Был поздний вечер. На террасах
Горы, сползающей на дно,
Дремал поселок, опоясав
Лазурной бухточки пятно.Туманным кругом акварели
Лежала в облаке луна,
И звезды еле-еле тлели,
И еле двигалась волна.Под равномерный шум прибоя
Качались в бухте корабли.
И вдруг, утробным воем воя,
Все море вспыхнуло вдали.И в ослепительном сплетенье
Огней, пронзивших небосвод,
Гигантский лебедь, белый гений,
На рейде встал электроход.Он встал над бездной вертикальной
В тройном созвучии октав,
Обрывки бури музыкальной
Из окон щедро раскидав.Он весь дрожал от этой бури,
Он с морем был в одном ключе,
Но тяготел к архитектуре,
Подняв антенну на плече.Он в море был явленьем смысла,
Где электричество и звук,
Как равнозначащие числа,
Передо мной предстали вдруг.
Рыжим морем на зеленых скамьях
Ляжет осень, всхлипнув под ногой.
Осень вспомнит: я пришел, тот самый,
Что когда-то звался «дорогой».
У реки далекая дорога,
У меня ж пути недалеки:
От меня до твоего порога
И обратно до Москвы-реки.В городах, как на больших вокзалах,
По часам уходят поезда.
Отчего ты раньше не сказала,
Что я на два года опоздал?
Не писал я писем после боя,
Оттого что не хватало сил,
Но любовь твою я за собою
Через Дон в зубах переносил.Не всему услышанному верь ты,
Если скажут: битва — пустяки,
Что солдат не думает о смерти
Перед тем, как броситься в штыки.
Скоро вновь на площадях разбитых
Городами встанут этажи.
Вот до этих солнечных событий
Мне, солдату, хочется дожить.
Раковинки, камешки, игрушки,
Сказки-травки в зеркале реки.
Жил Старик и говорит Старушке: —
Мы с тобой зачахнем от тоски.
Говорит Старушка: Что же, Старый,
Создавай ты Море для людей.
Я создам ручьи, лесные чары,
Жить тогда нам будет веселей.
Люди кораблей себе настроят,
Будут петь, браниться, и кричать.
Если ж мысли их забеспокоят,
Ключ лесной им будет отвечать.
Дети прибегут играть на взморье,
Море что и бросит для детей
Им забава, нам, седым, подспорье,
Будет Старым в мире веселей.
Зашумело Море кругземное,
Притаились по лесам ручьи.
Помолчат — и разольются вдвое,
Парус забелел, бегут ладьи.
И живет Старик, легко Старушке,
По ручьям проходят огоньки
Светят травки, малые подружки,
Раковинки, камешки, пески.
Валуны, и равнины, залитыя лавой,
Сонмы глетчеров, брызги горячих ключей.
Скалы, полныя грусти своей величавой,
Убеленныя холодом бледных лучей.
Тени чахлых деревьев, и Море… О, Море!
Волны, пена, и чайки, пустыня воды!
Здесь забытые скальды, на влажном просторе,
Пели песни при свете вечерней звезды.
Эти Снорри, Сигурды, Тормодды, Гуннары,
С именами железными, духи морей,
От ветров получили суровыя чары
Для угрюмой томительной песни своей.
И в строках перепевных доныне хранится
Ропот бури, и гром, и ворчанье волны,
В них кричит альбатрос, длиннокрылая птица,
Из воздушной, из мертвой, из вольной страны.
Формы тела и ума
Кто рубил и кто ковал?
Там, где море-каурма,
Словно идол, ходит вал.Словно череп, безволос,
Как червяк подземный, бел,
Человек, расправив хвост,
Перед волнами сидел.Разворачивая ладони,
Словно белые блины,
Он качался на попоне
Всем хребтом своей спины.Каждый маленький сустав
Был распарен и раздут.
Море телом исхлестав,
Человек купался тут.Море телом просверлив,
Человек нырял на дно.
Словно идол, шел прилив,
Заслоняя дна пятно.Человек, как гусь, как рак,
Носом радостно трубя,
Покидая дна овраг,
Шел, бородку теребя.Он размахивал хвостом,
Он притопывал ногой
И кружился колесом,
Безволосый и нагой.А на жареной спине,
Над безумцем хохоча,
Инфузории одне
Ели кожу лихача.
