полный смехом, полный делом;
Снится — в гавани просторной
Флот, который в мире славен,
Паруса из Риги, Кельна,
С русских, английских окраин;
Снится звон веселый в праздник,
Звон двенадцати соборов,
Девы, всех цветков нарядней,
Площадь, шумная народом.
Жизнью новой, незнакомой
Не встревожить нам руины!
Им виденья грустной дремы
Сохранили мир старинный.
С ними те же кругозоры,
И все то же море к стенам
Стелет синие уборы
С кружевами белой пены.
Я на камне сижу
И на море гляжу,
А по морю плывут корабли.
Я на травке лежу
И на небо гляжу,
А по небу летят журавли.
И кричат журавли:
— Вон плывут корабли,
Поднимаются мачтами к нам.
Ты взойди на корабль
И за нами плыви,
И за нами плыви по волнам. —
Я кричу кораблям,
Я кричу журавлям.
— Нет, спасибо! — я громко кричу. —
Вы плывите себе!
И летите себе!
Только я никуда не хочу. —
Мне кричат журавли:
— Так оставь корабли!
Мы на крыльях тебя понесём.
Все покажем тебе
И расскажем тебе,
И расскажем тебе обо всём. —
— Нет, спасибо! — кричу. —
Уж я не полечу.
Лучше вы возвращайтесь ко мне.
Я отсюда
Совсем
Никуда
Не хочу!
Я останусь в Советской Стране!
На всем безграничном просторе —
Затишье, полуденный зной,
И море, недвижное море
Синеет вдали предо мной.
Заснули утесов громады,
Повсюду — зловещая тишь
И резкие звуки цикады
Одни оглашают камыш…
Томящее чувство бессилья!..
Повисли судов паруса,
Как чайки подстреленной крылья…
Вот песни мотив раздался —
И замер… Под зноем палящим
Морская заснувшая гладь
Обята покоем мертвящим;
Нет жизни… и нечем дышать!
Как жадно в мгновенья такие
Я жду освежающих гроз,
Я жажду, чтоб волны морские
Грядой обступили утес.
Чтоб грозно на синем просторе
Пронесся, шумя, ураган,
И с ревом проснулося море,
Как сбросивший цепи титан…
Чтоб вместе с проснувшимся морем,
Вольнее и шире дыша —
Так долго томимая горем
От сна пробудилась душа!
1888 г.
Как зарок от суесловья, как залог
и попытка мою душу уберечь,
в эту книгу входит море — его слог,
его говор, его горечь, его речь.Не спросившись, разрешенья не спросив,
вместе с солнцем, вместе в ветром на паях,
море входит в эту книгу, как курсив,
как случайные пометки на полях.Как пометки — эти дюны, эта даль,
сонных сосен уходящий полукруг…
Море входит в эту книгу, как деталь,
всю картину изменяющая вдруг.Всю картину своим гулом окатив,
незаметно проступая между строк,
море входит в эту книгу, как мотив
бесконечности и судеб и дорог.Бесконечны эти дюны, этот бор,
эти волны, эта темная вода…
Где мы виделись когда-то? Невермор.
Где мы встретимся с тобою? Никогда.Это значит, что бессрочен этот срок.
Это время не беречься, а беречь.
Это северное море между строк,
его говор, его горечь, его речь.Это север, это северные льды,
сосен северных негромкий разговор.
Голос камня, голос ветра и воды,
голос птицы из породы Невермор.
Вячеславу Иванову
Славься, Мария!
Хвалите, хвалите
Крестные тайны
Во тьме естества!
Mula-Pracrиtи —
Покров Божества.
Дремная греза
Отца Парабрамы,
Сонная Майа,
Праматерь-материя!
Греза из грезы…
Вскрываются храмы.
Жертвы и смерти
Живая мистерия.
Марево-Мара,
Море безмерное,
Amor-Marиa —
Звезда над морями!
Мерною рябью
Разбилась вселенная.