Когда владеет морем мертвый штиль,
Мы видим часто бухты и маяки, —
То лжет мираж, приподнимая знаки,
А берег наш за сорок с лишком миль.
Но видно все: седеющий ковыль,
Кроваво пламенеющие маки,
Прибрежной пены охряную накипь
И бота перевернутого киль.
Мечты мои, неуловимой тенью
Возникшие на грани сновиденья,
Коротким блеском прорезают тьму.
И в этот миг глазам открыты снова
Пути в морях тревожных и суровых.
Но берег есть. И я пробьюсь к нему!
Ты — отступник: за остров зеленый
Отдал, отдал родную страну,
Наши песни, и наши иконы,
И над озером тихим сосну.
Для чего ты, лихой ярославец,
Коль еще не лишился ума,
Загляделся на рыжих красавиц
И на пышные эти дома?
Так теперь и кощунствуй, и чванься,
Православную душу губи,
В королевской столице останься
И свободу свою полюби.
Для чего ж ты приходишь и стонешь
Под высоким окошком моим?
Знаешь сам, ты и в море не тонешь,
И в смертельном бою невредим.
Да, не страшны ни море, ни битвы
Тем, кто сам потерял благодать.
Оттого-то во время молитвы
Попросил ты тебя поминать.
ДевичьяСвежий ветер дует в сумерках
На скалистый островок.
Закачалась чайка серая
Под скалой, как поплавок.Под крыло головку спрятала
И забылась в полусне.
Я бы тоже позабылася
На качающей волне! Поздно ночью в саклю темную
Грусть и скуку принесешь.
Поздно ночью с милым встретишься,
Да и то когда заснешь! РыбацкаяЛетом в море легкая вода,
Белые сухие паруса,
Иглами стальными в невода
Сыплется под баркою хамса.Осенью невесел Трапезонд!
В море вьюга, холод и туман,
Ходит головами горизонт,
В пену зарывается бакан.Тяжела студеная вода,
Буря в ночь осеннюю дерзка,
Да на волю гонит из гнезда
Лютая голодная тоска!
Сонный вздох онемелой волны
Дышит с моря, где серый маяк
Указал морякам быстрины,
Растрепал у поднебесья флаг.
Там зажегся последний фонарь,
Озаряя таинственный мол.
Там корабль возвышался, как царь,
И вчера в океан отошел.
Чуть серели его паруса,
Унося торжество в океан.
Я покорно смотрел в небеса,
Где Она расточала туман.
Я увидел Глядящую в твердь —
С неземным очертанием рук.
Издали? мне привиделась Смерть,
Воздвигавшая тягостный звук.
Там поют среди серых камней,
В отголосках причудливых пен —
Переплески далеких морей,
Голоса корабельных сирен.26 мая 1904
Скройся, бог света! Нивы желают
Влаги прохладной; смертный уныл;
Медленно идут томные кони:
Скройся, бог света, в струях!
Зри, кто из моря в волны кристальны
С милой улыбкой друга манит!
Быстро помчались грозные кони
В царство богини морей!
К персям прекрасной Феб наклонился;
Правит браздами юный Амур;
Богу послушны гордые кони,
Плещутся резво в струях.
С звезднаго неба легкой стопою
Ночь прилетела, с нею любовь.
Феб почивает в неге роскошной,
Спите в обятьях любви!
Под этой молодой Луной,
Которой серп горит над изумрудным Морем,
Ты у волны идешь со мной,
И что-то я шепчу, и мы тихонько спорим.
Так мне привиделось во сне.
Когда же в нас волна властительно плеснула,
Я видел ясно при Луне,
Я в Море утонул, и ты в нем потонула.
Но в полумгле морского дна
Мы тесно обнялись, как два цветка морские.
Нам в безднах грезится Луна,
И звезды новых стран, узоры их другие.
Ветер, вечный мой брат,
Ветер гор и морей,
Что такое есть в песне протяжной твоей,
Что волнует меня, как ненайденный клад,
И со мной говорит в полумраке ночей,
И меня увлекает куда-то назад,
К освежительным снам,
И как дух я иду по прозрачным волнам,
Надо мной в высоте сочетанья планет,
И созвучной мечте окончания нет,
Всюду сон, всюду свет,
Всюду звон мировой,
Глубина хороша красотой неживой,
Там как будто бы льды из хрустальной воды,
И чтоб тихо гореть, им не нужно звезды, —
И горят предо мной
Высота с глубиной,
В глубине высоты
Свет иной красоты,
И горит между двух
Мой блуждающий дух,
Много дышит лучей,
Много видит мой взгляд,
И незримый летит над дорогой моей,
То шепнет впереди, то умчится назад,
Ветер, вечный мой брат,
Ветер гор и морей.
Я пришел с тобой проститься, море,
Может быть, на долгие года.
Ты опять — в сверкающем уборе,
В кружевах из пены, как всегда.
И опять валы неутомимо
Ты стремишь на сглаженный песок,
Как в те дни, когда впервые — Рима
Ты вдали заметило значок.
Те же ветры сумрачные дули,
Те же облака бесстрастно шли,
В дни, когда отсюда строгий Юлий
Вел на диких бриттов корабли.
И туман над ширью океанской
Так же плыл, торжественно-суров,
В дни, когда сзывал Вильгельм Оранский
За свободу родины бойцов.
А когда озолотило чудо
Амстердам, и Лейден, и Анвер, —
Те же дали видели отсюда
Гальс, Ян Стен, Гоббема и Фермер.
Кесарю, Вильгельмам, чародеям
Кисти — лепетало ты привет.
Тем же гулом ласковым лелеем,
Я теперь тебе шепчу ответ.
Проходи, о, море, неизменным
Сквозь века, что поглощают нас,
И узором, призрачным и пенным,
Покрывай пески в урочный час!
1«Государь ты наш батюшка,
Государь Петр Алексеевич,
Что ты изволишь в котле варить?»
— «Кашицу, матушка, кашицу,
Кашицу, сударыня, кашицу!»2«Государь ты наш батюшка,
Государь Петр Алексеевич,
А где ты изволил крупы достать?»
— «За морем, матушка, за морем,
За морем, сударыня, за морем!»3«Государь ты наш батюшка,
Государь Петр Алексеевич,
Нешто своей крупы не было?»
— «Сорная, матушка, сорная,
Сорная, сударыня, сорная!»4«Государь ты наш батюшка,
Государь Петр Алексеевич,
А чем ты изволишь мешать ее?»
— «Палкою, матушка, палкою,
Палкою, сударыня, палкою!»5«Государь ты наш батюшка,
Государь Петр Алексеевич,
А ведь каша-то выйдет крутенька?
— «Крутенька, матушка, крутенька,
Крутенька, сударыня, крутенька!»6«Государь ты наш батюшка,
Государь Петр Алексеевич,
А ведь каша-то выйдет солона?»
— «Солона, матушка, солона,
Солона, сударыня, солона!«7«Государь ты наш батюшка,
Государь Петр Алексеевич,
А кто ж будет ее расхлебывать?»
— «Детушки, матушка, детушки,
Детушки, сударыня, детушки!»
Припаи льда все море обрамляют;
Вдали видны буран и толчея,
Но громы их ко мне не долетают,
И ясно слышу я, что говорит хвоя́.
Та речь важна́, та речь однообразна, —
Едва колеблет длинный ряд стволов,
В своем теченьи величава, связна
И даже явственна, хоть говорит без слов.
В ней незаметно знаков препинаний,
В ней все одно, великое одно!
В живых струях бессчетных колебаний
Поет гигантское, как мир, веретено.
И, убаюкан лаской и любовью,
Не слыша стонов плачущей волны,
Я, как дитя, склоняюсь к изголовью,
Чтоб отойти туда, где обитают сны.
Вы в огне да и в море вовеки не сыщете брода, -
Мы не ждали его — не за легкой добычей пошли.
Провожая закат, мы живем ожиданьем восхода
И, влюбленные в море, живем ожиданьем земли.