В ритме вскрывается
Тайна глубинная…
В пенные крылья
Свои голубиные
Морем овита,
Из влаги рожденная —
Ты Афродита —
Звезда над морями.
Море — Мария!
Майею в мире
Рождается Будда.
В областях звездных
Над миром царит.
Верьте свершителю
Вышнего чуда:
Пламя, угасшее в безднах,
Горит!..
Майа — Мария!
Майа, принявшая
Бога на крест,
Майа, зачавшая
Вечер — Гермеса.
С пламени вещих
Сверкающих звезд
Сорвана дня
Ледяная завеса.
Майа — Мария!
Мы в безднах погасли,
Мы путь совершили,
Мы в темные ясли
Бога сложили…
Avе Marиa!
Когда в приморском городке,
средь ночи пасмурной, со скуки
окно откроешь, вдалеке
прольются шепчущие звуки.Прислушайся и различи
шум моря, дышащий на сушу,
оберегающий в ночи
ему внимающую душу.Весь день невнятен шум морской,
но вот проходит день незваный,
позванивая, как пустой
стакан на полочке стеклянной.И вновь в бессонной тишине
открой окно свое пошире,
и с морем ты наедине
в огромном и спокойном мире.Не моря шум — в тиши ночной
иное слышно мне гуденье:
шум тихий родины моей,
ее дыханье и биенье.В нем все оттенки голосов
мне милых, прерванных так скоро,
и пенье пушкинских1 стихов,
и ропот памятного бора.Отдохновенье, счастье в нем,
благословенье над изгнаньем.
Но тихий шум не слышен нам
за суетой и дребезжаньем.Зато в полночной тишине
внимает долго слух неспящий
стране родной, ее шумящей,
её бессмертной глубине.
Я сегодня опять услышал,
Как тяжелый якорь ползет,
И я видел, как в море вышел
Пятипалубный пароход.
Оттого-то и солнце дышит,
А земля говорит, поет.Неужель хоть одна есть крыса
В грязной кухне, иль червь в норе,
Хоть один беззубый и лысый
И помешанный на добре,
Что не слышат песен Уллиса,
Призывающего к игре? Ах, к игре с трезубцем Нептуна,
С косами диких нереид
В час, когда буруны, как струны,
Звонко лопаются и дрожит
Пена в них или груди юной,
Самой нежной из Афродит.Вот и я выхожу из дома
Повстречаться с иной судьбой,
Целый мир, чужой и знакомый,
Породниться готов со мной:
Берегов изгибы, изломы,
И вода, и ветер морской.Солнце духа, ах, беззакатно,
Не земле его побороть,
Никогда не вернусь обратно,
Усмирю усталую плоть,
Если лето благоприятно,
Если любит меня Господь.
Когда твердят, что солнце — красно,
Что море — сине, что весна
Всегда зеленая, — мне ясно,
Что пошлая звучит струна…
Мне ясно, что назвавший солнце
Не и́наче, как красным, туп;
Что рифму истолчет: «оконце»,
Взяв пестик трафаретных ступ…
Мне ясно, что такие краски
Банальны, как стереотип,
И ясно мне, какой окраски
Употребляющий их «тип»…
И тем ясней, что солнце — сине,
Что море — красно, что весна -
Почти коричнева!.. — так ныне
Я убеждаюсь у окна…
Но тут же слышу голос бесий:
«Я вам скажу, как некий страж,
Что это ложный миг импрессий
И дальтонический мираж»…
Нет, я не в том тебе завидую
С такой мучительной обидою,
Что уезжаешь ты и вскоре
На Средиземном будешь море.
И Рим увидишь, и Сицилию,
Места любезные Виргилию,
В благоухающей, лимонной
Трущобе сложишь стих влюблённый.
Я это сам не раз испытывал,
Я солью моря грудь пропитывал,
Над Арно, Данта чтя обычай,
Слагал сонеты Беатриче.
Что до природы мне, до древности,
Когда я полон жгучей ревности,
Ведь ты во всём её убранстве
Увидел Музу Дальних Странствий.