Помнишь детские сны о походах Великой Армады,
Абордажи, бои, паруса — и под ложечкой ком?..
Все сбылось: "Становись! Становись!" — раздаются команды, -
Это требует море — скорей становись моряком!
Наверху, впереди — злее ветры, багровее зори, -
Правда, сверху видней, впереди же — исход и земля.
Вы матросские робы, кровавые ваши мозоли
Не забудьте, ребята, когда-то надев кителя!
По сигналу "Пошел!" оживают продрогшие реи,
Горизонт опрокинулся, мачты упали ничком.
Становись, становись, становись человеком скорее, -
Это значит на море — скорей становись моряком!
Поднимаемся в небо по вантам, как будто по вехам, -
Там и ветер живой — он кричит, а не шепчет тайком:
Становись, становись, становись, становись человеком! -
Это значит на море — скорей становись моряком!
Чтоб отсутствием долгим вас близкие не попрекали,
Не грубейте душой и не будьте покорны судьбе, -
Оставайтесь, ребята, людьми, становясь моряками;
Становясь капитаном — храните матроса в себе!
Меж деревьев и дач — тишина.
Подметание улиц. Поливка.
Море… поступь его тяжела.
Кипарис… его ветка поникла.
И вот тонкий, как будто игла,
Звук возник и предался огласке, —
Начинается в море игра
В смену темной и светлой окраски.
Домик около моря. О ты, —
Только ты, только я в этом доме.
И неведомой формы цветы
Ты приносишь и держишь в ладони.
И один только вид из окна —
Море, море вокруг — без предела!
Спали мы. И его глубина
Подступала и в окна глядела.
Мы бежали к нему по утрам,
И оно нас в себя принимало,
И текло по плечам, по рукам,
И легко холодком пронимало.
Нас вода окружала, вода, —
Литься ей и вовек не пролиться.
И тогда знали мы, и тогда,
Что недолго все это продлится.
Все смешается: море и ты,
Вся печаль твоя, тайна и прелесть,
И неведомой формы цветы,
И травы увядающей прелесть.
В каждом слове твоем — соловьи
Пели, крылышками трепетали.
Были губы твои солоны,
Твои волосы низко спадали…
Снова море. И снова бела
Кромка пены. И это извечно.
Ты была? В самом деле была?
Или нет? Это мне неизвестно.
Заводские женщины мои,
Катерины, Зои и Аленушки!
Под высоким парусом любви,
будто в море белые суденышки. Черный вихрь над парусом пройдет,
синяя волна над ним расколется,
море жизни дерзкий парус рвет,
мачта гнется, гнется, да не ломится. Предсказать судьбу я не берусь:
далеко ли плыть до счастья, близко ли?
Знаю: в трюмах — драгоценный груз
красоты, терпения да истины. Нет сильнее женской красоты,
нет надежней женского терпения,
тем страшней в пучине суеты
женских судеб кораблекрушение… На волне — обломки от любви,
красоты, терпения да истины…
Заводские женщины мои,
помогите мне доплыть до пристани.
Ты мне являешься Царевною жемчужин,
Вся осиянная начальною Луной,
Чей серп утонченный, взрастая, всеокружен.
О, Златоокая, зачем ты не со мной?
Опалы нежные я сердцем собираю,
Из тайных раковин зову я жемчуга,
И глянь на Море ты… Туда… В окрайность… С краю
Я влаги зачерпнул, и дождь к тебе бросаю.
Те брызги для тебя. Ты все мне дорога.
Но, множа говор волн, с лазурью Моря дружен,
Я разлучен с Луной, и с лучшей из жемчужин.
Разбиваясь волной у камней,
Спой знакомую песню, о море!
Если б так же я в песне моей
Мог излить накипевшее горе!
Как резвится ребенок бедняк,
Вдоль утеса бегущий с сестренкой,
Как доволен судьбою рыбак,
В челноке распевающий звонко!
Издалека плывут корабли,
В ожидании радостной встречи;
Если б встретить приветом могли
И моля — чьи-то милые речи!
Разбиваясь у темных камней,
Пой знакомую песню, о море,
О блаженстве утраченных дней,
Превратившемся в жгучее горе.