Ведь для тебя в руках изменницы
В хрустальном кубке нектар пенится,
И огнедышащей беседы
Ты знаешь молнии и бреды.
А я, как некими гигантами,
Торжественными фолиантами
От вольной жизни заперт в нишу,
Её не вижу и не слышу.
В большом полукружии горных пород,
Где, темные ноги разув,
В лазурную чашу сияющих вод
Спускается сонный Гурзуф,
Где скалы, вступая в зеркальный затон,
Стоят по колено в воде,
Где море поет, подперев небосклон,
И зеркалом служит звезде, —
Лишь здесь я познал превосходство морей
Над нашею тесной землей,
Услышал медлительный ход кораблей
И отзвук равнины морской.
Есть таинство отзвуков. Может быть, нас
Затем и волнует оно,
Что каждое сердце предчувствует час,
Когда оно канет на дно.
О, что бы я только не отдал взамен
За то, чтобы даль донесла
И стон Персефоны, и пенье сирен,
И звон боевого весла!
Мне чудится, что там далеко где-то,
Меж облаков фантазии моей,
Поляна вновь цветами разодета,
Сверкает вновь расторгнутый ручей;
Там море есть, сверкающее море,
По нем плывут пиратов корабли,
И мечется, сливаясь в дружном хоре,
Толпа валов — соперников земли.
На кораблях и песни, и литавры —
Безумный пир безчувственных пловцов,
И вьются стяги красные, как жабры
Подводных рыб, меж белых парусов.
Куда несется буйная ватага?
В какой стране их пристань может ждать?
И почему кроваваго их стяга
Не может ветер дерзостный сорвать?
Птица Сирин на Море живет,
На утесе цветном,
На скалистом уступе, над вечной изменностью вод,
Начинающих с шепота волю свою, и ее возносящих как гром.
Птица Сирин на Море живет,
Над глубокой водой,
Птица Сирин так сладко поет,
Чуть завидит корабль, зачарует мечтой золотой,
На плывущих наводит забвенье и сон,
Распинает корабль на подводных камнях,
Утопают пловцы в расцвеченных волнах,
Услаждается музыкой весь небосклон,
Звуки смеха со всех возрастают сторон,
Беспощадна Любовь с Красотой,
Кто-то властный о Жизни и Смерти поет,
Над пустыней седой кто-то есть молодой,
Кто струну озарит — и порвет.
Птица Сирин на Море живет,
Над глубокой водой.
* * *
В пустыне безбрежнаго Моря
Я остров нашел голубой,
Где, арфе невидимой вторя,
И ропщет и плачет прибой.
Там есть позабытая вилла,
И, точно видение, в ней
Гадает седая Сибилла,
В мерцаньи неверных огней.
И тот, кто взойдет на ступени,
Пред Вещей преклонится ниц,—
Увидит поблекшия тени
Знакомых исчезнувших лиц.
И кто, преклоняясь, заметит,
Как тускло змеятся огни,
Тот взглядом сильней их засветит,—
И вспомнит погибшие дни.
И жадным впиваяся взором
В черты безтелесных теней,
Внимая беззвучным укорам,
Что бури громо́вой слышней,—
Он вскрикнет, и кинется страстно
Туда, где былая стезя…
Но тени пройдут безучастно,
И с ними обняться—нельзя.
Дверь на балконе была из стекол
Квадратиками трех цветов.
И сквозь нее мне казался сокол,
На фоне моря и кустов,
Трехцветным: желтым, алым, синим.
Но тут мы сокола покинем:
Центр тяжести совсем не в нем…
Когда февральским златоднем
Простаивала я у двери
Балкона час, по крайней мере,
Смотря на море чрез квадрат
То желтый, то иной, — мой взгляд
Блаженствовал; подумать только,
Оттенков в море было столько!
Когда мой милый приходил,
Смотрела я в квадратик алый, —
И друг болезненный, усталый,
Окровянев, вампиром был.
А если я смотрела в синь
Стеклянную, мертвел любимый,
И предо мною плыли дымы,
И я шептала: «Призрак, сгинь…»
Но всех страшнее желтый цвет:
Мой друг проникнут был изменой…
Себя я истерзала сменой
Цветов. Так создан белый свет,
Что только в белом освещенье
Лицо приводит в восхищенье…
Чтоб Корабль построить наш,
Из златых мы пили чаш,
Все испили мы, до дна,
От столетнего вина.
И пошли во старый бор,
Острый выбрали топор,
Твердый выбрали мы дуб,
Чтоб построить верный сруб.
Снасти вили мы рукой,
И не то что час-другой,
И не то что целый год,
Сколько-только Бог сочтет.
И для паруса — в закон
Был введен небесный лен,
И зазыбилась, чиста,
Вздутость белого холста.
Вздулся ветер и подул,
И пошел по Морю гул,
Вздулся парус, задрожал,
Терем в Море побежал.
И чтоб шел корабль легко,
Был посажен глубоко,
Чтоб легко он в Море шел,
Груз богатый был тяжел.
Опрокинуться нельзя,
В Море — верная стезя.
Чтоб корабль построить наш,
Из златых мы пили чаш.
Море и земли чужие,
Облик народов земных —
Все предо мной, как живые,
В чудных рассказах твоих.
Север наш бледный, но милый,
Милый затем, что родной,
Ныне опять мне унылой
Вдруг показался тюрьмой.
В сердце судьбы оскорбленья
Злее, что раны, горят,
И золотые виденья
В даль голубую манят…
Так, над рекою ширяя,
В город, где пыль и гранит,
Белая чайка морская
В солнечный день залетит;
Жадно следим мы очами
Гостьи нежданной полет —
Точно в тот миг перед нами
Воздухом с моря пахнет.
1
Ты не в гробнице лежишь, под украшенным лирою камнем:
Шумного моря простор — твой вечнозыблемый гроб.
Но не напеву ли волн твои были песни подобны,
И, как воды глубина, не был ли дух твой глубок?
Гимн Афродите бессмертной сложившая, смертная Сапфо,
Всех, кого гонит любовь к морю, заступница ты!
2
Где твои стрелы, Эрот, — разившие взором Ифтимы,
Нежные, словно уста Гелиодоры младой,
Быстрые, словно улыбка Наиды, как Айя, живые?
Пуст твой колчан: все они в сердце вонзились мое.
3
Общая матерь, Земля, будь легка над моей Айсигеной,
Ибо ступала она так же легко по тебе.
Играет Солнце, вкруг меняя луны,
И проводя бесчисленность планет.
Играет в Ночь всегда победный Свет.
Назавтра вновь лучи протянут струны.
Моря в игре баюкают буруны,
Вот снова тишь, движенья в Море нет.
И любит Вечность смену дней и лет,
Но это все — лишь часть единой руны.
Сознание, понять тебе пора,
Что все твои несчетные виденья
Суть два лица того же наслажденья, —
Что в Вечности всегда идет игра.
Но, чтоб в мирах глубоки были игры,
Должны быть в мире молнии и тигры.
Тишь и солнце! спят пучины,
Чуть волною шевеля;
Изумрудные морщины
Вкруг бегут от корабля.
В штиль о море не тревожась,
Спит, как мертвый, рулевой.
Весь в дегтю, у мачты сежась,
Мальчик чинит холст худой.
С грязных щек румянец пышет;
Рот, готовый всхлипнуть, сжат;
Грудь все чаще, чаще дышит,
Лоб наморщен, поднят взгляд,
Перед ним, багров от водки,
Капитан стоит, вопя:
«Негодяй! ты — красть селедки!
Вот я вышколю тебя!»
Тишь и солнце!.. В влаге чистой
Рыбка прыгает; кольцом
Вьет свой хвостик серебристый,
Шутит с солнечным лучом.
Вдруг по небесам пустынным
Свищет чайка как стрела,
И, нырнувши клювом длинным,
С рыбкой в небо поплыла.
1170 г.