1893 г.
Яхта Ингрид из розовых досок груш комфортабельна,
Ренессансно отделана и шелками, и бронзою.
Безобидная внешностью, артиллерией грозная,
Стрельчатая — как ласточка, как порыв — монстриозная,
Просто вилла плавучая, но постройки корабельной.
Королева название ей дала поэтичное:
«Звон весеннего ландыша» — правда, чуть элегичное?
Яхта Ингрид из розовых досок груш комфортабельна
И эффектна при месяце, если волны коричневы
С темно-крэмной каемкою, лучиками ограбельной.
Если небо затучено, и титаново-сабельный
Путь сапфирно-излуненный обозначится на море,
Яхта вплавь снаряжается, и, в щебечущем юморе,
Королева готовится к путешествию по морю
В быстрой яхте из розовых досок груш комфортабельной.
У меня была невеста,
Белокрылая жена.
К сожаленью, неизвестно,
Где скитается она:
То ли в море, то ли в поле,
То ли в боевом дыму, —
Ничего не знаю боле
И тоскую потому.
Ты кого нашла, невеста,
Песней чистою звеня,
Задушевная, заместо
Невесёлого меня?
Ты кого поцеловала
У Дуная, у Оки,
У причала, у обвала,
У обрыва, у реки?
Он какого будет роста,
Сколько лет ему весной,
Подойдёт ли прямо, просто
Поздороваться со мной!
Подойдёт — тогда, конечно,
Получай, дружок, зарок:
Я скажу чистосердечно,
Чтобы он тебя берёг,
Чтобы ты не знала горя,
Альпинистка — на горе,
Комсомолка — где-то в море
Или, может, в Бухаре.
А правда пошла по поднебесью.
Из Голубиной книги
Кривда с Правдою сходилась,
Кривда в споре верх взяла.
Правда в Солнце превратилась,
В мире чистый свет зажгла.
Удалилась к поднебесью,
Бросив Кривду на земле,
Светит лугу, перелесью,
Жизнь рождает в мертвой мгле.
С той поры до дней текущих
Только Правдой и жива
Меж цветов и трав цветущих
Жизни грусть, плакун-трава.
С той поры на синем Море,
Там, где вал непобедим,
Правды ждет с огнем во взоре
Птица мощная Стратим.
И когда она протянет
Два могучие крыла, —
Солнце встанет, Море грянет:
«Правда, Правда в мир пришла!»
А. А. Фету
От кого это теплое южное море
Знает горькие песни холодных морей?..
И под небом другим, с неизбежностью споря,
Та же тень все стоит над мечтою моей.
Иль ей мало созвучных рыданий пучины,
Что из тесного сердца ей хочется слез,
Слез чужих, чьей-нибудь бескорыстной кручины
Над могилой безумно отвергнутых грез…
Чем помочь обманувшей, обманутой доле?
Как задачу судьбы за другого решить?
Кто мне скажет? Но сердце томится от боли
И чужого крушенья не может забыть.
Брызги жизни сливались в алмазные грезы,
А теперь лишь блеснет лучезарная сеть, —
Жемчуг песен твоих расплывается в слезы,
Чтобы вместе с пучиной роптать и скорбеть.
Эту песню одну знает южное море,
Как и бурные волны холодных морей —
Про чужое, далекое, мертвое горе,
Что, как тень, неразлучно с душою моей.
Апрель 1898
Отпусти меня, родная,
Отпусти, не споря!
Я не травка полевая,
Я взросла у моря.
Не рыбацкий парус малый,
Корабли мне снятся,
Скучно! в этой жизни вялой
Дни так долго длятся.
Здесь, как в клетке, заперта я,
Сон кругом глубокий,
Отпусти меня, родная,
На простор широкий,
Где сама ты грудью белой
Волны рассекала,
Где тебя я гордой, смелой,
Счастливой видала.
Ты не с песнею победной
К берегу пристала,
Но хоть час из жизни бедной
Торжество ты знала.
Пусть и я сломлюсь от горя,
Не жалей ты дочку!