Свободно, высоко взлетает орел,
Свободно волнуется море;
Замедли орлиный полет,
Сдержи своенравное море!
Не так ли, о други, к отчизне любовь,
Краса благородного сердца,
На битве за вольность и честь
Смела, и сильна, и победна?
Смотрите, как пышен, блистателен день!
Как наши играют знамена!
Не даром красуется день,
Не даром играют знамена!
Виднее сражаться при свете небес;
Отважней душа и десница,
Когда перед бодрым полком
Хоругви заветные плещут.
Гремите же, трубы! На битву, друзья,
Потомки бойцов Ярослава!
Не выдадим чести родной —
Свободы наследного права.
Что вольным соседей завистных вражда
И темные рати Андрея?
К отчизне святая любовь
Смела, и сильна, и победна!
Свободно, высоко взлетает орел,
Свободно волнуется море:
Замедли орлиный полет,
Сдержи своенравное море!
Надоело говорить и спорить,
И любить усталые глаза...
В флибустьерском дальнем море
Бригантина подымает паруса...
Капитан, обветренный, как скалы,
Вышел в море, не дождавшись нас...
На прощанье подымай бокалы
Золотого терпкого вина.
Пьем за яростных, за непохожих,
За презревших грошевой уют.
Вьется по ветру веселый Роджер,
Люди Флинта песенку поют.
Так прощаемся мы с серебристою,
Самою заветною мечтой,
Флибустьеры и авантюристы
По крови, упругой и густой.
И в беде, и в радости, и в горе
Только чуточку прищурь глаза.
В флибустьерском дальнем море
Бригантина подымает паруса.
Вьется по ветру веселый Роджер,
Люди Флинта песенку поют,
И, звеня бокалами, мы тоже
Запеваем песенку свою.
Надоело говорить и спорить,
И любить усталые глаза...
В флибустьерском дальнем море
Бригантина подымает паруса...
Безмолвное море, лазурное море,
Стою очарован над бездной твоей.
Ты живо; ты дышишь; смятенной любовью,
Тревожною думой наполнено ты.
Безмолвное море, лазурное море,
Открой мне глубокую тайну твою.
Что движет твое необятное лоно?
Чем дышит твоя напряженная грудь?
Иль тянет тебя из земныя неволи
Далекое, светлое небо к себе?..
Таинственной, сладостной полное жизни,
Ты чисто в присутствии чистом его:
Ты льешься его светозарной лазурью,
Вечерним и утренним светом горишь,
Ласкаешь его облака золотые
И радостно блещешь звездами его.
Когда же сбираются темные тучи,
Чтоб ясное небо отнять у тебя -
Ты бьешься, ты воешь, ты волны подемлешь,
Ты рвешь и терзаешь враждебную мглу…
И мгла исчезает, и тучи уходят,
Но, полное прошлой тревоги своей,
Ты долго вздымаешь испуганны волны,
И сладостный блеск возвращенных небес
Не вовсе тебе тишину возвращает;
Обманчив твоей неподвижности вид:
Ты в бездне покойной скрываешь смятенье,
Ты, небом любуясь, дрожишь за него.
Париж, Parиs, есть город, Ису равный,
А Ис был древле некий Светояр,
Он потонул, морских исполнен чар,
И стал в умах легендой стародавной.
Здесь в храме гимн Изиде пелся плавный,
Мир для богинь стал холоден и стар,
Она ушла, корабль оставя в дар,
Он взят как герб столицей своенравной.
И до сих пор морской чуть веет дух
Над городом, что возлюбил измены,
Волна морей поет во всплесках Сены.
Звон серебристый, вкрадываясь в слух,
Мерцает в речи шелком поцелуя,
Звезда морей все медлит здесь, колдуя.
Зеленая вода в высоких берегах,
И берега вокруг, подернутые мглою.
Вершины темных гор виднеются в снегах
И грозно высятся над чистою водою.
Какой кругом простор! Какая ширина!
Как воздух чист и свеж! как озеро спокойно!
Какая мертвая, холодная весна!