Коли вырастет у моря -
Не спастись цветочку,
Всё равно! сегодня счастье,
Завтра буря грянет,
Разыграется ненастье,
Ветер с моря встанет,
В день один песку нагонит
На прибрежный цветик
И навеки похоронит!..
Отпусти, мой светик!..
Я тебе построю терем далеко от мглы людской,
Из павлиньих перьев домик на равнине на морской.
И от Моря до покоев будет лестниц там игра,
Днем ступени золотые, по ночам из серебра.
Много будет полукруглых изумрудных там окон,
И опаловый над Морем высоко взойдет балкон.
И еще там будет башня из гранатовых камней,
Чтоб на этот мак взнесенный Зори глянули ясней.
От покоя до покоя мы с неспешностью пойдем,
Будут радуги светить нам, воздвигаясь над дождем.
И на всем безбрежном Море засветлеет бирюза,
Увидав, что сердце любит, и глаза глядят в глаза.
Сошел на Брайтон мир глубокий,
И, утомившись битвой дня,
Спят люди, нужды и пороки,
И только моря гул широкий
Во тьме доходит до меня.
О чем ты, море, так тоскуешь?
О чем рыданий грудь полна?
Ты с тишиной ночной враждуешь,
Ты рвешься, вопишь, негодуешь,
На ложе мечешься без сна.
Красноречивы и могучи
Земли и неба голоса,
Когда в огнях грохочут тучи
И с бурей, полные созвучий,
Перекликаются леса.
Но все, о море! все ничтожно
Пред жалобой твоей ночной,
Когда смутишься вдруг тревожно
И зарыдаешь так, что можно
Всю душу выплакать с тобой.
Затишье на́ море… За бурею строптивой
Настала мертвая, немая тишина:
Уж выбившись из сил, как вяло, так лениво,
Едва колышется усталая волна.
Затишье на́ сердце… Застыли звуки песен,
Тускнея, меркнет мысль, безмолвствуют уста,
Круг впечатлений, чувств так узок и так тесен, —
В душе холодная такая пустота.
Но налетит гроза и дрогнут неба своды,
Заблещут молнии, и разразится гром,
И грозный ураган на дремлющие воды
Дохнет властительным, победным торжеством.
Так минет наконец пора дремоты косной,
Унылая душа воспрянет ото сна,
И снова грянет песнь моя победоносно, —
И потечет стихов созвучная волна!
Ах, по морю-морю синему
Плыла лебедь, лебедь белая моя;
Не тряхнется, не ворохнется.
Где ни взялся млад ясен сокол, —
Убил-ушиб лебедь белую мою;
Он кровь пустил по синю морю,
Он перушки по чисту полю,
Он пух пустил по поднебесью.
Где ни взялась красна девица душа, —
Брала перья лебединыя мои,
Клала в шапку соболиную,
Милу дружку на подушечку.
Где ни взялся добрый молодец:
«Бог на помощь, красна девица душа!»
Она ж ему не поклонится.
«Добро, девка, девка красная моя!
Будет время, и поклонишься мне:
Будешь стоять у кроватушки моей,
Будешь держать шелковую плеть в руках!»
Песенник 1780 года, часть ИV, стр. 16
9.
Первое полустишие каждаго стиха повторяется дважды.
Сходныя песни Вильбоа, № 90; — Филиппов, № 29 (неполная).
Над морем, помнится, я видел раз утес,
Среди тропической природы.
Он сверху был покрыт кустами пышных роз,
Под ним же бушевали воды...
Пугаясь плеском волн, пеня́щихся окрест,
С утеса птицы улетали,
А в море корабли, дойдя до этих мест,
Его тревожно избегали.
Судьба поставила, казалось, ту скалу
Для гнева, мести и угрозы;
И вдруг по гневному и гордому челу
Взросли, одевшись в пурпур, розы...
Не так ли иногда, средь толчеи людской,
Какой-то непонятной властью,
И сердце тихое найдет себе покой
Близ сердца, дышащего страстью!...
Не так ли иногда, в немолчной суете,
Оно струит во тьме полночной,
Как розы, взросшие на каменном хребте,
Свой запах, нежный и цветочный!..