Как дышится легко! Как сердце бьется стройно!
Святое море спит… Воды зеркальна гладь;
Местами только лед покоится на водах;
Не может сразу взор картины всей обнять,
И даль теряется вдали на неба сводах.
А в горах глухо ветр порывисто гудит;
Тоскливый шум его в ущельях замирает;
В прозрачном воздухе Святое море спит;
При солнце северном гладь озера сверкает.
Париж, , есть город, Ису равный,
А Ис был древле некий Светояр,
Он потонул, морских исполнен чар,
И стал в умах легендой стародавней.
Здесь в храме гимн Изиде пелся плавный,
Мир для богинь стал холоден и стар,
Она ушла, корабль оставя в дар,
Он взят как герб столицей своенравной.
И до сих пор морской чуть веет дух
Над городом, что возлюбил измены,
Волна морей поет во всплесках Сены.
Звон серебристый, вкрадываясь в слух,
Мерцает в речи шелком поцелуя,
Звезда морей все медлит здесь, колдуя.
На винограднике нельзя дышать. Лоза
Пожухла, сморщилась. Лучистый отблеск моря
И белизна шоссе слепят огнем глаза,
А дача на холме, на голом косогоре.
Скрываюсь в дом. О, рай! Прохладно и темно,
Все ставни заперты… Но нет, и здесь не скрыться:
Прямой горячий луч блестит сквозь щель в окно
И понемногу тьма редеет, золотится.
Еще мгновение — и приглядишься к ней,
И будешь чувствовать, что за стеною — море.
Что за стеной — шоссе, что нет нигде теней,
Что вся земля горит в сияющем просторе!
На севере далеком
Живет король седой
В чертоге одиноком
Под кровлей золотой.
Чертог стоит над морем;
Один, в вечерний час,
Король, согбенный горем,
Не сводит с моря глаз.
В печальный час заката,
У скал, где бьет волна, -
Простилась с ним когда-то
Любимая жена!..
Богинею прекрасной
Счастливец избран был,
Слетавшей с выси ясной
В сиянье светлых крыл.
Но год прожив единый
Под кровлею его –
В одежде лебединой
Умчалось божество…
На Севере далеком
Живет седой король
И в сердце одиноком
Хранит любовь и боль.
От дальних селений,
Сквозь лес и овраги,
На праздник мучений
Собрались бродяги.
Палач приготовил
Свой молот зловещий,
И запаха крови
Возжаждали клещи.
И пел конквистадор,
Привязан у пальмы:
«До области ада
Изведали даль мы.
Вот странные воды,
Где смертный не плавал,
Где, Рыцарь Невзгоды,
Скитается Дьявол.
А дальше не будет
Ни моря, ни неба,
Там служат Иуде
Постыдные требы.
Но пелись баллады
В вечерних тавернах,
Что ждет Эльдорадо
Отважных и верных.
Под звуки органа
Твердили аббаты,
Что за морем страны
Так дивно богаты.
И в сонных глубинах
Мы видели город,
Где алых рубинов
Возносятся горы».
А пламя клубилось
И ждал конквистадор,
Чтоб в смерти открылось
Ему Эльдорадо.
Когда восходит солнце
И над морем
Всё небо заливает синева,
Мы звукам пробужденья
Молча вторим
В предчувствии чудес
И волшебства.
И музыка прозрачная струится,
Пронзает нас
И уплывает вдаль.
И мы с тобой
Как две большие птицы.
Иль как одна нежданная печаль.
Я к небу вновь протягиваю руки.
И ты душой к нему устремлена.
И мир вокруг
Лишь голоса да звуки,
Как будто вся природа влюблена.
Прекрасный мир;
Бессмертное мгновенье.
Соединенье душ, рожденье дня.
И волны бьют,
Отсчитывая время,
Которое несётся сквозь меня.
И море вдруг предстанет на минуту
Загадочным ожившим существом…
Ловлю себя на мысли,
Что как будто
С тобою мы
Вторую жизнь живем.