На берег выброшен кипящею волной,
Пловец с усталости в сон крепкий погрузился;
Потом, проснувшися, он Море клясть пустился.
«Ты», говорит: «всему виной!
Своей лукавой тишиной
Маня к себе, ты нас прельщаешь
И, заманя, нас в безднах поглощаешь».
Тут Море, на себя взяв Амфитриды вид,
Пловцу, явяся, говорит:
«На что винишь меня напрасно!
Плыть по водам моим ни страшно, ни опасно;
Когда ж свирепствуют морские глубины,
Виной тому одни Эоловы сыны:
Они мне не дают покою.
Когда не веришь мне, то испытай собою:
Как ветры будут спать, отправь ты корабли,
Я неподвижнее тогда земли».
И я скажу совет хорош, не ложно;
Да плыть на парусах без ветру невозможно.
Т.И. ХлытчиевойШевролэ нас доставил в Дубравку на Пиле,
Где за столиком нас поджидал адмирал.
Мы у юной хорватки фиалок купили,
И у женского сердца букет отмирал…
Санто-Мариа влево, направо Лаврентий…
А Ядранского моря зеленая синь!
О каком еще можно мечтать монументе
В окружении тысячелетних святынь?
Мы бродили над морем в нагорном Градаце,
А потом на интимный спустились Страдун,
Где опять адмирал, с соблюденьем градаций,
Отголоски будил исторических струн.
Отдыхали на камне, горячем и мокром,
Под водою прозрачною видели дно.
И мечтали попасть на заманчивый Локрум
Да и с лодки кефаль половить заодно…
Под ногами песок соблазнительно хрупал
И советовал вкрадчиво жить налегке…
И куда б мы ни шли, виллы Цимдиня купол,
Цвета моря и неба, синел вдалеке.
Мы, казалось, в причудливом жили капризе,
В сновиденьи надуманном и непростом.
И так странно угадывать было Бриндизи
Там за морем, на юге, в просторе пустом…
Мне грезилось темное море,
Глухия рыдания волн,
Несущийся вдаль на просторе,
Волнами кидаемый челн.
Как чайки подстреленной крылья,
Повисли его паруса,
Напрасны мольбы и усилья
И глухи к мольбам небеса.
Из туч безпощадно суровых,
Зловещею тешась игрой,
Лишь отблески молний багровых
Во мраке сверкают порой.
И небо над темным простором
Раскинулось грозным шатром,
И смертным звучит приговором
Немолчно рокочущий гром.
Челнок беззащитный и жалкий
Все дальше уносит волна,
Коварная песня русалки
К нему долетает со дна.
И тяжко, и страшно, и смутно,
Из рук выпадает весло,
В пучину волною попутно
Разбитый челнок унесло.
Мне грезилось темное море,
Глухие рыдания волн,
Несущийся вдаль на просторе,
Волнами кидаемый челн.
Как чайки подстреленной крылья,
Повисли его паруса,
Напрасны мольбы и усилья
И глухи к мольбам небеса.
Из туч беспощадно суровых,
Зловещею тешась игрой,
Лишь отблески молний багровых
Во мраке сверкают порой.
И небо над темным простором
Раскинулось грозным шатром,
И смертным звучит приговором
Немолчно рокочущий гром.
Челнок беззащитный и жалкий
Все дальше уносит волна,
Коварная песня русалки
К нему долетает со дна.
И тяжко, и страшно, и смутно,
Из рук выпадает весло,
В пучину волною попутно
Разбитый челнок унесло.
Упружить сталь. Ковач, познай металлы,
Чтоб гнулось и прямилось лезвие.
Тогда, взмахнув мечом, отметь: — «Мое!»
Тебе уступят Римляне и Галлы.
Построй дракон, Варяг. Ищи Валгаллы.
Кто хочет дали, тот пройдет ее.
В чужих морях узнает забытье.
Увидит лесовидные кораллы.
Сигурд, будь смел. Сигурд, срази врага.
Перед тобою карлики и гномы.
Пусть плуги на полях быком влекомы.
Но клад — тебе. Раздвинув берега,
Сожги дома, амбары, и стога.
Тебе — моря, и, в злате молний, громы.